Квест - Акунин Борис (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗

Средь других преподавателей, не раз наблюдавших этот подозрительный церемониал, пополз слух, что Скороспелок (заглазное прозвище, которым наградили Самсона завистники) не просыхает и скоро вовсе сопьётся. Несправедливый домысел, как ни странно, пошёл молодому человеку на пользу. Если раньше многие не любили его за то, что он сделался ординарным профессором в непристойно юном возрасте, то теперь общественное мнение утихомирилось. Таковы уж русские люди – всегда простят пьянице и ум, и талант, и даже удачливость.

А самые отъявленные недоброжелатели, кого не умилостивило мнимое фондоринское пьянство, были принуждены смирить своё злоязычие, когда мальчишка (ох, ловок!) стал зятем господина ректора.

Все университетские не сомневались, что любви тут не было и в помине – лишь самый трезвый расчёт, причём с обеих сторон: ректор Гольм выдал дочку-перестарка за наследника мильонов, а шустрый юнош обеспечил себе ещё более блистательную академическую карьеру. Но почтенные преподаватели были правы только наполовину.

Молодые поженились по самой настоящей любви, однако страсть эта действительно произросла из наиточнейшего, научного расчёта – была экстрагирована по тщательно составленной химической формуле. История эта настолько удивительна, что заслуживает небольшого уклонения от генеральной линии повествования.

Иван Андреевич Гольм, известный математик и физик, был из тех немцев, кто решил сделаться русским и блестяще в том преуспел. Первым из иностранных профессоров он стал читать лекции по-русски, не смущаясь смехом, который раздавался со студенческих скамей в моменты слишком вольного обращения с речью Ломоносова и Державина. Постепенно разговор Ивана Андреевича делался чище, повадка степенней, а привычки обмосковились. Единственная дочь его получилась уже совсем русской. Языком своих предков она интересовалась только с научной точки зрения – ведь физика и химия преимущественно изъясняются по-немецки.

Из этого нетрудно догадаться, что Кира выросла другом и ассистентом своего многоучёного отца, а, следовательно, законченным синим чулком. Девица была в высшей степени умна, язвительна и несклонна к пустым разговорам, то есть не имела ни малейшего шанса найти себе мужа. Не то чтоб Кира Ивановна имела некрасивую внешность – напротив, её черты даже следовало бы назвать правильными, а волосы так были решительно хороши: красивые и густые, необычного янтарного оттенка. Но пышную эту растительность барышня стягивала в безжалостный пучок, одевалась как удобнее, смотрела собеседнику прямо в глаза. Прибавьте к тому преогромные очки, ироническую линию рта и сильные, недамские руки, которыми мадемуазель Гольм могла не только произвести сложный химический опыт, но и смастерить какой-нибудь аппарат, потребный для лаборатории. Откуда ж тут взяться женихам?

Мужчинам глупым в обществе Киры было неуютно, они не знали, как себя с нею держать и о чём говорить. Мужчинам умным нравилось вести с ней учёную беседу, но такой разговор исключает всякую легкомысленность, тем паче романтические фантазии о лобзаньях.

К тому времени, когда в Московском университете появился новый профессор непристойно юного возраста, Кира Ивановна уж миновала тридцатилетний рубеж, почитаемый девицами рекою Стикс, за которой не может быть ничего живого. Нимало тем не печалясь, перезрелая барышня довольствовалась участью отцовской ассистентки и почитала себя вполне счастливой. Она, бывало, шутила, что наречена в честь преподобной Киры Берийской, непорочной девственницы, которая провела в затворничестве более пятидесяти лет, предаваясь посту и молитве. «Поскольку гипотеза о существовании Бога ещё не доказана, – неизменно прибавляла старая дева – я заменяю пост научными занятиями, а молитву лабораторными опытами».

Иван Андреевич был в таком восхищении от талантов своего нового сотрудника, так о нём пёкся, что предоставил в распоряжение Фондорина не только собственную лабораторию, но и любимую ассистентку, которая поначалу фыркала и щетинилась на юнца, но очень скоро зажила с ним душа в душу. Вдвоём они проводили целые дни, а нередко и ночи средь реторт, горелок, перегонных кубов, охваченные единым вдохновением и самозабвенным восторгом, который знаком лишь первооткрывателям. Им было о чём поговорить друг с другом. Даже молчалось бок о бок как-то необыкновенно приятно.

Однажды, когда Самсон Данилович объявил, что должен отправиться в Новый Свет за морскими жабами, у Киры Ивановны вдруг открылись глаза. Она представила себе, как будет долгие месяцы жить без своего товарища, и побледнела. Однако, будучи женщиной умной, ничего о том не сказала. Минутой позже та же мысль пришла в голову и Фондорину. Он нахмурил лоб и задумался.

Как мы знаем, спасительный выход сыскался в приуральских болотах, но, раз появившись, тревожная идея уже не могла исчезнуть из головы профессора. Он проанализировал её и нашёл отменно логичное решение задачи.

– Мне не нравится с вами расставаться, – сказал он с важным видом неделю спустя. – Даже ненадолго. Бывает, что я лежу ночью в постели, придёт в голову какое-нибудь интересное умозаключение, а поделиться не с кем. Ах, думаю, сюда бы Киру Ивановну!

Барышня потупила взор, чего с ней, кажется, никогда раньше не случалось. Не обратив на это внимания, Самсон вёл логическую линию дальше.

– И, представьте, я нашёл способ, чтоб нам всё время быть вместе. Не только в кабинете или лаборатории, но всегда! Мы можем стать мужем и женой! – Он горделиво взглянул на неё. – Сударыня, я предлагаю вам свою руку!

«А сердце?», – подумалось Кире.

Вздохнув, она молвила:

– Люди женятся по страсти. А мы с вами не любим друг друга… – На это он пожал плечами, желая что-то сказать, но Кире сей жест не понравился, и она не дала себя перебить. – Par ailleurs, [131] Самсон Данилович, физиологические отношения, сопутствующие браку, слишком глупы и унизительны. Во всяком случае, ежели в них вступают без сердца.

– Вы ведь знаете, я всегда всё предвижу, – без ложной скромности ответствовал профессор. – Предвидел я и это возражение, друг мой. Будет у нас и сердце, и любовь.

– Неужто?

Кира Ивановна недоверчиво смотрела на соискателя её руки.

– Уж можете мне верить. Я тут на досуге, от нечего делать, – он небрежно махнул, – занялся пресловутой Формулой Любви, которую всуе поминают сочинители романов. Попробовал представить, как бы она выглядела, если б существовала на самом деле.

– И что же?

– Извольте. «Любовный напиток» – не выдумка и не шарлатанство. Я вычислил его состав без большого труда.

Барышня слушала затаив дыхание, но был ли её интерес сугубо научного свойства, бог весть.

– Продолжайте!

Учёный довольно улыбался.

– Что случается с человеком, чьё сердце, как говорится, поразила стрела Амура? Кровь приливает к лицу, сердце учащённо бьётся, беспричинная улыбка блуждает на лице. Всё это, разумеется, следствие внутренних процессов, происходящих в организме. Каких же именно? Я провёл исследование крови у вашего кучера Серафимки, про которого известно, что он по уши влюблён в комнатную девушку Парашу. Оказалось, что у Серафимки концентрация нейрофора – белка, ответственного за рост нервов, в полтора раза выше нормы. Два дня спустя, когда Параша ответила кучеру согласием, отчего его страсть распалилась до наивысшей степени, я провёл повторное исследование. Содержание нейрофора подскочило ещё наполовину против прежнего! Логично предположить, что состояние влюблённости вызывает ускоренную генерацию нейрофора. А стало быть, резонно предположить и то, что…

Он сделал паузу, и умная ученица (была меж ними такая игра) закончила сама:

– …Что искусственно вызванный выброс нейрофора повлечёт распаление любовной страсти?

– Именно так. Вот оно, «приворотное зелье». – Профессор извлёк из кармана довольно большую склянку, наполненную красноватой жидкостью. – Я добыл его, смешав отвары вот этих трав и корней, хорошо известных народным ворожеям.