Ассасины - Гиффорд Томас (книги бесплатно читать без TXT) 📗
— Нет, сэр. Не слишком этим увлекаюсь.
— Однажды он явился ко мне, сильно навеселе, и поведал, что монсеньер Д'Амбрицци — тогда тот еще не был кардиналом — приезжал к нему в Нью-Пруденс. Ну, вам известно, что Д'Амбрицци жил у меня после войны. Так вот, Траерне со злорадством и гордостью объявил, что у них с Д'Амбрицци появился большой секрет. Что якобы теперь им известно нечто такое, чего не знаю я. Жалкая душонка, этот Траерне! — Хью Дрискил так крепко сжал в руке стакан, что костяшки пальцев побелели. За время болезни он сильно исхудал. Вены на руках вздулись и походили на корни, кожа приобрела пепельно-серый оттенок. — Не мог преодолеть искушения, вот и проболтался мне, ну, знаете этот тип людей. Еще и алкоголь подогрел, виски от него несло просто за милю. Короче, он сообщил мне, что Д'Амбрицци стал его большим приятелем, что он приехал к нему в Пруденс и отдал на хранение какие-то очень важные бумаги... Чтобы хранил, пока не придет время, пока они не понадобятся... И еще якобы Д'Амбрицци просил священника никому и никогда не показывать эти бумаги... Прошли долгие годы, Д'Амбрицци стал кардиналом и теперь практически управляет Церковью. А этот жалкий старик, Траерне, вдруг сильно напился, пришел ко мне и выложил все! — Он засмеялся и покачал головой.
Сиделка сдалась, прошмыгнула на кухню. Снег на улице повалил еще сильней. Персику вдруг страшно захотелось убраться отсюда, и как можно скорей. Куда глаза глядят, лишь бы не оставаться здесь.
— Можете себе представить? Старый козел хранил тайну все эти годы, а потом напился, пришел ко мне и выложил все, чтобы показать, какая он значительная персона!... Он словно дразнил меня, твердил, насколько то важные были бумаги и что наверняка мне хочется взглянуть на них хотя бы одним глазком, вот жалкий старый алкаш! Тогда я сказал ему, что Д'Амбрицци писал все это в моем доме и что если бы он действительно хотел, чтобы я прочел им написанное, тогда бы показал мне их сам. А поскольку Д'Амбрицци не показывал, у меня нет ни малейшего намерения читать все это. Прямо так ему и заявил. — Хью отпил глоток виски и плотней запахнул на себе халат, точно его пробирал озноб. Лицо побледнело еще больше, глаза сверкали. — Но... все меняется. Мою дочь убили, мужчина, которого она, возможно, любила, тоже убит, наверняка тем самым человеком. Тем самым, кто пытался убить и моего сына... И возможно, здесь действительно замешана Церковь, откуда мне знать, черт побери? И вот теперь Папа умирает, Д'Амбрицци близок к тому, чтоб занять его место... Знаете, я тысячи раз перебирал все это в уме, пока лежал в больнице, и все время почему-то вспоминал, как Д'Амбрицци жил у нас, как он запирался в кабинете, все писал и писал... А потом отдал все бумаги на хранение Траерне, да так за ними и не вернулся... Вы слушаете меня, Персик?
Персик подошел к окну, стоял и смотрел, как падает снег, бесшумно образует сугробы, отбрасывающие голубоватые тени. Он глубоко засунул руки в карманы мешковатых вельветовых брюк и сжал их в кулаки. Лучше бы он никогда не слышал об этих чертовых бумагах!
— Да, конечно, я слушаю вас, сэр. Но...
— Подойдите, отсюда мне вас плохо видно. — Персик отошел от окна, приблизился и встал прямо перед ним. — А теперь колитесь, мальчик мой. Скажите, отец Траерне когда-нибудь говорил вам об этих бумагах? Или отец Килгаллен, ваш непосредственный предшественник? Может, он отвел вас в сторонку и сказал нечто вроде: «Послушай-ка, сынок, есть один маленький секрет, которым хочу с тобой поделиться», — а?...
— Нет, сэр, ничего такого не было, — ответил Персик и почувствовал, что краснеет.
— Ну, тогда, возможно, ты сам нашел эти бумаги, так ведь оно и было, да? Просто случайно наткнулся, удивился, что ж это такое, решил посмотреть... правильно? Ты ведь знаешь, никакое это не преступление. Он писал все это сорок лет назад.
— Но мистер Дрискил, я действительно не знаю...
— Ах, святой отец, святой отец. — Хью Дрискил слабо улыбнулся, точно улыбка причиняла ему боль. — У вас нет самого необходимого для священника качества. Вы не умеете лгать, никогда не умели. Вы человек честный. Так вам известно об этих бумагах или нет?
— Понимаете, мистер Дрискил, все это произошло чисто случайно, клянусь Богом...
— Понимаю, сынок. И в связи с этим хочу задать несколько вопросов. Да не волнуйтесь вы так! С вами все в порядке?
— Не знаю, сэр. Это правда. — Куда, черт возьми, запропастился отец Данн, даже посоветоваться не с кем.
Примерно полчаса спустя Персик вернулся к своей старенькой машине, упрекнул себя за то, что до сих пор не удосужился сменить резину на зимнюю, и поехал в Нью-Пруденс. Он получил четкие распоряжения. Забрать рукопись Д'Амбрицци и привезти ее обратно, Хью Дрискилу. Сегодня же. Невзирая на сильнейший снегопад. Все же было нечто в этом Хью Дрискиле... С таким человеком не поспоришь.
Вернувшись в Рим, сестра Элизабет в тот же день отправилась в квартиру на Виа Венето, предварительно позвонив в резиденцию Ордена на холме под названием Испанские Ступени. Дрискил и Данн приглашали ее поужинать в ресторане на том же холме, но она отказалась, сославшись на то, что сильно устала и надо еще заскочить в редакцию. Она также отвергла предложение Дрискила проводить ее вместе с Данном на квартиру, проверить, все ли там в порядке, просто в качестве меры предосторожности. Ничего с ней не произойдет, она уже убила одного нападавшего, убьет и другого, если возникнет такая необходимость. Все это она произнесла самым жестким и спокойным голосом, прекрасно понимая, что лишь храбрится и все это просто смешно. Но сходить туда надо, и их компания ей вовсе ни к чему.
Остановившись в холле перед дверью, она почувствовала, как бешено бьется у нее сердце. И, едва шагнув в квартиру, тут же включила свет. Яркий свет, никаких там неосвещенных уголков и теней! Подойдя к двери в ванную, она уже знала, что отмокать в теплой воде с солями и шампунями сегодня не будет. Пена, журчание воды, сладкая дремота — от этого сразу теряешь контроль над ситуацией. И вот она быстренько приняла душ, причем оставила при этом дверь открытой, чтобы видеть коридор.
Затем накинула халат, налила себе вина, поставила на огонь кастрюлю с водой для спагетти, наскоро приготовила соус. Но есть не хотелось. Она прошла в гостиную, уселась на диван, включила кассету фильма, музыку к которому написал Энио Морриконе. Но ничто не могло отвлечь ее от горьких мыслей, от воспоминаний о том, что произошло в Авиньоне.
Тогда, ослепленная гневом, она резко вскочила из-за стола, перевернула стул и просто убежала прочь. Пустой мелодраматический жест. Ее душили слезы, она чувствовала себя униженной и одновременно испытывала ярость, ненависть к этому мужчине за его безумное, ничем не оправданное презрение к Церкви, ее слугам, а стало быть, и к ней самой. Последний вывод напрашивался неизбежно. Его ненависть к Церкви была просто непростительна, беспричинна, дика по самой своей сути... Она истощила запас оскорбительных определений. Да как мог он, как смел так оскорбить ее? Почему она оказалась столь уязвима, доверилась ему, рассказывала о своей жизни? В чем заключался смысл всех этих его нападок? Просто чтобы сделать ей больно?
Нет, одной жестокостью этого не объяснить. И все равно, Бен Дрискил — просто дурак и свинья.
Хотя в глубине души она понимала: это не так.
Его боль была спрятана где-то глубоко и была неизмеримо больше той боли, что он причинил ей. Вопрос в том, должна ли она помогать ему и дальше?
Нет, вряд ли это возможно.
И, однако же, он сказал... Господи, может, она просто ослышалась или неправильно поняла?... Он сказал, что любит ее...
Что ей теперь делать?
Что бы она ни делала, всегда получалось только хуже. Она решила открыться перед ним, довериться и была уверена, что он воспримет все это правильно. А вышло иначе. И все теперь хуже некуда.
Ерунда! Не все. Зачем только черт надоумил ее связаться с этим Дрискилом?
