Стреляющие камни - Щелоков Александр Александрович (читаем книги txt) 📗
— Квод эрат демонстрантум, — удовлетворенно щегольнул латынью Леблан. — Что и следовало показать.
— И все же, — сказал Курт, разглядывая ладони с большим вниманием, — почему именно девяносто девять добродетелей, а не все сто?
— Никаких загадок, — ответил Леблан. — Во-первых, сто — это законченность, а девяносто девять — всего лишь ступень к законченности. Во-вторых, если на наших ладонях линии выглядели бы иначе, объяснения у мусульман были бы другие.
— Думается, — сказал Курт и опустил руки, — несмотря на привлекательность твоей версии, у жеста иное объяснение. Аллах, сидя на подушках облаков в исламском раю, оглядывает правоверных скопом. И его радует, что существует так много людей, которые способны читать Коран с листа. А что может быть похвальнее для верующего, чем доставить своему богу радость? Вот и стараются все — грамотные и неграмотные.
Моление вступило в заключительную фазу. Священнослужитель наставлял воинство на беспощадную битву с неверными. Он возвысил голос, и слова звенели металлом. Чуткое ухо легко выхватывало главные: шахадат — самопожертвование в бою во имя веры и шахид — человек, который решил пожертвовать собой ради победы.
— Во имя аллаха единого, милостивого, милосердного…
Будто волна плеснула через площадь. Пали ниц моджахеды, склонив головы до земли, вознеся тугие закругления ягодиц к небу. Потом поднялись и снова встали строем божьего войска.
— Высшая добродетель воина — следовать шахадату! — возглашал моулави. — Шахадат богоугоден, прекрасен! Шахадат — путь к прощенью грехов.
— Шах! Шах! — раздавалось в тишине, словно острый клинок рубил воздух.
— Дат! Дат! — стучало как пулемет, вгоняющий в чужую плоть сверкающие гвозди смертельных пуль.
— Алла акбар! — выкрикнул звонко моулави.
— А-а-кбар! — в жутком экстазе отозвались сотни дюжих глоток.
И опять засвистал обнаженный клинок угрожающих слов.
— Шахиды — гордость веры. Их имена в книге памяти заслуг и в памяти людской! Райское процветание уготовано каждому шахиду!
— Шах и ду! Шах и ду! — гремело над майданом. — Ду! Ду-ду!
— Мы сегодня нуждаемся в шахадате, чтобы завтра наши дети с гордостью противостояли миру безбожия. Кровь, пролитая в битве за веру, придает исламу новый блеск, сохраняет душу веры потомкам!
— А-а-а-кбар! — громогласно ахнул боевой клич. Стайка воробьев испуганно сорвалась с тополя, на который только что опустилась.
— Сегодня время крови и гибели! — взывал моулави. — Умрем за светлое дело! С нами вера и наша сила!
— Б-а-ар! — ответило воинство.
— Смерть за веру — праздник святых!
— А-а-ар!
— То, что мы теряем, находит аллах!
— А-а-ар!
— О пророк! — распалившись, выкрикивал моулави. — Побуждай верующих к сражению! Если будет среди них двадцать терпеливых, то они победят сотни, а если будет сотня, то они победят тысячу тех, которые не веруют, за то, что они народ непонимающий… — Он выдержал паузу и закончил выкриком: — Аллах всегда с терпеливыми!
— Все, парни, — сказал Мертвоголовый. — Теперь орда готова к бою и разорвет любого неверного!
— Ты прав, Курт, — озабоченно произнес Роджерс. — Я только сейчас понял, какому риску мы подвергаем Леблана, взяв его в дело.
— Разве риск не одинаков для всех? — спросил Курт, угадав, что должна последовать подначка.
— Для нас с тобой он меньше, чем для Анри. Его истинно французское обличие, гены предков, которыми он гордится, уже вызвали здесь подозрение. Меня дважды спрашивали, не йахуд ли Леблан.
— Йахуд? Что это?
— Йахуд, джахуд — так на местных языках именуют евреев.
— При чем здесь я? — раздраженно спросил Леблан.
— При том, дорогой Анри, что здесь слово «йахуд» звучит понятней, чем «ахл-э-франса» — француз. Понятней и призывней. У мусульман с йахудами какие-то давние счеты. Среди неверных самые неверные — это йахуды. Так что, Леблан, держись ко мне поближе, при случае буду свидетельствовать, что ты чистый ахл-э-франса. На каждом шагу.
Это была явная месть Роджерса Леблану за подначку с англичанами, которых предки нынешних моджахедов бивали после своих молений.
Из Лашкарикалая бригада вышла двумя колоннами. Первой — в составе шестидесяти человек — надлежало атаковать Маман с пологой стороны. Она должна вызвать огонь гарнизона на себя и сковать его действия с фронта. Роджерс, используя весь авторитет мосташара Шахзура, долго и упорно вдалбливал начальнику первой группы Бобосадыку, что его автоматы должны заговорить в три часа. И только четырежды услышав ответ Бобосадыка «повинуюсь, господин», Роджерс счел инструктаж законченным.
Вместе со второй группой, в которую вошли специально отобранные Шахом моджахеды, в поход двинулись наемники, советник Шахзур, Аманулла и сам амер Шах.
Подход к объекту прошел удивительно гладко. Шах вел колонну уверенно, быстро. Роджерс с удовлетворением отметил слаженность, которая чувствовалась в действиях моджахедов.
Последнюю часть пути отряд шел по старому каньону, пробитому некогда бежавшим здесь потоком. Под ногами хрустело каменное крошево. Ноги скользили по гальке, то и дело подворачивались. Роджерс несколько поотстал от советника Шахзура, с которым все время шел рядом, и поравнялся с Лебланом. Сказал тихо, не повышая голоса:
— Никак не пойму, за кого играет Шах. Не нравится мне его рожа.
— Это генетическое, — возразил Леблан. — Со времен Киплинга, когда здесь помяли англичан, англичанам не нравятся афганские рожи.
Француз явно не забыл шутку Роджерса о йахудах.
— Я всерьез, Леблан, — отрезал Роджерс. — Сейчас не до шуток. Меня тревожит, не сыграет ли Шах против нас. Слишком уж он осведомлен о делах красных, будто сам бывает у них в гостях.
Леблан помрачнел.
— Не хотелось бы верить в такое, но учесть сомнения надо.
— Отлично, Анри. Ты станешь держать этого типа на мушке. В случае чего…
— Это ясно, — ответил Француз.
Гора Маман возникла перед отрядом в ночи почти внезапно. Когда Роджерс выбрался вслед за Амануллой из каньона, удивился тому, что большая часть звездного неба закрыта тенью. Подняв голову, заметил высвеченный сиянием Млечного Пути горбатый контур увала.
— Кох, — сказал Аманулла с уважением. — Гора, господин. Мы пришли.
Они по одному перебрались вброд через изрядно обмелевший за жаркие дни поток и выбрались по козьей тропе на крутой берег. Глаза, привыкшие к мраку, видели все достаточно хорошо. Гуськом добрались до старого кладбища, умостившегося под боком горы. Роджерс засветил тусклый синий фонарик. Призрачный свет упал на могильные камни, которые глубоко вросли в грунт, искрошились, побурели от времени. Шах остановился.
Остановились все.
Шах прошел к яме, выбитой среди камней, и стал выбрасывать из нее бурьян — сухие стебли полыни, шары перекати-поля, какие-то сучья и хрусткие ветки. Обнажился осыпавшийся бок ямы.
Шах подозвал моджахеда и вдвоем с ним сдвинул, должно быть, не слишком тяжелый камень. Обнаружилась старая полуосыпавшаяся ниша.
Шах согнулся, вошел в нее и исчез.
Роджерс, проследив за его движениями, увидел в стене узкую щель потайного лаза.
— Мадхал, — пояснил услужливый Аманулла. — Вход.
— Ход не разрушен? — спросил Роджерс Шаха, когда тот выбрался из каверны.
— На, — ответил амер. — Нет. Что делали в старину, делали хорошо. Крепость надежная. Даже ангризи не смогли ее взять. Старались, но не смогли.
Роджерс ощутил болезненный укол самолюбию, но сделал вид, будто это его не задело. Только подумал: «Поганый вонючий осел! Даже тому, из чьих рук берет сено, все же показывает желтые зубы».
— В каком состоянии туннель?
— Последним много лет назад с Мамана уходил амер Ахмед-беги, — сказал Шах. — Он сам закрыл входы, сделав их невидимыми. Внутри все в порядке.
— Пора идти, — напомнил мосташар Шахзур, взглянув на часы.
— Я иду первым, — сказал Шах и сделал шаг вперед.
— Нет. — Роджерс положил руку на плечо амера. — Нам дорога ваша голова, уважаемый Шах. Первым пойдет Мухаммед Али. Затем уже вы. Так вас устроит?
