Господин Никто - Райнов Богомил Николаев (книги TXT) 📗
— Возьмешь димовский «ситроен», то есть мой.
— А деньги?
— Могу дать тебе франков пятьсот. Хватит этого?
— С избытком. Дорогая Мери, твое спасение не за горами. А кстати, где «ситроен»?
— Я оставила его внизу, возле второго подъезда.
— Дай мне ключи.
— Вот уже и поедешь? Я так долго тебя ждала…
— Именно поэтому ты найдешь в себе силы подождать меня еще немного. Нам дорога каждая минута.
Артистка достает из сумки связку ключей, все еще украшенную эмблемой скорпиона, и с капризно-нахмуренным лицом подает мне.
— Ты гадкий…
— Но полезный. Между прочим, не забудь про пятьсот франков…
Стерпев кое-как прощальные объятия, сдобренные несколькими мягкими сочными поцелуями, я машу на прощанье рукой и стремглав несусь вниз по лестнице.
Заправщик открывает бензобак, вставляет шланг и включает насос. Неоновая раковина «Шелл» сияет над его головой, словно ореол. Я машинально слежу за движением цифр на счетчике и соображаю, не слишком ли легкомысленно я поступил, отказавшись от скорого поезда в пользу автомобиля.
«Ситроен» — машина чудесная, но и самая чудесная машина на большой дороге, даже при бешеной гонке, не в состоянии все время идти на своей максимальной скорости. Как будто выжимаешь все сто тридцать, а в среднем не получается и девяноста: населенные пункты, повороты, обгоны, железнодорожные переезды, образующиеся тут и там заторы, не говоря уже о засадах дорожной полиции, охотящейся за нарушителями правил движения. То ли дело поезд: оставляет за собой по сто двадцать километров в час с точностью хронометра, и все тут. Французские железнодорожники заслуженно пользуются известностью. В отличие от французских шоферов, таких же шальных, как их собратья по всему свету.
— Готово! — восклицает заправщик и, закрыв бензобак, тщательно протирает ветровое стекло.
Протягиваю ему соответствующую плату плюс соответствующую прибавку и еду дальше. Добираться до Марселя на моем «ситроене» трудновато, зато потом будет легче. Мне не справиться с Кралевым без машины, а угонять чужие — только лишний раз рисковать. Словом, жребий брошен, и теперь знай жми на газ, не боясь, что онемеет нога от напряжения.
«Ситроен» — хорошая и мощная машина. На большой скорости она прижимается к асфальту и на повороте не полетит кувырком под откос, как американская. Плохо только, что нельзя развить скорость. Эти пригороды с их бесчисленными перекрестками, выползающими из гаражей грузовиками, неожиданно останавливающимися автобусами и прочими препятствиями тянутся ужасающе долго.
Выехав на широкую дорогу, смотрю на светящийся циферблат автомобильных часов: без десяти одиннадцать. Стрелка спидометра тут же переметнулась на сто двадцать. Я включаю дальний свет и вторгаюсь в ночь, навстречу ночному ветру, который яростно бросается в лобовую атаку и свистит у опущенного стекла.
Шоссе довольно оживленное, все одинаково торопятся, и я лишь забавляюсь, делая вид, что могу ехать быстрее их, — включаю предупреждающе то ближний, то дальний свет, а в момент обгона проношусь так близко, что они испуганно шарахаются в сторону. Не отстает от меня единственная машина — серый «ситроен», который следит за мною от самой Сент-Оноре. Потом, где-то на тридцатом километре, он внезапно исчезает. Поначалу я стараюсь установить, кто его заменил. Но в конце концов убеждаюсь, что никто. Все же Франсуаз выполнила свое полуобещание: на данном этапе слежка прекращена.
Да, Франсуаз невольно попала в точку, когда назвала меня господин Никто. Я и в самом деле что-то в этом роде, если опустить титул «господин», потому что подкидыш, выросший без отца и матери, господином стать не может. Все самые ранние мои воспоминания связаны с сиротским домом, с его узким темным коридором, с голой казарменной спальней, в три ряда заставленной солдатскими кроватями, покрытыми серыми одеялами и грубыми, как мешковина, пожелтевшими простынями. Сырой, вымощенный каменными плитами двор, запах кислой капусты, идущий из кухни в глубине двора, запах грязных тряпок, которыми мы каждый вечер мыли полы, монотонное бормотание молитвы перед тем, как есть жидкую сиротскую похлебку с кусочком черного непропеченного хлеба, — все это сиротский дом. И резкий, как скрип двери, голос воспитательницы, когда она била меня по щекам своими костлявыми руками, приговаривая: «Иди жалуйся отцу с матерью!»
Другие дети хоть знали имена своих родителей, которые умерли или бросили их. Я же и этого не знал. Знал только, что был принесен каким-то человеком, который нашел меня у себя под дверью. Звали меня Найден и фамилию мне дали Найденов, потому что должен же человек носить какое-то имя и фамилию.
Помню, как однажды за Петко пришел отец, чтобы забрать его домой. Мать Петко умерла, а отца за что-то посадили в тюрьму, но теперь он вышел из тюрьмы и явился за сыном. И пока Петко лихорадочно переодевался в принесенную ему одежду, мы, сгрудившись у окон, разглядывали его отца, стоящего во дворе. Наголо остриженная голова, помятые штаны, но это был отец, настоящий отец, и мы, облепив окна, смотрели на него во все глаза.
Помню об этом, потому что всякий раз после того, как воспитательница жестоко избивала меня или щипала твердыми, словно клещи, пальцами, я забирался под свое колючее одеяло и, укрывшись с головой, чтоб заглушить всхлипывания, представлял себе, как на другой день в сиротский дом является человек, рослый, вроде отца Петко, и строго говорит: «Приведите сейчас же Найдена Найденова. Я его отец. Пришел забрать его!»
Два блестящих снопа от моих фар бьются о туловище огромного грузовика, убранного красными и зелеными сигнальными огнями, как новогодняя елка. Навстречу одна за другой выскакивают легковые машины, и я вынужден медленно следовать за этим грузовым чудовищем, загородившим всю дорогу. Теперь я все чаще буду нагонять такие грузовики, потому что грузы по шоссе перевозят главным образом ночью.
Наконец вереница летящих навстречу мне машин обрывается, мигая фарами, я обгоняю грузовик и снова до предела жму на газ. В половине двенадцатого пересекаю уже погрузившийся в сон Фонтенбло. Шестьдесят километров за сорок минут — не так уж плохо. Если я сумею и дальше двигаться в таком темпе, то может случиться, что я нагоню «пежо» Кралева еще до Лиона.
Шоссе передо мной рассекает огромный вековой лес Фонтенбло. При каждом повороте фары широкой светлой дугой обхватывают раскидистые кроны старых дубов и снова спускаются на дорогу, чтоб пробивать во мраке пространство. Под колесами равномерно летит лента шоссе, деревья одно за другим отскакивают назад: словно некая невидимая рука нетерпеливо пересчитывает их, и только свист ветра за спущенным стеклом напоминает о том, что скорость «ситроена» далеко превосходит дозволенную.
Отец мой так и не пришел. Он скорее всего и не подозревал о моем существовании, а может, его самого давно не было в живых. И все же однажды пришли и забрали меня из сиротского дома. Это случилось после окончания прогимназии, когда приют освобождается от своих питомцев, распределяя их между желающими. Желающей взять меня оказалась женщина. Довольно перезрелая, но еще красивая женщина в очень чистом белом платье и с ярко накрашенными губами. Осмотрев несколько питомцев, она задержала свои глубокие зеленоватые глаза на мне. Потом потрепала меня по щеке и спросила: «Как тебя зовут, мой мальчик? Найден? Найден, ты хочешь пойти жить к нам?» — «Хочу», — сказал я еле слышно и проникся такой душевной теплотой к женщине с зелеными глазами, что мне стало как-то даже не по себе.
Госпожа Елена жила в огромной квартире из четырех комнат, какой я и представить себе не мог, — вся в коврах, плюшевая мебель, картины с рыцарями и женщинами в прозрачных одеждах. Муж часто и подолгу разъезжал по торговым делам либо возвращался домой только к утру. Госпожа Елена сзывала в отсутствие мужа целую кучу своих приятельниц, которые много болтали, много пили и оставляли после себя страшный беспорядок в гостиной и столовой. Убирала в доме приходящая женщина, но она бывала только по утрам, поэтому мне доводилось мыть посуду, бегать за всевозможными покупками, помогать хозяйке прислуживать гостьям и убирать после их ухода со стола.
