Белая сорока - Лускач Рудольф Рудольфович (читать книги без сокращений .txt) 📗

— Что и говорить, незавидная у вас работенка, — поддержал я.

— Спасибо на добром слове, — с мягкой иронией сказал мой собеседник и продолжал:

— Между этой мелкой рыбешкой, конечно, попадаются и зрелые щуки. Для них нужны более тонкие приманки. К таким щукам, бесспорно, относится наш Аркадий Блохин. Вы, конечно, хорошо помните ту ночь перед охотой, когда кто-то вел с Хельмигом у его окна резкий разговор. Тогда это вызвало разные догадки, теперь совершенно ясно, что ночным собеседником был Блохин. Вероятно, он пытался вынудить Хельмига вернуть драгоценности, а когда это не удалось, решил свести с ним счеты на следующий день. Загадкой остается, кто именно предупреждал Хельмига. Конечно, им мог быть тот, кто знал о сообщении, которое Блохин с помощью Эрны передал своим шефам. Купфер или Эрна? Или кто-то третий? Ясно, что в этой малопочтенной компании было полно интриг, корысти, стяжательства. Вот, наверно, почему Хельми передала Хельмигу письмо слишком поздно.

Есть у нас и материалы допроса тетки Насти. Старуха извивается, как угорь. Ничего, дескать, не знает, ничего не понимает и мало что помнит. В ту ночь, дескать, слышала что-то краем уха о краже, но божится, что и не предполагает, о чем именно шла речь и с кем говорил Хельмиг. Не верим ни одному ее слову, но и уличить во лжи пока не удалось. Несомненно, ночью она говорила со своим племянником, а об «ограблении» склада знала уже раньше. У нее даже руки затряслись, когда мы прямо обвинили ее в краже обрывка ремня с пряжкой: ведь сразу поняв, что это ремень Блохина, она хотела спасти племянника. Взяв затем себя в руки, она насупилась и спокойно спросила, кто ее при этом видел? Мы сказали: Хельми призналась, кто дал ей ремень. Тетка Настя заявила, что это ложь, и попросила устроить очную ставку с Хельми. Мы собирались это сделать, но, как видите, шведская красотка улизнула, не оставив даже адреса. Думаю, однако, что это дело нескольких дней…

Снова телефон прервал наш разговор, и едва Курилов приложил трубку к уху, на его лице появилось хорошо знакомое мне выражение особой сосредоточенности, а его свободная рука несколько раз ударила по столу. Я наблюдал за ним с растущим интересом; на его висках появились синие прожилки, а в глазах — нервное выражение. Это было необычно для человека, которого, казалось, ничто не может вывести из себя.

Что же случилось?

Мое любопытство росло с каждой минутой, потому что разговор продолжался довольно долго, а из ответов моего друга решительно ничего нельзя было понять. Наконец, разговор закончился, и Филипп Филиппович шумно выдохнул воздух. Он дотронулся рукой до лба, словно вытирая пот.

— Произошло нечто неожиданное, — начал он и, помолчав, договорил: — Нашлась Хельми…

— Значит, раньше, чем вы предполагали… Никак не могу взять в толк, почему это вас так разволновало?

— Сейчас поймете: сегодня утром на путях Мурманской железной дороги, неподалеку от Кондопоги, обнаружен труп женщины. Она была в ночном белье, и до сих пор не ясно, несчастный это случай или преступление. Вероятно, она выпала или была выброшена из экспресса «Полярная стрела», который проходит через Кондопогу в четыре часа тридцать минут утра. Труп обнаружил в семь часов десять минут путевой обходчик. По свидетельству проводника, женщина села в поезд в Ленинграде, предъявила билет до Мурманска и одна заняла спальное купе на двоих. Около двадцати двух часов проводник, подавая ей чай, обратил внимание на то, что она много курит и пьет крепкое десертное вино. Когда он появился в дверях ее купе, она мгновенно захлопнула ручной чемоданчик и при этом выглядела очень возбужденной. Утром он ее не будил, потому что до Мурманска оставалось еще более восьмисот километров. О том, что молодая женщина исчезла из поезда, ни он, ни пассажиры не имели ни малейшего понятия, потому что в течение ночи не заметили ничего подозрительного. Они узнали о случившемся от сотрудников милиции только тогда, когда поезд прибыл на станцию Сорокская. В купе остались чемоданы, платье, туфли и пальто. Проводник утверждает, что не было только ручного чемоданчика, который он хорошо запомнил — уж очень элегантный: черный, лакированный, отделанный полосками желтой кожи. Подозрительно также, что не удалось найти ни одного документа погибшей. Лишь в кармане пальто случайно застряла открытка на имя Хельми Карлсон. Представители милиции пришли к выводу, что Хельми была убита. Расследование продолжается, через несколько часов я буду знать результаты медицинской экспертизы…

Я слушал Курилова, не проронив ни слова, потом сказал:

— Загадочное дело…

— Ничуть, — со всей серьезностью возразил Курилов. — Это дело преступных рук, и никто не может поручиться, что следы не приведут нас к шайке Блохина, короче говоря, к делу «Белая сорока».

— Кому же из них было выгодно устранить эту безобидную женщину? — спросил я скорее себя, чем своего приятеля.

— Вы забываете, что и Хельмига едва не постигла подобная судьба…

— Не хотите ли вы сказать, что есть какая-то связь между попыткой убийства Хельмига и гибелью Хельми?

— Возможно, что Хельмиг и Хельми работали в одиночку и потому стали представлять для группы опасность.

— Опять лишь догадки! Но вот что мне пришло в голову… Вы сказали, что исчез ручной чемоданчик Хельми. Может быть, именно он и был кому-то нужен?

— Точнее сказать, его содержимое, — задумчиво проговорил Курилов. Затем он позвонил в Ленинградскую хирургическую клинику, куда из районной больницы был доставлен Хельмиг, и поинтересовался состоянием его здоровья. Видимо, оставшись доволен ответом, он попросил позвать к телефону своего представителя, который должен был следить за тем, чтобы Хельмиг не удрал из больницы. В голосе Курилова появились недовольные нотки, потому что — как он мне потом объяснил — «дозорный», оказывается, никак не контролирует ни письма, которые пишет Хельмиг, ни людей, которые его посещают, ссылаясь на отсутствие указаний. Вот разве только запомнил: Хельмига навещала женщина, по описанию похожая на Хельми. Один раз к нему приходил какой-то мужчина, но они говорили между собой по-немецки. Последний раз упомянутая женщина приходила к больному три дня назад, с тех пор его никто не посещал.

Курилов, положив трубку, принужденно рассмеялся:

— Птичка сидит в клетке, улететь не может, но имеет полную свободу встречаться с кем ей заблагорассудится. И это называется «наблюдение»! Поздновато мы хватились, — Курилов был сильно разгневан.

— Говорят, лучше поздно, чем никогда, — пытался успокоить я. — Не понимаю, почему в этом случае не годится пословица.

— Да потому, что этим мы не воскресим мертвую Хельми, — раздраженно ответил Курилов. Пожалуй, я впервые видел его таким.

— Вы все-таки усматриваете, Филипп Филиппович, связь между смертью Хельми и ее посещением Хельмига?

— Связь, вероятно, есть, неясно только, какая… — Курилов снова овладел собой. — Пока есть лишь повод для расследования. Выводы делать рановато.

Казалось заманчивым продолжать разговор, но было уже поздно, я не хотел задерживать Курилова: его рабочий день без того заканчивался поздно.

Когда я выходил из дома, то в дверях чуть не столкнулся со спешащим Максимовым. На мой вопрос, что происходит, он лишь махнул рукою и произнес универсальное в русском языке слово «ничего», которое может означать и много, и мало.

Служебные обязанности полностью заняли мои следующие дни, тем не менее я не забывал о деле «Белая сорока». От Стрнада я знал, что происходит — точнее, чего не происходит — на голландском судне. Ремонт капитанского мостика уже подходил к концу, а о «черном пассажире» не было ни слуху ни духу. Максимов все глаза проглядел — напрасно.

— Выпадала ли вам ночью или днем хотя бы минутка для отдыха? — спросил я.

Стрнад развел руками:

— Даже на молу было установлено наблюдение, разумеется, тайное. Никого! Максимов твердил, что пассажир уже на судне: он попал туда либо перед тем, как мы установили наблюдение, либо все-таки нашел щель и пролез…