...Начинают и проигрывают - Квин Лев Израилевич (книги онлайн полностью .txt) 📗
— Ай-яй-яй! Да как же так? Арсеньев? Запутал все-таки, сатана! Ай-яй-яй!…
Всегда дремлющий на совещаниях Юрочка вдруг полез на Фрола Моисеевича этаким потревоженным медведем:
— Вам не возвращали, да? Вас не путали, да? Подумаешь, несчастье! Карточку хлебную потерял!
— Прошу тишины! — Антонов пристукнул карандашом. — Совещание еще не кончено. А вы садитесь, товарищ лейтенант, нечего столбом стоять, вон стул свободный…
Когда оперативка закончилась, приказал мне:
— Обождите!
Все вышли, и он, проводив взглядом последнего, произнес холодно, поджав губы:
— Надеюсь, хныкать не станете?
— Еще недоставало! — возмутился я. — Вот уж чего от меня никто не дождется!
— Рассказывайте, как было.
Пришлось, заново переживая свою неудачу, подробно отчитаться о ходе судебного следствия. Майор Антонов, верный привычке не перебивать, слушал, внешне бесстрастно, даже не глядя на меня. Потом стал задавать вопросы — и все больше о схватке между прокурором и адвокатом.
Повеселел, по-моему, явно довольный успехом своего приятеля.
— А вы не очень огорчились, — не удержался я.
Он сдвинул брови, видимо, озадаченный такой дерзостью подчиненного, но выговаривать не стал.
— И вам не советую. Нервные клетки, как утверждает медицина, не восстанавливаются. А первый блин комом — обычное дело. Со всеми бывало. — Ответил на мой безмолвный вопрос: — Со мной тоже…
Он прошелся по кабинету, руки за спину, улыбнулся, очевидно, каким-то своим воспоминаниям.
— Вот такой, например, блин… Получена ориентировка, давно, еще в нэпмановские времена: некий небезынтересный для угрозыска господинчик ограбил ювелирный магазин в соседнем городе, хапнул две дюжины часов и держит их у себя дома в тайнике. В каком именно — неизвестно. Вашему нынешнему начальнику поручают произвести обыск. Ну, думаю, повезло! Две дюжины часов — не иголка. Для них место нужно, в клопиную щель не заткнешь. Являемся ночью. Дом отдельный, с небольшим огородцем. Ищем ночь — ничего! Ищем день — ничего! Огород перекопали, в комнатах все вверх дном, стены выстучали, вскрыли полы — нет! Так и ушли ни с чем.
— Ложное сообщение?
— Нет, все верно. Потом нашли.
— Где же? — заинтересовался я.
— В цементной ступеньке. Он что придумал: сделал ступеньку, не полую — обычную, и напихал в сырой цемент часов, как изюм в тесто. Цемент высох, сдавил часы, они все и полопались. Ни себе, ни людям. Правда, там было несколько золотых корпусов… А мне выговор. «За отсутствие профессионального нюха». — Рассмеялся. — Прямо так и записано: тогда в формулировках не стеснялись.
Я решил воспользоваться переменой в его настроении.
— Товарищ майор, хныкать, конечно, не буду, а вот попросить можно? — И торопливо продолжал, не дожидаясь его согласия. — Не отбирайте у меня дело Смагина, разрешите расследовать до конца. Я знаю, подвел и все прочее. Но…
Говорю и сам чувствую: детский лепет! Подвел — и поэтому дайте расследовать. Очень убедительно!
— Думаете, прокурор нам вернет? Очень сомневаюсь. Скорее всего, отдаст кому-нибудь из своих.
— Я его попрошу… Мы… Мы знакомы. Еще с гражданки.
Майор Антонов посмотрел озадаченно:
— Знакомы? С Одинцовым? Тогда бы я на вашем месте, наоборот, упросил бы его не возвращать нам дело…
Все-таки я донял его.
— Ладно, — он морщился. — Если вернет, работайте, я не буду возражать… Кстати, вы плохо выглядите.
Майор рассматривал меня, слегка склонив набок голову, как знаток картину на выставке. — После обеда на работу не возвращайтесь, походите по воздуху.
— Спасибо.
Я был в самом деле тронут; скажите, пожалуйста, какой у меня начальник!
— Не о вас забочусь, — усмехнулся он. — С одним легочником намаялся, хватит!…
По дороге в прокуратуру мне повстречался Арсеньев. Шагает в распахнутой шубе, пучки бровей победно топорщатся.
— А, грозный противник! — загородил тротуар. — Бежите добывать новые факты, усугубляющие вину подсудимого?
Что ж, праздник был не на моей улице, и я приготовился терпеливо сносить язвительные шуточки острого на язык адвоката. Но он, проявляя истинную широту души, не стал надо мной измываться. Даже наоборот.
— Эрраре гуманум эст, — потрепал меня по плечу.
— Человеку свойственно ошибаться… — Я вздохнул — так всегда говорят в утешение неудачнику.
— Но это только часть замечательного изречения Цицерона. И почему-то о второй половине, еще более важной, как правило, забывают.
— А разве есть вторая половина?
— Человеку свойственно ошибаться… — старик поднял палец в прорванной перчатке, — а глупцу свойственно настаивать на своей ошибке. Разве не великолепно? Впрочем, не только глупцу, упрямцу тоже… Нет, нет! — хохотнул Евгений Ильич. — Не про вас, милый Виктор, что вы! Я сейчас от прокурора. Представляете, ведь он так и не хочет изменить меру пресечения для Андрея! Хоть теперь и мне, и ему, и вам ясно, что держать мальчика в тюрьме нет никакой надобности.
— Всякие формальности… — пробормотал я, считая себя не в праве отрекаться сейчас от Вадима и одновременно чувствуя всю неуклюжесть своей попытки выгородить его.
— Возможно, возможно, — не стал спорить старый адвокат. — Так или иначе все уладится в ближайшие дни.
Поклонился и пошел своей дорогой, так и не застегнув шубы, которая, чем больше он отдалялся от меня, принимала все более шикарный вид — плешины и потертости издалека неразличимы…
Аделаида, вопреки ожиданию, не проявила ко мне неприязни. Правда, она приказала обождать, но, во-первых, довольно сносным тоном, а во-вторых, не в коридоре, как прежде, а здесь, в ее комнате, и даже сама пододвинула стул.
Пока я раздумывал, чем вызвана такая терпимость после моего сегодняшнего провала, не женской ли жалостью, что было бы уж совсем обидно, отворилась дверь и от прокурора вышел посетитель с роскошной черной бородой — она так и просилась: дерни, проверь, вдруг приклеена. Я, не мешкая, тут же проскочил в кабинет — Аделаида и моргнуть не успела.
Вадим тоже не зарычал при виде меня, спросил довольно мирно:
— Арсеньева видел?
— Вот только сейчас, на улице.
— О Смагине говорил?
— Говорил. По-моему, надо выпустить.
У него сердито сверкнули глаза:
— А по-моему, надо еще подержать.
Я снял крышку с чернильницы на его письменном приборе, стукнул ею легонько о массивную мраморную доску; крышка мелодично звякнула.
— Престиж прокурора?
Не стоило, конечно, начинать с этого; я ведь пришел к нему не ссориться, а просить.
Вадим взял крышку из моих рук, положил аккуратно на место.
— Никто меня еще не убедил в невиновности Смагина. Остается напильник и многое другое. Хотя вы, уважаемый товарищ из угрозыска, напортачили основательнейшим образом; тут Арсеньев прав.
И неожиданно сменил тон:
— А все-таки могучий старик, черт его побери! Ну и дал нам с тобой жару… У тебя был видок — боже мой!
— У тебя тоже не лучше.
— «Я беру всю вину на себя!»— Вадим уже смеялся. — Посадить тебя вместо Смагина, что ли?… Знаешь, я думал — он просто так, дилетант.
— Смагин? — зачем-то состроил я олуховатого.
— При чем тут Смагин! Арсеньев, конечно!… Оказывается, юридический кончал в Петербургском, еще в девятьсот девятом. Марка!
— Так он же историк.
— И исторический тоже, только позднее. И вообще, занятный старикан, я не знал. Надо будет приблизить.
— Возьмешь к себе в прокуратуру?
Вадим вытаращил глаза:
— Такую развалину? Видел, как он держится за сердце? Да и не пойдет. У него идея-фикс. «Когда говорят пушки, тогда закон молчит». Вот он и вступается за обиженных… Нет, я говорю, к себе приблизить, домой пригласить. Ирина у меня тоже историк, педагогический кончала, правда, давно уже дома сидит, девчонки все время болеют, то одна, то другая. Пусть позабавится.
Мне стало почему-то неприятно при мысли, как его Ирина, которую я представлял себе рыхлой и близорукой, с рыбьими глазами, в очках, будет «забавляться» Арсеньевым.