Джин Грин — Неприкасаемый - Горпожакс Гривадий (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Итак, о Дадли
Мы с Сонни работали карате. Я сделал неудачный финт, и он выбросил меня за мат.
Но и Сонни попался на разрыв. Я чувствовал, что ему больно. У него от боли взмокла шея, но он все же переборол боль. Так бывает, когда сумеешь отстраниться и сконцентрироваться в одной точке.
Сонни вырвал руку из тисков, бросился мне под ноги, и в неожиданном захвате, растянув мне мышцу правой руки, применил клинч и начал ломать мне шею в ординарном нельсоне. Силы покидали меня. Дважды в моих глазах гас свет, словно кто-то под прессом отделял мою сетчатку. Затем он легко перевернул меня прижал лопатками к мату и вдруг отпустил
— Ты его не дожал, — сказал Дадли. Я услышал это откуда-то словно из-под воды. — Отпустил?
— Нет, сэр.
— Что нет?
— Я его положил на лопатки, сэр.
— Почему ты его перевернул?
— Я хотел зафиксировать победу, сэр, — спокойно ответил Сонни.
— Принеси-ка два кирпича, черномазый.
Сонни не двинулся с места.
— Ты меня слышишь?
Сонни поднялся с мата. Поднялся и я. Встал со стула Дадли.
— Принеси-ка два кирпича, — повторил приказание Дадли.
Сонни вышел из тренировочного зала.
— Простите, сэр, — вежливо обратился я к Дадли. — Вам действительно хотелось, чтобы он сломал мне шею?
Дадли сразу не отреагировал. Он велел мне встать в строй и только потом заметил, что я за последнее время излишне оживился.
— Что ж, — не удержался я. — Мы обмялись и уже не те, которым когда то швыряли в лицо «фетигз» на номер больше и чуть ли не на физиономиях мазали несмывающейся краской наши номера.
— В этом вовсе не ваша заслуга, — сказал Дадли. В дверях появился Сонни с двумя кирпичами в руках
— Положи их на подоконник один на другой.
Сонни положил.
— Ударь!
Он изо всех сил ударил по кирпичам ребром ладони.
— Вот какая у тебя клешня! — сказал Дадли. Кирпичи развалились на множество кусков и осколков.
— А на твоем месте, — сказал он мне, — я был бы оскорблен снисхождением.
11 августа
У нас пехоту называют «прямой ногой»… Мы-то, мол, рождены для прыжков с парашютом. Приземляемся — пружиним. Идем по дну в аквалангах — пружиним. Ходим по земле, оттопырив губы перед пехтурой, — тоже вроде пружиним…
Наш центр, куда сходятся все нити спецслужб, называется «Смоук-Бом-Хил» — гора дымовых бомб. Но мы их не возим, не летаем с ними, не стережем их. Мы сами бомбы.
Сегодня был наш пятый прыжок. Высота 1200 футов — теперь пройденный этап. В третий раз шел за мной к люку Доминико. Он ведет себя престранно; то слишком предупредителен, то сквозь зубы отвечает на любой вопрос. Я спросил его как-то:
— Что с тобой, Дуче?
Он ответил:
— Для кого Дуче, а для кого Доминико. — И тут же спохватился: — Слишком долго, — говорит, — ко мне карта не идет. — Это было сказано на картежном слэнге.
Сегодня нам прикололи на грудь серебряные крылья. Ч. поздравил меня. Но я его ненавижу.
15 августа
Вчера были затяжные прыжки с парашютом.
Я прыгал вслед за Кэном.
Кэн впервые был разговорчив. Он обещал заняться со мной японским карате, чтобы в самом начале боя научиться по-настоящему «укорачивать руки» противника.
— И орудовать ножом научу, — пообещал Кэн. — Нож лучше «кольта». Я бросаю его без ошибки на сорок пять метров. А вечером, если уметь хорошо бросать «спринг-найф», можно свести счеты с кем угодно. Кстати, Дуче здорово бросает ножи, — заметил ни с того ни с сего Кэн.
В Си-119 Кэн отказался от жвачки и долго сидел без движения, застывший как мумия. Я впервые заметил, что на его лице ни единой морщинки. Скулы его жестко обтянуты кожей, а глаза были полуприкрыты.
— У тебя есть жена, дети? — спросил он вдруг.
— Нет.
— И у меня нет. Так проще.
— Кэн Эгава! — скомандовал джамп-мастер. Кэн, не оборачиваясь, пошел к люку. Нам дается четыре команды:
— Приготовиться!
— Зацепиться (За центральный фал.)
— Встать у люка!
— Гоу! (Пошел!)
На этот раз был особенный прыжок. Без второй команды. Затяжной. Кэн был у меня все время в поле зрения.
У Кэна парашют почему-то так и не раскрылся. Может быть, он этого хотел… Вряд ли. Просто не сработала система.
Бастер сказал:
— Он был темный парень, этот японец. Плохо говорил по-английски. Жил долго в Корее. Молился как йог.
Мэт сказал:
— Нужно расследовать, кто в его смерти виноват. Он или экипировщик.
Тибор сказал:
— На чужой земле погиб. Ни за что…
Дуче сказал:
— Я бы с ним не поменялся.
Берди сказал:
— Не судьба, значит.
Он был, как всегда, меланхоличен, мой Берди. И принял случившееся за должное. Что это, мужество, жестокость, равнодушие или марихуана? По-моему, разговоры о марихуане — «пуля». Когда он курит? Не знаю…
В школах особого назначения строгий жизненный график. Здесь все взвешено. Все учтено: день и час, вес миль и вес часов.
Как обещал полковник Маггер, на Джине не осталось и унции жира — одни мышцы, узлы на узлах.
Да и сам Джин стал спокойней, расчетливей и уверенней.
Та особая тягучесть, которая приобретается постоянством усилий, «пружинит» ногу и удлиняет дыхание. Вместе с хладнокровием, уверенностью и атлетической «пружинистостью» в Джине появилось еще одно новое качество: осмотрительность.
Однажды перед отбоем, когда он пошел проверить, хорошо ли спрятан его дневник, Джина окликнул кто-то тихим голосом. Он обернулся и тотчас же почувствовал, как что-то со свистом пролетело мимо него и глухо уткнулось в столб щита для объявлений.
Джин отбежал в тень небольшого строения у кухни. Была лунная ночь, звездная и безветренная. Тишина вокруг, ни шороха, ни звука шагов. Джин долго и напряженно всматривался туда, откуда полетел нож, потом он подошел к столбу, резко выдернул «спринг-найф», нажав кнопку пружины, втянув лезвие, и, оставив «на потом» изучение ножа, быстрым шагом пошел в казарму.
Все были уже на местах. Только Джордж, разувшись, аккуратно ставил, как всегда, чуть поодаль от его койки свои тринадцатиразмерные «джамп-бутсы». Койки были двухэтажные. Внизу спал Джин, вверху, на втором этаже, — Джордж Вашингтон Смит, гигант младенец.
Джордж все умел делать, не уставал, не жаловался, не задавал вопросов и отвечал на все однозначными «да», «нет», «все возможно, сэр».
Джин долго не мог уснуть, раздумывая о случившемся. «Кто? С какой целью? — решал он. — Неужели Тэкс? А может быть, это происки Чака? Может быть, Чак хотел его припугнуть?..» Кстати, он последнее время стал внимательней и напряженно следил за тем, как мужает опыт Джина, как легко он орудует палкой, лопатой, прикладом, ребром ладони, как точно бросает «спринг-найф» и лассо, как уверенно подходит к люку самолета перед прыжком на деревья (Битюк знает цену этой уверенности).
И еще Чак стал замечать, что Джином интересуются в штабе… Однажды они встретились на Грубер-авеню, где, как правило, размещались офицеры 82-й десантной дивизии.
— Здравствуй! — неожиданно дружески сказал Чак.
— Здравствуйте, сэр, — сдержанно ответил Джин. Чак пытливо поглядел на Джина из-под рыжих нависших бровей.
— Забудь о том, что было… — скороговоркой сказал он. — Я, как офицер, должен был тогда одернуть тебя. Ты только прибыл, и сразу же такая неувязка
— Благодарю вас, сэр.
— Ладно тебе, — не зная, как приступить к сближению, примирительно сказал Чак. — Ты еще поглядишь, как я тебе пригожусь… — Чак помолчал. — Ты, значит, из Полтавы?
— Я родился в Париже, сэр.
— Ну а родители твои: Павел Николаевич и матушка?
— Отец из Полтавы. А мать — москвичка, сэр.
— Вот как… А я из-под Полтавы, пятнадцать миль от Грайворона.
— Что вам угодно, сэр?
— Ничего… Я так, для знакомства. Говорят, у тебя отца убили?..
— Кто говорит, сэр? — Джин задал вопрос мгновенно, не дав Чаку опомниться.
