Черный клинок - ван Ластбадер Эрик (чтение книг TXT) 📗
Секунду-другую Торнберг размышлял, стоит ли продолжать по-прежнему вести разговор с сыном в том же тоне. А затем решился: «Да пропади оно все пропадом, если уж ему так хочется, то я и врежу ему в лоб изо всех стволов».
– Боже мой, какой же ты, черт бы тебя побрал, наивный человек, а еще считаешься военным, – загремел Торнберг. – Да за деньги и независимость в проведении исследований, которыми больше нигде и не займешься, они с радостью готовы сделать что угодно. Ты что же думаешь, что люди – ангелы? Ну уж фигушки, дорогой мой сыночек, люди они и есть люди со всеми своими слабостями и недостатками, присущими человеку. Дай только людям, чего им хочется, а они уж за пеной не постоят.
– Ваши слова похожи на девиз самого дьявола. Торнберг на это лишь рассмеялся, но смех его привел Хэма в еще большую ярость. Он обозлился уже в тот момент, когда Торнберг назвал его дорогим сынуленькой, а еще больше, когда отец поднял его на смех.
– Да не получите вы их ни за что, – предупредил Хэм, размахивая пачкой фотографий, которые он выкрал из сейфа в клинике «Грин бранчес». – Дни вашего всемогущества кончились. Я нашел у вас уязвимое место и не ослаблю хватку, пока не согласитесь на мои условия.
Торнберга едва не хватил удар.
– Никому еще не удавалось диктовать мне свои условия и никому не удастся впредь, – заревел он.
Кровь ударила Хэму в голову, и он почувствовал, что в любой момент у него может случиться сердечный приступ. Ему надоело подчиняться приказам старого лицемера, и он больше не мог мириться с его проделками.
– Принять мои условия – самый легкий путь выбраться из угла, в который вы сами себя загнали, – предупредил он. – Вы столько раз нарушали законы, что я уж не в силах и сосчитать. Что вы намерены делать, если эти материалы попадут в руки главного прокурора и он возбудит дело?
– А как это он их сможет получить, сынок?
– Да я сам передам их ему! – закричал теперь Хэм, не сдержавшись, хотя и намеревался вести этот неприятный разговор в спокойной манере. – Да перестань называть меня сынком!
– Вот когда ты перестанешь вести себя как десятилетний бойскаут, тогда я и стану называть тебя именем, каким окрестил при рождении. Кто дал тебе право осуждать меня – жюри присяжных или палач? Ты что же, думаешь, что мир такой, черт бы его побрал, скромненький и порядочный, что мы все должны придерживаться твоих дурацких надуманных правил поведения? Чушь собачья! Хаос – вот нынешний закон. Всеобщий закон.
– Нормы морали устанавливал не я, – горячо возразил Хэм. Он уже понял, что отец умудрился повернуть их стычку таким образом, что сам стал нападать, а сына заставил обороняться. – Если у разных народов мира и есть что-то общее, то это нормы и правила морали.
– Рассказывай эти сказки арабам, – парировал Торнберг, – или японцам. Они даже и не слышали о таком понятии, как мораль.
– Ошибаешься, – возразил Хэм, лихорадочно пытаясь вернуться к обсуждению противозаконных деяний отца. – Может, их мораль и не во всем совпадает с нашей, тем не менее...
– Чушь собачья! Напрасная трата времени защищать тех, кто того не стоит. Нету у них никакой морали, сынок.
– Ради Христа, вы говорите так, будто я – ваш сын и больше ничего!
– А как же иначе? И я был сыном своего отца, пока он не умер.
– Нет и нет, – вскочил с места Хэм. – Я не просто ваш сын, а гораздо больше этого!
Торнберг взглянул на него из-под козырька кепочки и сказал:
– А кем бы ты был без меня? У тебя есть какие-то идеи? Сомневаюсь. Я использовал свои связи и оказал нажим, чтобы тебя приняли в школу, а потом и в колледж. Использовал те же связи, чтобы тебя направили служить в Токио на теплое и хорошо оплачиваемое местечко, и ты смог там кое-что легально делать и для меня, ну а затем выцарапал тебя из армии, пристроил в министерство обороны.
Ну а что ты сделал для себя лично? Женился на красивой, но бестолковой женщине, от которой тебе ни удовольствия, ни радости жизни, ничего взамен, и никакого уважения к вашему союзу, в котором она милостиво разрешает тебе крутиться, как мартовскому коту. Ну ладно, а почему бы ей не порезвиться? Тот теннисный тренер преподал ей несколько таких уроков, что даже я нахожу их взбадривающими.
– Это неправда! – вскричал Хэм, но в глубине души знал, что это правда.
– Да нет, все так и было, – возразил равнодушно Торнберг. – У меня ведь тоже есть фотографии, дорогой сынок. Хочешь взглянуть?
Отец снова рассмеялся, показав ряд великолепных искусственных зубов. Хэму припомнились подобные стычки между отцом и матерью, свидетелем которых ему случалось бывать в детстве, и тотчас же ощутил, как у него заныли пальцы, потому что он крепко, как и ту далекую пору, сжал кулаки.
– Господи! Это разврат. Больше чем разврат!
– Ну хватит! – выпалил Торнберг и стукнул кулаками по столу, отчего подпрыгнули тарелки и алюминиевые банки и разлилось темное пиво, шипя и испаряясь, словно кислота. – Ты упер мои секретные бумаги, и я хотел бы получить их обратно. Хватит тут философствовать, давай-ка лучше займемся более насущным.
– Чем займемся-то?
– Делом – вот чем, невежда, – свирепо глянул на сына Торнберг. – Я бы обломал тебе руки за то, что ты вломился в мою святая святых и спер там кое-что. Побольше того, что я, откровенно говоря, думал, сможешь спереть. Ну да ладно, тем лучше для тебя же. У тебя есть кое-что, в чем я нуждаюсь, а у меня – связи и влияние, нужные тебе. Для меня это вроде как прочная основа для дела, поэтому забудь о всякой там паршивой морали, пошли все к чертовой матери и давай-ка придумаем что-нибудь.
И тут Хэм понял, что он с самого начала неверно разыграл гамбит. Он пристально смотрел на отца, словно видел его впервые, а в такой ситуации и впрямь впервые. Каким же он был дураком, полагая, что сможет загнать отца в угол и заставить пойти на компромисс. Вместо этого произошло то, что и должно было произойти. Торнберг принуждает его пойти на сделку, в которой не будет места для морали. Теперь он четко видит, что его отцу мораль представляется излишней роскошью, без которой легко можно обойтись, используя деньги и связи. А может, как раз деньги-то и связи мешают считаться с нормами морали.
Эта неожиданная мысль ударила Хэма будто обухом по голове.
«Господи, – подумал он, – за какое же прегрешение меня угораздило родиться в его доме? И как только мать уживалась с ним?» Но ответ он, разумеется, знал. Торнберг Конрад III обладал особым обаянием, которому трудно было противостоять, хоть даже и начинаешь подозревать, что источник этого очарования нечист и ядовит.
И вот теперь ему стало совершенно ясно – раньше он как-то над этим не задумывался, – что у него, по сути дела, только один выбор. Когда он только усаживался вместе с отцом за стол, чтобы договориться об условиях компромисса, то уже тогда влип и потерпел поражение, как та муха, которая соблазнилась блеском паутины и попалась в нее, подобно многим другим предшественницам.
– Нет, не будем придумывать, – твердо сказал Хэм. Солнечный свет накатывался с палубы волнами, отчего у него слегка кружилась голова, и ему захотелось спрятаться от пристального отцовского взгляда. – Никаких компромиссов, никаких сделок. Вас можно остановить единственным путем, и я пойду к главному прокурору и принесу ему улики.
– Не будь идиотом, Хэм. Никуда не ходи с этими фотографиями. Объекты съемок сгорели в крематории, а когда ты передашь мне негативы и все копии, которые ты напечатал, то и улик больше не останется.
Хэм с грохотом стукнул кулаком по столу.
– Нет, отец! Улики не исчезнут. Они никуда не денутся, пока существует эта поганая клиника.
– Не кипятись, сынок. Злость до добра не доведет.
– Не мели чепуху, – не сдержавшись, перебил его Хэм. – Можешь вешать лапшу на уши любому на выбор, только не мне. Во всяком случае, больше не будешь. – Он встал и пошел к элетрокабестану для выбирания якоря. – Нам пора возвращаться к причалу.
– Никуда мы не тронемся с якоря, – угрожающе произнес Торнберг, – пока не решим этот вопрос в мою пользу.
