Окаянные - Белоусов Вячеслав Павлович (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT, FB2) 📗
Рассуждать обо всём этом без толку, но вот по иронии судьбы как раз мягкосердечный Моисей Соломонович Урицкий и стал тем злодеем, который подписал приказ о расстреле арестованного, друг которого Леонид Каннегисер, состоявший в партии народных социалистов-революционеров, эсеров — попутчиков большевиков во время Октябрьского переворота, после свершившейся расправы утром 30 августа 1918 года в вестибюле Комиссариата внутренних дел Петрокоммуны убил самого Урицкого, учинив тем самым роковую вендетту [40], ставшую одной из отправных точек кровавого террора, объявленного большевиками, и предтечей неслыханного кровопролития в России, получившего название Гражданской войны, длившейся несколько лет и изувечившей судьбы миллионам людей.
Бросив все дела и захватив с собой лучших сотрудников, в Питер умчался сам председатель Центральной коллегии ВЧК. Однако в спешке или по какой другой причине Дзержинский забыл дать указания подчинённым обеспечить охраной оставшихся в Москве членов Совнаркома, обязанных решением ВЦИК в тот трагический день выступать на митингах. Дисциплину и исполнительность Ленин чтил в людях, тем более в чиновниках, превыше всех качеств; он долгое время прожил в Германии и научился у немцев многому, ненавидя русские "абы как", "опосля", "а чо?", "небось не…". Бумага, подписанная Яковом Свердловым, была и для него безусловным приказом, тем более из ВЦИК позвонили и не преминули напомнить о митинге на заводе Михельсона, где ему полагалось выступить вечером 30 августа 1918 года. Собственные недомогания и уговоры Надежды Крупской по этому поводу он игнорировал.
Ленин выехал с шофёром без охраны, хотя об убийстве Урицкого уже знал. Охрана не встречала его и на заводе, что при Дзержинском никогда не случалось. Ленин выступал поздно. Последним. Долго. Убийцы поджидали его у автомобиля среди собравшейся толпы. Когда с Лениным завязала разговор одна из женщин, прозвучало три выстрела, тяжело раненный вождь упал на землю.
Сразу после выстрелов было опубликовано воззвание ВЦИК, подписанное Свердловым: "Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина. По выходе с митинга тов. Ленин был ранен. Двое стрелявших задержаны. Их личности выясняются. Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов".
Назначив Глеба Бокия новым начальником Петроградской ЧК, Дзержинский поспешил назад. В новом руководителе он не сомневался. Властный и жестокий, тот был полной противоположностью покойного предшественника. Участник революции 1905–1907 годов, боёв на баррикадах Васильевского острова, Бокий арестовывался десятки раз за налёты и убийства, полтора года провёл в одиночной камере, от побоев в тюрьме страдал травматическим туберкулёзом. С тяжело раненным председателем Совнаркома Бокий был на "ты", называя его Бланком по фамилии матери. Ему не надо было команд, без официального объявления всеобщего террора, он тут же предал смерти сотни заложников, а когда 2 сентября такое воззвание подписал Свердлов, питерские чекисты казнили полторы тысячи невинных, ожидавших своей участи в застенках чрезвычайки.
Тем временем стремительно раскручивался водоворот зловещих, невероятных слухов вокруг чрезвычайных событий, свидетелем которых невольно стал и Ягода. Грязными намёками обрастали необъяснимые причины отсутствия охраны в один и тот же день при покушении на жизнь председателя Совнаркома на многолюдном заводе в поздний час и при убийстве председателя Питерской ЧК в вестибюле Комиссариата внутренних дел. В обоих случаях преступники вели себя наглым образом принародно, никого и ничего заведомо не опасаясь.
Не без оснований подвергалась сомнению случайность отъезда Дзержинского в Питер, ведь он достоверно знал, что поздно вечером в тот же день Ленину предстоит выступать на заводе перед разномастной и, бесспорно, опасной публикой, где в прежние времена охрана не только встречала вождя у ворот, но и сопровождала до трибуны, не смыкая глаз до окончания митинга.
Подозрительной оценивалась и роль Свердлова, решительно взявшего на себя главного в роковом деле, отстранившего от следствия профессиональных следователей и чекистов. Допросив близорукую, психически больную фанатичку, случайно пойманную в совершенно другом от убийства месте, но не скрывавшую ненависти к большевикам, он самонадеянно скомандовал тут же её расстрелять без свидетелей во дворе Кремля и сжечь тело, уничтожив тем самым возможность добыть объективные доказательства. Проверить достоверность истеричного заявления психопатки, вознамерившейся хоть как-то прославиться, он не пожелал. Фактически лишил следователей обязанности установить истину, а ведь оснований для иной версии было предостаточно: сразу после ранения Ленин твердил, что стрелял в него мужчина, а в больнице не раз спрашивал, задержали ли того человека. Однако подозреваемый был уже застрелен при задержании в тот же день.
Таким образом, сознательно и злонамеренно общественности кем-то навязывался однозначный вывод, что Дзержинский и Свердлов повязаны единым умыслом — в случае смерти вождя, раненного отравленными пулями и тяжко страдавшего, завладеть властью. Неслучайно один в первый же день после трагедии решительно сел в кресло кабинета председателя Совнаркома и откровенно дал всем понять, что не собирается его покидать до выздоровления больного, а второй, командующий крепкой и зубастой армией верных бойцов, стал его надёжной охраной.
Желающих противопоставить себя этим двум великим или хотя бы возразить, не находилось.
Дзержинский пропадал в Кремле, его чаще видели выходящим из кабинета Свердлова и реже — входящим к Сталину. В "конторе" он появлялся к ночи, грознее тучи, с маской покойника на почерневшем лице.
Ягода, наслышавшийся всего этого и принимавший участие в Питерской кровавой бойне впервые, тяжело воспринял происходящее. Поразмыслив, он поспешил податься из чекистов снова к Подвойскому в инспектора. Разгорающаяся в республике после объявления красного террора война, конечно, не была ему "мать родна", но Военная инспекция занималась вопросами наведения порядка в регулярных военных формированиях, а не злодейскими казнями гражданских, да и участвовать в разборках великих ему не хотелось. У него не было уверенности, кто победит.
Ну а что ж Буланов?..
Плюгавенький, словно ещё при родах уроненный бабкой-повитухой, подчинённый Генриха уступал ему во всём, как будто следовал известной заповеди чиновника ниже рангом. С вечно слезящимися белёсыми глазками в круглых невзрачных очёчках, сползавших с длинноватого носа, с кривоватыми тонкими ножками в сапогах до колен и носками внутрь убогий этот человечек невесть каким сумасшедшим ветром был занесён в грозную "контору". Если б не кожаные штаны, куртка и фуражка, которые он не снимал, казалось, и отходя ко сну, — вылитый лакей дешёвого кабака.
Всё так.
Однако будь кто повнимательней, уловил бы мелькавший порой пронзительный настороженный взгляд существа, наученного в жизни многому, взгляд хищного зверька, вечно опасавшегося внезапного укуса или удара сзади и готового достойно огрызнуться.
На первых порах присматриваясь к странному сотруднику, Ягода с неприязнью и брезгливостью отметил его холуйскую угодливость сутулиться при входе в кабинет, прижимая обеими руками к животу пачку бумаг как великую драгоценность. Однажды, не видя нужды в их большом количестве, когда достаточно было лишь одной папки с докладом, Ягода не сдержался с замечанием и невольно опешил — у новичка вдруг прорезался голос! Тот вежливо, но достаточно внятно намекнул, что некоторые из начальства иногда испытывают потребность глянуть фактический материал, подтверждающий выводы по тому или иному тезису или разделу доклада, сверить аналитику со статистикой, поэтому чтобы не бегать взад-вперёд… Тонким был брошенный укол, но уж откровенно наглым. Почти незримая ядовитая усмешка при этом скривила его губы, и лишь Ягода вскинул глаза, исчезла, но Генрих её не прозевал. Азарт ткнуть носом зарвавшегося невежду взыграл над рассудком. Щепетильный в подобных ситуациях, сам большой дока в бумаготворчестве, обученный крючкотворству ещё в Военной инспекции Подвойского, он проникся неистребимым желанием поставить выскочку на место и всерьёз, как никогда, углубился изучать поданный документ. Однако, постепенно остывая, убедился в недюжинном мастерстве бумажного червя. Доклад был выполнен солидно, логичной цепочкой следовали вывод за выводом, нужные политические заключения базировались на умело заложенном фундаменте бесспорных фактов. Всё, что требовалось, выпирало наружу, будто само собой. Одним словом, состряпано отменно.
