Вне игры - Леров Леонид Моисеевич (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно txt) 📗
…К вечеру они вернулись в Москву. Всю дорогу Рубин молчал. Он сидел хмурый, бледный, опираясь головой на сплетенные руки. Бутов смотрел на него и думал: так обычно сидят подсудимые, когда ждут приговора. А он чего ждет? Ему бы, кажется, ликовать сейчас — наконец-то нашли снаряжение! А доктор мрачнее тучи. Боится, что скажут эксперты? Странно! Впрочем, почему странно? Разве Бутов уверен, что снаряжение это не было в работе? А Стамбул, о котором доктор ничего не рассказывал, а контакты с Глебовым, Владиком, а литература, магнитофонные записи, сообщение Роны…
Когда машина подъехала к дому Рубина, он растерянно спросил:
— Какие будут дальнейшие указания, Виктор Павлович?
— Никаких, — сухо ответил Бутов. — Если, конечно, у вас у самого не возникнет необходимость сообщить что-то в дополнение…
Рубин испуганно посмотрел на Бутова.
— В дополнение… Я хочу сказать…
На мгновение — нет, Бутову это не показалось, видимо, появилось желание что-то сообщить…
— Я хочу сказать, — продолжал Рубин после небольшой паузы, — что с нетерпением буду ждать заключения экспертов. Надеюсь, вы сразу же сообщите мне, Виктор Павлович…
— А разве вы не уверены в этом заключении?
И снова в глазах Рубина испуг.
— Уверен, конечно. Но у меня есть нервы…
— Да, да, я понимаю вас. Сообщу незамедлительно.
…О судьбе Владика Ирина и Сергей узнали в КГБ, куда их поочередно вызывали в качестве свидетелей, предупредив: никто не должен знать о том, что вас вызывали в комитет по делу Веселовского.
Первым свидетельствовал Сергей. Разговор был долгий, трудный. Крымову пришлось со всеми подробностями рассказывать о тех днях своей жизни, которые он хотел бы забыть. Забыть навсегда. Все, от первой до последней строчки, включая историю таинственной телеграммы. Тогда же состоялась его очная ставка с Владиком. Глядя в лицо своему бывшему другу, Сергей сказал все, что думал о нем. Слова были резкие, гневные, обличительные.
— Все сказанное мною в адрес Веселовского в какой-то мере относится и ко мне самому. И я готов нести ответственность.
…На улице его ждала Ирина. Она ни о чем не спрашивала Сергея. Лишь в глазах его прочла: «Было тяжело, а сейчас стало легче».
— Я буду ждать тебя. В сквере, у памятника первопечатнику. Договорились?
— Не надо. Никто не знает, сколько продлится беседа.
— Все равно я буду ждать…
Они разошлись в разные стороны.
…Ей не очень были понятны вопросы следователя, когда речь зашла о связях Глебова и Владика с Рубиным. Что стоит за этими вопросами, где главная нить, при чем тут Захар Романович? Она выжидающе смотрела на следователя — может, этот человек внесет ясность. Но он не вносил. Да и все эти вопросы задавал так, между прочим, — следователь явно не желал концентрировать внимание девушки на линии Глебов — Владик — Рубин. А что касается ее личных связей с Глебовым, Сергеем, с его друзьями — тут уж потребовалась напряженная работа памяти. Вопросы касались встреч, разговоров давно забытых и в свое время казавшихся малозначащими.
От следователя ее привели к Бутову. Она в нерешительности остановилась посреди кабинета — хмурая, встревоженная. О чем будет расспрашивать ее этот человек?
— Что же вы стоите? Присаживайтесь… Вот так…
Она беспомощно обвела взглядом небольшой кабинет Бутова и неловко села на краешек стула. А Бутова интересовали планы молодых: где собираются жить, не вернулся ли Сережин дядя из командировки за рубеж? Потом стал расспрашивать о дальнейших намерениях Сергея, о ее делах в институте: «Какие проблемы решаете, Ирина Захаровна?» Ирина отвечала бойко, даже несколько задиристо, она и не заметила, как исчезли скованность, растерянность, испуг.
— Пытаюсь предотвратить самоистребление человечества, разрушение нашей планеты… Занимаюсь экологией…
— Значит, со Строковым единым фронтом действуете? Он, так сказать, по общественной линии, а вы — по научной? Надеюсь, Строков рассказывал вам о своих битвах за очистители?
— Нет, не успел… Я от Сергея об этом слышала. Они ведь друзья.
— А как здоровье Строкова? Долго ли ему лежать в больнице?
— Первые невеселые прогнозы медиков начисто отпали. Теперь бунтует, не хочет в больнице оставаться. Мы его скоро заберем домой…
— Простите, куда вы сказали — домой? Она сразу уловила суть вопроса:
— Дом Сергея теперь и мой дом. И дом моего отца…
— А к отчиму не хотите?.. Строков уже виделся с ним?
— Нет! А почему — не знаю, не могу объяснить…
— Не можете или не хотите?
— Не могу, потому что сама не знаю, в чем тут дело.
— И это вас огорчает?
— Да. Вам известно о наших сложных взаимоотношениях… Я имею в виду отчима. Но ведь Захар Романович на ноги поднял меня. От этого никуда не уйдешь. И я искренне огорчена, что все так нелепо получилось…
— Вы не огорчайтесь. В жизни, к сожалению, иногда нелепостей оказывается слишком много. Будем надеяться, что все образуется.
— Я надеюсь…
Ирина и не подозревает, что «образуется» быстрее, чем она надеется. Вчера Бутов навещал Строкова. Он застал его уже не в палату — старик сидел в холле и сражался в шахматы. Был у них разговор и о Рубине. Сергей Николаевич говорил о докторе уже не столь жестко, как прежде.
— Я о многом передумал, лежа в постели… Бессонница… Ночью всякие мысли лезут… А что, если, черт возьми, доктор по вашему заданию пробрался в абвер. Бывало ведь и такое? Что скажете? Молчите! Понимаю, профессия обязывает…
Он говорил громко.
— Не надо с таким жаром… — улыбнулся Бутов. — Вам это противопоказано, а то ведь меня отсюда и выставить могут, как носителя отрицательных эмоций.
— А вы не улыбайтесь. Когда о человеке хотят лучше думать — это значит, что действуют положительные эмоции. Медицину не ведаю, а партийную работу отлично знаю… Человековедение… Слыхали про такую науку? Так вот, вернемся к Рубину. В тот день, когда он меня допрашивал, я в сердцах проклинал его: фашистский ублюдок! А спустя много лет мне кажется, что это не от души шло у него, у доктора… Полагаю, что не по доброй воле действовал. А может, и поручение было такое?
Строков вздохнул и умолк. Видимо, говорить ему на эту тему нелегко.
Пауза длилась недолго.
— Это все, конечно, эмоции, дорогой товарищ. Но факт остается фактом. Допрашивал он меня вместе с офицером абвера. А вы уж сами разберитесь. Однако думаю, если голос потерпевшего имеет значение, что не от души работал. Не то что иные полицаи. Учтите это.
Помолчал, потом обронил:
— Полагаю, что на свадьбе рядом сидеть будем. Дети ничего знать не должны. У нас и без того хватает любителей мутить молодые души, лбами сталкивать. Не одобряю. Что было, то было. Чего ворошить? Не согласны? Ну, почему не отвечаете? Простите, забыл. Профессия у вас такая — спрашивать и слушать…
Строков говорил глуховато, не повышая голоса и не глядя на собеседника. А тут вдруг окинул Бутова испытующим взглядом, осмотрел по сторонам и спросил:
— Вы не спешите? Вот и хорошо. Пришла мне в голову шальная мысль. Хочу поделиться. Только вы не сердитесь на старика. Говорю, что думаю. А у больного мысли, как блохи, скачут. И ассоциации все больше больничные. Так вот… Вы, чекисты, иногда напоминаете мне хирургов, которые имеют дело только с язвами, опухолями, искалеченными конечностями.
— А вы, однако…
— Это уж как вам угодно. Говорю, что думаю…
Бутов улыбнулся.
— Гм-м-м… Хирург и контрразведчик! Любопытная аналогия. Есть тут, кажется, сермяжная правда. Но я позволю себе взглянуть на нее, на эту правду, еще и с такой позиции. Хирург отсекает охваченную гангреной ногу, чтобы жил человек. Он отрезает три четверти пораженного язвой желудка, чтобы сохранить одну четвертую, чтобы жил человек. Это нам с вами только кажется, что хирург ничего не видит, кроме опухолей, гнойников, язв. Неправда! У него необычный глаз — впивается в одну точку, а обнимает пространство. Чуете? Смотрит на раковую опухоль, а видит все человеческое тело: спасти бы его, уберечь! И контрразведчик так… Он, как и хирург, действует по принципу — лучше отрезать три четверти негодного желудка, но чтобы легко дышалось человеку… Жестоко? Нет, гуманно… Если, подчеркиваю, он из одной точки, именуемой глазом, видит пространство, видит общество в целом, благородное, процветающее. Общество, которому мешает гнойник… На такую аналогию чекиста с хирургом согласен… А вы?
