Ниндзя - ван Ластбадер Эрик (бесплатные полные книги .txt) 📗
Через какое-то время это уже не имело большого значения. Она стала для меня дочерью. У меня много детей, а теперь есть уже и внуки, и правнуки — так много, что я иногда путаю их имена. Ладно, простительно для старика, у которого голова занята другими проблемами.
Должен вам признаться, полковник, что Цзон занимает особое место в моем сердце. В ее жилах не течет моя кровь, но к ней перешла часть моей души, понимаете? Вы должны об этом знать, прежде чем уедете из Сингапура.
Некоторое время Со Пэн молчал; казалось, он грезит о дальних странах иди, может быть, о давних временах. Угольно-черное небо наконец разверзлось косыми струями, которые барабанили по квадратной крыше мансарды и стекали по ее коротким свесам. Блестящие листья деревьев дрожали под тяжестью дождя; вскоре все вокруг затянулось сплошной пеленой воды. Полковник уже не мог различить перед собой крышу дома; на них наступал густой дымный туман. Это напоминало серо-зеленое полотно художника-пуантилиста, на котором проступали неясные тени, словно незаконченные мысли, бродившие в каком-то божественном сознании.
— Мне сейчас кажется, что мы очень одиноки здесь, наверху. — Со Пэн улыбнулся. — В Азии человек никогда не бывает по-настоящему одинок, правда? — Старик стоял неподвижно, словно изваяние, и это выглядело полной противоположностью всему окружающему миру, находящемуся в непрерывном и яростном движении. На полковника летели брызги от подоконника, будто он стоял на носу катера, вышедшего в открытое море, и он отступил в глубину мансарды. — Здесь другой мир, — продолжал Со Пэн. — Наш мир другой. Мы рождаемся, вырастаем и живем всю жизнь с ощущением вечности, которая рядом с нами. Я всегда думал, что у этой вечности есть две стороны: в ней, несомненно, наша большая сила, и в то же время — наша слабость, особенно, когда мы сталкиваемся с Западом. Боюсь, большинство моих соотечественников недооценивают европейцев именно потому, что считают их варварами, неспособными в полной мере понять восточные взгляды на человеческое достоинство и природу времени. И это может привести к гибели. Посмотрите на японцев — на что они замахнулись! Это было величественно, но глупо. Правда, японцы умеют с честью проигрывать. Большинство их легендарных героев по западным меркам были бы признаны жалкими неудачниками. Японцы глубоко чтут их отношение к жизни, их мысли — но для Запада важны только деда, только результат. Кажется, это называется протестантской этикой? Что ж, теперь любой японец скажет вам, что тут не над чем смеяться. Протестантская этика разгромила Японию; этой стране пришлось дорого заплатить за свою ошибку, за Пирл-Харбор. Америка оказалась спящим великаном, ужасным в своем гневе. — Со Пэн всматривался в яростный ливень. Воздух стад тяжелым от влаги. — Мы не понимаем, что настало другое время. Мы все еще смотрим в прошлое, когда не было ничего, кроме вечности, и не можем угнаться за настоящим. — Он рассмеялся. — Но дайте нам срок. Мы очень сообразительные и гибкие люди, мы умеем учиться. Смотрите, как бы мы вас не обошли!
Задумчивое и отрешенное выражение глаз Со Пэна изменилось. Он повернулся к полковнику и сказал:
— Впрочем, мои взгляды на жизнь вам малоинтересны. Я не верю в мудрые изречения. Мудрости нельзя научиться, глядя кому-то в рот. Чтобы понять смысл собственного существования, нужно жить своим умом и ошибаться. Спотыкайся, вставай, снова пробуй, уже по-другому. Набирайся опыта и учись — иного не дано.
Ладно, что-то я сегодня разболтался. Наверное, из-за погоды. Во время грозы всегда становлюсь разговорчивым — это успокаивает. В детстве сезон дождей всегда наводил на меня ужас...
Да, вступление затянулось. Возможно, вас интересует мое происхождение, полковник. Мой отец был китаец, интеллигентный и рассудительный, — слава Богу, не маньчжур. Он начинал мелким торговцем, но благодаря своему острому уму скоро стал преуспевающим коммерсантом, в возрасте тридцати трех лет он перебрался в Сингапур. Так что мои корни не здесь, а на материке. Моя мать была японка. — Со Пэн перехватил изумленный взгляд полковника и добавил: — Не удивляйтесь, полковник. Такие вещи случались время от времени. Разумеется, не часто, совсем не часто. По вполне понятным причинам происхождение моей матери тщательно скрывалось. По поводу ее необычной внешности отец говорил окружающим, будто она родом из северной части Китая, что недалеко от границы с Россией, где смешалось много кровей — монголов, маньчжуров и еще бог знает кого.
Что касается Цзон, не могу сказать ничего определенного. Вероятно, сама она об этом знает, а может быть, и нет. Возможно, однажды она расскажет вам о своем прошлом, но это касается только вас двоих. Для меня ее происхождение не имеет значения, потому что ее родина здесь. Здесь она выросла...
Если увидеть породу, из которой извлечен драгоценный камень, это, безусловно, поможет лучше понять свойства самого камня. — Со Пэн недовольно покачал головой. — Попробую найти более удачный пример. Представьте себе, что кто-то встречает необыкновенно красивую женщину, но постепенно ее поведение начинает казаться ему немного странным, необычным — словом, необъяснимым. Пусть теперь этот человек узнает, что она была средней из трех сестер. Возможно, он начнет понимать тайну необычного поведения красавицы. Чем больше он узнает о ее прошлом, тем менее странными покажутся ее поступки, и, наконец, он найдет ответы на все свои вопросы. — Со Пэн потянул носом воздух. — Дождь скоро кончится. Пора спускаться в дом.
Они сидели втроем — полковник, Цзон и Со Пэн — вокруг красного лакированного столика в комнате с ширмами, а Цзя Шэн подавала им одно блюдо за другим. Полковнику давно не доводилось видеть так много еды и пробовать таких изысканных кушаний. Сначала ели дим сум — небольшие рисовые клецки с самой разной начинкой. Затем был подан рыбный суп, горячий и пряный. Третья перемена состояла из шести сортов риса — от простого отваренного белого до жареного, смешанного с рублеными моллюсками и яичным желтком. За рисом последовал холодный салат, приправленный; хреном и огурцами. После этого были поданы главные блюда: золотисто-коричневые цыплята с хрустящей корочкой, натертые крупной солью и травами; жареные креветки и лангусты; расколотые крабы, только что ошпаренные кипятком, с блестящими красными панцирями. На десерт Цзя Шэн принесла большие ломти дыни; сок ручейками стекал на глиняные тарелки.
Наконец, трапеза была окончена. Со Пэн отодвинул от себя тарелку с аккуратно сложенной кожурой, вздохнул и положил руку на живот.
— Расскажите о себе, полковник.
Полковник рассказал ему о своем отце и о матери, умершей от дифтерита, когда ему было всего два года; о своей мачехе, которую он презирал, хотя сам не мог объяснить почему. Он рассказал Со Пэну о своих детских ощущениях — ощущениях единственного ребенка в семье, которые показались старику захватывающими и странными одновременно. О своем детстве в английской деревушке, о дороге в школу, в конечном счете приведшей его в Лондон. О своем интересе к Дальнему Востоку, о своей учебе и военной службе.
— И теперь, — сказал Со Пэн, — в вашей жизни открывается новая страница. Вы станете политиком; более того, вам предстоит делать историю. Прекрасно. Прекрасно. Скоро мне тоже придется на время оставить Сингапур — я нужен в другом месте, меня там ждут. Значит, у нас сегодня прощальный обед.
Он умолк, словно чего-то ожидая. Долгие минуты молчания прерывались только последними ленивыми каплями дождя, падавшими с густой листвы.
Наконец появилась Цзя Шэн с каким-то предметом в руках. Она приблизилась и передала предмет Со Пэну. На этот раз Цзя Шэн не ушла, а осталась стоять возле столика.
Полковник увидел довольно большую медную шкатулку, покрытую эмалью и лаком. На ее крышке был искусно изображен огненный чешуйчатый дракон, обвивший могучего тигра.
Не выпуская шкатулку из рук, Со Пэн сказал:
— Я должен извиниться перед тобой, моя любимая Цзон, что меня не было в Сингапуре в день твоей свадьбы с полковником Линнером. Я много месяцев думал о том, какой выбрать подарок — ты ведь знаешь, что все в этом доме принадлежит тебе, как и остальным моим детям. — Он бережно опустил шкатулку на стол. — Но ты, Цзон, значишь для меня больше, чем остальные, потому что трудная дорога, которую ты выбрала, делает твою любовь еще ярче и чище. Никто из моих детей — никто, кроме тебя — никогда и ни в чем не нуждался.
