Конгрегация. Гексалогия (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
– Бездельничаете? Как всегда, – констатировал Курт, замерев на пороге распахнутой двери; Ланц лениво обернулся, кивнув.
– И тебе добрый день.
– Густав, ты мне нужен, – оборвал он, и Райзе удивленно вскинул брови:
– Что это с тобой, академист? Тебя вдруг повысили? Что?то я не расслышал «пожалуйста».
– Ты мне нужен немедленно, – бросил Курт, разворачиваясь, и, захлопнув дверь, вышагал в коридор.
Тот вышел к нему спустя долгие несколько секунд, все так же лениво и безучастно, однако, увидя порез, наскоро перетянутый случайно найденной тряпкой, остановился, насторожившись.
– Что с рукой?
– В жопу руку, Густав, у меня арестованный истекает кровью, идем. Ты ведь медик, если я ничего не перепутал.
– Знаешь, академист, когда нам говорили, что Конгрегация должна стать ближе к людям, сомневаюсь, что имелся в виду уличный lexicon в употреблении следователей. Но если мы продолжим беседу в твоем неподражаемом духе, я отвечу, что класть я хотел на арестованного, пока не покажешь свою рану.
– Это не рана, Густав, просто порез – по собственной вине, а теперь греби копытами пошустрее, будь так любезен, – отозвался он нервно, отвернувшись, и торопливо сбежал по лестнице вниз.
Рицлер, белый, как сама смерть, сидел на полу в подвале, в самом дальнем зарешеченном углу за пока незапертой дверью; Бруно, явно нервничая и не вполне разумея, куда себя деть и как ему до лжно себя вести, стоял на пороге, заложив руки за спину и прислонясь лопатками к решетке. Райзе явился спустя минуту, и всю эту минуту в подвале парила тишина, нарушаемая лишь всхлипами переписчика, тяжкими вздохами Бруно и скрипом песчинок под подошвами Курта, мерящего шагами пятачок перед распахнутой дверью камеры. Приблизившись к арестованному, старший сослуживец посмотрел придирчиво на всех присутствующих, вздохнул, присев на корточки у ноги Рицлера, и качнул головой:
– Неслабо вмазал. Еще б чуть – перебил бы ему, к матери, артерию.
– Ну, извини, что не бегаю, как курьерский конь; «еще б чуть», Густав – и он бы ушел. Когда я смогу его допросить?
– Когда я закончу, – пожал плечами тот, довольно бесцеремонно ворочая простреленную ногу переписчика.
Пока Райзе зашивал рану, Курт все так же шагал туда?сюда на небольшом пятачке перед решеткой, косясь на то, как арестованный вскрикивает, биясь затылком о стену и вцепляясь зубами в собственную руку, однако посочувствовать охоты не возникало – убедившись, что парень не намерен безотложно преставиться, он жалел, скорее, себя самого, умирающего от любопытства и нетерпения. Бруно, кривясь при каждом вскрике или стоне, смотрел в противолежащую сторону, отвернувшись к писцу спиною.
– Ну, скоро там? – не стерпел Курт, наконец; Райзе даже не обернулся.
– Я не Иисус. Но если тебе довольно, чтоб он протянул всего лишь пару часов – я пойду.
– Зараза, – зло выдохнул он, остановившись и присевши у стены на корточки, прислонясь к холодному камню спиной и упершись локтями в колени.
Сейчас, когда окончательно утих азарт преследования, стала исподволь проступать боль; похоже, кованый лепесток на кромке ограды пропорол не только кожу, зацепив и мышцу. Курт согнул и разогнул руку, пошевелив пальцами, и Райзе, полуобернувшись, сообщил недовольно и непререкаемо:
– После него займусь тобой, а уж тогда допрашивай его хоть до Второго Пришествия.
– Одно другому не мешает, – возразил он, прикрывая глаза; голову мягко вело, клонило в дрему – наверняка после бессонной ночи, и теперь уже ощущалось совершенно явственно, что порез куда серьезнее, чем ему показалось вначале.
За неполный год службы, подумалось вдруг, недурственный набор сувениров – простреленное вот такой же стрелкой левое плечо (что досадно, именно левая рука – рабочая); такой же прострел в правом бедре, напрочь сожженная кожа кистей и запястий, два сломанных ребра, а теперь еще останется рубец на предплечье… Год назад, лишь только познакомясь с ним, Бруно сказал, что службу он закончит «хромым, косым и на весь мир смотрящим с подозрением». Последнее было, кажется, еще в отдалении, но все прочее приобреталось с легкостью…
– Яви конечность, – скомандовал Райзе, присаживаясь рядом; Курт, морщась, размотал повязку, с усилием вытянув руку из рукава, и тот, лишь взглянув, сердито нахмурился. – «Порез»! Пропорота мышца и вена задета, болван!
– Так зашей и избавь меня, Бога ради, от проповедей, – оборвал Курт, лишь теперь осознав, что его сонливость и подавленность есть следствие потери крови. – А мне надо побеседовать с нашим гостем.
– Валяй, – нехорошо усмехнулся сослуживец, и Курт, бросив поверх его плеча взгляд на арестованного, снова тихо ругнулся – свесив голову набок, отвалившись на пол, переписчик пребывал в полнейшем бесчувствии, на время таки улизнув от преследующего его дознавателя. – Ничего, – утешил Райзе, принимаясь за штопку ничуть не менее беспардонно, – пускай проспится. И, послушай совета лекаря, тебе бы не помешало последовать его примеру; только уж будь так добр, не отрубись раньше, чем расскажешь мне, что вообще здесь происходит, кого я только что перевязывал, почему ты ранен и как прошла ночь у графини.
Курт, уже начавший, невзирая на терзающую его иглу, съезжать в сон, вздрогнул, распрямившись и воззрившись на Райзе почти с яростью; тот на миг поднял к его гневному лицу взгляд и беспечно пожал плечами:
– Ладно, попытаться стоило…
– Я не понимаю, – зло выговорил он, – что – весь город уже в курсе?
– Академист, – снисходительно усмехнулся сослуживец, – ты вышел из ее дома на рассвете; solus cum sola…[126] Тебя видели два студента, спешащих на лекции, а если что?то известно двум…
– Я знаю. Языки б им повырывать.
– Вот так зарождается употребление служебного положения в личных целях… – сокрушенно вздохнул Райзе и, посерьезнев, приглашающе кивнул: – Итак? Давай, Гессе, пока я играю в палача с иглой – колись, что тут творится; искренне, чистосердечно и все такое.
***
Вопреки прорицаниям Райзе, сознания он не потерял, чем снискал удивленный взгляд и ворчливое «поразительная выносливость для такого дохляка». Оставив без внимания последний эпитет, не отдающий особенной хвалебностью, Курт и сам невольно призадумался над тем, что в этот неполный год своей службы в должности следователя не раз убеждался, сколь до странного многое он может выдержать, действительно не обладая при том ни чрезвычайной физической силой, ни особенно крепким сложением. Он уставал не медленнее любого другого, однако, что называется, выдыхался позже и держаться мог долго, снося все злоключения с удивительной ему самому стойкостью.
Домой он не ушел – остался в одной из комнат, устроившись на скамье у стены, и проспал недолго, пробудившись спустя неполный час. В этот раз, войдя к старшим, Курт застал их за бурным обсуждением нынешних событий и уже не в столь благодушном расположении духа.
– Lupus in fabula,[127] – с мрачным весельем поприветствовал его Ланц. – Вновь в боевой готовности.
– Оставь, Дитрих, – оборвал Курт. – Где мой арестованный? Жив еще?
– Жив, что ему сделается…
– Хочу поговорить с ним немедленно.
– Обнаглел академист, – усмехнулся Райзе с наигранно тяжким вздохом. – Дожили. Теперь всякая шелупонь будет устанавливать в Друденхаусе свои порядки. Никакого почтения к старшим не осталось в людях; куда катится мир! видно, последние времена настают…
– Aufer nugas,[128] – покривился Курт раздраженно. – Так я могу начать допрос, или для этого мне снова надо написать отчет в десяти экземплярах?
– Остынь, абориген, – устало откликнулся Ланц, потирая ладонью нахмуренный лоб. – Отчет не отчет, но кое?что объяснить придется. Сюда, пока ты спал, являлся секретарь ректора, которого ты столь споро прибавил к списку наших осведомителей; вот только здесь он был в ином качестве – именно как служитель университетского сообщества. Которое, Гессе, страстно желает знать, почему местный инквизитор развлекается стрельбой по движущимся библиотекарям в университетском саду.
