Пассажир - Гранже Жан-Кристоф (книга бесплатный формат .TXT) 📗
— Лучше сожрать его целиком?
— Именно. Это война, милая моя. И несколько экспериментов на людях несопоставимы с результатами, на которые мы рассчитываем. Каждый год тысячи людей погибают в терактах. Террористы дестабилизируют целые нации, угрожают мировой экономике.
— То есть главный враг — это терроризм?
— На данный момент.
Анаис помотала головой. Она не может допустить, чтобы кто-то безнаказанно вытворял такое на французской земле.
— Кто вам позволил похищать гражданских лиц? Вводить им препараты, действие которых не изучено? А потом, вот так запросто, их уничтожать?
— Опыты на людях стары, как сама война. Нацисты ставили их на евреях, изучая пределы человеческой выносливости. Японцы заражали китайцев болезнями при помощи инъекций. Корейцы и русские испытывали свои яды на американских военнопленных.
— Ты имеешь в виду диктатуры, тоталитарные режимы, отрицавшие неприкосновенность человеческой жизни. Франция — демократия, подчиняющаяся законам и моральным ценностям.
— В девяностых годах Ян Сейна, чехословацкий генерал, открыто говорил в Соединенных Штатах о том, что он видел по ту сторону железного занавеса. Опыты на солдатах, манипулирование разумом, применение наркотиков или ядов к заключенным… И ни одна живая душа не возмутилась по одной простой причине: все то же самое проделывало ЦРУ.
Анаис попыталась сглотнуть. В горле у нее пересохло.
— Ты со своим цинизмом… ты страшный человек.
— Я человек действия. Меня нельзя шокировать. Оставим это оппозиционным политикам и крикливым журналистам. Не бывает мирных периодов. Война идет постоянно. Пусть и неявно. Когда дело касается психически активных веществ, невозможно ограничиться опытами на животных.
Жан-Клод Шатле произнес свою речь уверенным, едва ли не приподнятым тоном. Ей хотелось стереть эту улыбку, ткнув его мордой в стекло, но тут она вспомнила, что именно эта ненависть не позволяет ей окончательно впасть в депрессию. Спасибо, папочка.
— И кто руководит этой программой? Кто зачинщики?
— Если тебе нужны имена, придется тебя разочаровать. Все это теряется в лабиринтах власти. Заговоры и секретные операции бывают рациональными, организованными и последовательными только в исторических романах. А в реальности царит обычный бардак. Все происходит как попало. Забудь о списке виновных. Что же до нынешней ситуации, то, что ты именуешь бойней, — напротив, всего лишь попытка ограничить ущерб. Отрезать пораженную гангреной руку.
Повисло молчание. Был слышен лишь яростный шум дождя. Сейчас они ехали по кольцевому бульвару. Город за ливневой завесой казался таким же неприветливым и безлюдным, как бетонные и стальные конструкции, сопровождавшие их в промзоне. Зараза предместий перекинулась и на столицу.
Оставалось прояснить последний пункт:
— В связи с этими экспериментами были совершены странные преступления. Убийства, связанные с мифологией.
— Это одна из важнейших проблем программы.
— Так ты в курсе?
— «Матрешка» породила монстра.
К подобному Анаис не была готова.
— У одного из пациентов, — продолжал он, — препарат высвободил весьма сложную тягу к убийствам. Этот человек разработал целый безумный ритуал, основанный на мифах. Да ты и сама знаешь.
— Вы выяснили, кто этот пациент?
— Не валяй дурака. Мы все его знаем. Мы должны его задержать и уничтожить, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля.
Так вот в чем дело. Они назначили виновным Фрера. Он не просто один из тех, кто значится в черном списке. Нет, он тот, кого надо уничтожить прежде всего. Анаис опустила стекло, и дождь брызнул ей в лицо. Сейчас они ехали вдоль Сены. На указателе значилось: «Париж-Центр».
— Остановись здесь.
— Мы еще не доехали до твоего отеля.
— Николя, — завопила она, — остановись или я выскочу на ходу!
Адъютант покосился на зеркальце заднего вида. Его начальник кивнул. Николя свернул направо и затормозил. Она вышла из машины и ступила на узкую полоску тротуара. Мимо по скоростному пути с шумом проносились машины.
На прощание она склонилась к салону и прокричала сквозь плотные дождевые струи:
— Убийца не он!
— Мне кажется, что это дело стало для тебя чересчур личным.
Она расхохоталась:
— И это говоришь мне ты?
Этот квартал наводил на мысли о магнитном полюсе. Точке на карте, наделенной способностью притягивать к себе грозы, нищету, отчаяние. Он вышел из такси у въезда в тупик, перед домом номер 54 по улице Жан-Жорес. Дождевые струи пулями лупили по мостовой. Из-под ног разлетались брызги. Шаплен едва различал то, что его окружало. Прогремел гром, и вспышка молнии осветила домики, усыпавшие пологий склон холма.
Кубела начал восхождение. С каждым шагом царившее вокруг запустение становилось все заметнее. Мокрые заборы и гнилые живые изгороди окружали вросшие в землю домишки. На дощечках от руки были выведены номера. За заборами, надрываясь от лая, бесновались собаки. Торчащие из луж электрические столбы напоминали виселицы.
Из некролога он узнал о своем скромном происхождении. Но то, что он увидел здесь, заметно снизило планку. Он рос в беспросветной нужде, которой, как ему казалось, давно не существует, — нужде трущоб, пустырей, гетто без электричества и водопровода. Едва ли не родился под телегой в семье безвестных славянских беженцев.
На середине подъема закончился асфальт. Земля здесь была усыпана тонувшими в слякоти железяками, ржавыми кухонными плитами, остовами машин. Кубела ощутил растущий страх боязливого буржуа. Он бы не удивился, обнаружив вместо родного крова повозку с оборванными и беззубыми цыганами.
Но номер 37 оказался заросшим грязью каменным домиком. Он торчал на вершине холма в окружении пырея и кроличьих нор. Дождь стучал по дереву, земле, забору, словно месил ком серой глины. Лишь красная крыша сверкала, будто свежая рана.
Закрытые ставни и общее запустение подтверждали, что здесь давно никто не живет. Его мать переехала. Учитывая окружающую обстановку, в то, что она сейчас наслаждается отдыхом на Лазурном Берегу, верилось с трудом. Разве что она получает доход от публикации его произведений.
Он перешагнул через огораживающую участок проволоку, мимоходом задев подвешенный колокольчик, звякнувший под грохочущим дождем. Садик в несколько квадратных метров, где теперь росли только шины и каменные обломки, лишь усиливал впечатление разрухи. Шаплен, утопая в грязи, добрался до крыльца под полуразвалившимся навесом. Даже сюда долетали колючие дождевые капли.
Машинально он нажал на дверной звонок. Никто не отозвался. Ради проформы он постучал по козырьку из кованого чугуна, защищавшему дверной глазок. Изнутри не доносилось ни шороха. Подобрав железный прут, он взломал ставни на ближайшем окне слева от себя. Все тем же ломиком ударил по стеклу, с резким звоном оно разлетелось на куски. Он уже начал привыкать к этому звуку.
Ухватившись за раму, он огляделся. Вокруг ни души. Он забрался в дом. Внутри хоть шаром покати. Мелькнула мысль, что после его гибели мать скончалась. В конце концов, все, что ему известно, он узнал из статьи в «Монде» годовалой давности.
Передняя. Кухня. Гостиная. Ни мебели, ни лампы, ни занавески. Замшелые бежевые и коричневые стены. Выбитый паркет, из-под которого торчали лаги. На каждом шагу под ногами что-то хрустело. Огромные, как навозные жуки, тараканы. И он знал, что расхаживает сейчас по дому, где прошло его детство. Нетрудно представить, как он рвался из этой помойной ямы, завоевывая дипломы и знания.
Он одержал победу не только в социальном и материальном плане. Изучая психиатрию, он хотел изменить само качествосвоего ума, своих амбиций, своего быта. А еще он знал, что никогда не презирал родителей и их физический труд. Наоборот, его волю поддерживала благодарность — и стремление взять реванш. Он хотел вытащить родителей из этого дерьма. И вознаградить за их жизнь на задворках общества. Купил ли он им другой дом? Он ничего не помнил.
