Афганская бессонница - Костин Сергей (читать книги без регистрации полные txt) 📗
Мы проехали к штабному домику, тому самому, в котором сидели связисты и где жил и работал симпатичнейший пресс-секретарь Асим. Это мне не нравилось, но телефонов-автоматов в Талукане не было, да и я сомневался, был ли здесь хотя бы еще один спутниковый. У Масуда-то несомненно был.
Я уже придумал, что делать, если я пересекусь с кем-то из знакомых. Я скажу, что мне нужно срочно позвонить в Душанбе по поводу зарядника, который не удалось починить. А ближе всего к гостевому дому была казарма, в которой я и обратился к командиру Гаде.
К счастью, легендарный Лёт Фан сейчас не привлекал особого внимания. Приближался заход солнца, и по коридорам сновали возбужденные люди, тащившие блюда с рисом, мясом, соусом, лепешки и термосы с чаем. Похоже, меню у всех было одно и то же.
Мы с Гадой прошли в помещение, служившее командным пунктом. Здесь стояли ноутбук, принтер и даже факс, видимо, подключаемый к тому же спутниковому телефону. Вы знаете, как выглядит этот телефон? Точно как ноутбук, только его надо покрутить, чтобы поймать сигнал, и еще к нему приделана телефонная трубка.
Я написал на бумажке номер мобильного Льва, и парнишка в камуфляже с едва пробивающимися усиками набрал его с клавиатуры компьютера. Я на автомате забрал бумажку, хотя это было бессмысленно — номер наверняка остался в памяти. На экран выскочило окно, в котором черточками обозначался прогресс соединения. Потом ноутбук пикнул, и парнишка протянул мне трубку. В ней звучал голос Льва.
— Лев, привет, — сказал я. — Это Павел.
Не зная, в каких условиях мне удастся выйти на связь, мы договорились обойтись без всяких паролей. Голоса друг друга за время общения мы уже хорошо усвоили, как в трезвом состоянии, так и в не очень.
— Слушаю, Паша! Как там у тебя?
— Лучше, чем можно себе представить. Записывай.
Мы со Львом в гостинице за чередой рюмок коньяку разработали достаточно подробный код. Если мне нужно будет сообщить какое-то имя, я передам его по буквам как маршрут, по которому нужно разослать мою последнюю статью. В данном случае он был необычайно извилист, меня метало из стороны в сторону по всей нашей некогда необъятной стране: Актюбинск — Рига — Иркутск — Фергана, а потом Горький — Анапа — Донецк — Алупка. Второй момент: что он, этот «маршрут», сейчас делает: сидит в Душанбе, ясно, где там сидят. Третий, что с ним надо делать: освободить. Не позднее завтрашнего вечера, чего бы это ни стоило.
— Подожди, дай я тебе повторю, правильно ли я все понял, — сказал Лев.
Он непременно хотел сказать открытым текстом то, что я так тщательно зашифровывал.
— Ты все правильно понял: освободить маршрут, и точка, — отрезал я. — Теперь дальше. Еще мне нужны кассеты.
Кассетами мы условились называть деньги. Единица измерения: одна кассета — десять тысяч долларов.
— Сколько штук?
— Пятнадцать. Ты должен отправить их по маршруту не позднее послезавтра, так что оставайся с ним на связи.
— Подожди, подожди! — Лев заволновался. Эпилептоиды не любят недосказанностей. — Я просто должен отдать их, то есть отправить по маршруту? Все-таки… Я сейчас что-то не так пойму, а потом мы с тобой не расхлебаем.
Код, не код, но если кто-нибудь сейчас нас слышал, сомнений, что разговаривают два шпиона или преступника, не могло быть никаких. Я надеялся, что, учитывая походные условия, в штабе Масуда не записывают телефонные разговоры.
— Не бойся, Лев! Все — под мою ответственность. Главное, чтобы завтра маршрут был отпущен, а послезавтра чтобы ты по этому маршруту отправил кассеты. Сто пятьдесят штук. То есть нет, пятнадцать, конечно, пятнадцать! Чтобы кассеты оказались у него.
— Черт, не люблю я таких вещей! — выругался Лев. — Ладно, сделаю, что смогу. Ну а со здоровьем у тебя как? Не простыл?
Слово «простыл» по нашему коду означало, что меня в чем-то уже заподозрили. Если я думаю, что у меня грипп, значит, я на грани провала. А если грипп, но я заверю его, что лечусь, значит, я уже попался и теперь работаю под контролем. Тогда, если то, о чем я просил, все равно нужно было сделать, в том числе уже ради нашего с ребятами спасения, я попрошу его не беспокоиться. А если поручу связаться с моей женой, тогда на самом деле ничего не надо было предпринимать. Только дать сигнал тревоги в Москву и ждать развития событий.
— Не волнуйся, и я, и все ребята в форме. Смотри, я на тебя рассчитываю.
— Конечно, я все сделаю! Ты когда еще позвонишь?
— Завтра вечером в это же время. Ты будь на маршруте, чтобы он тоже мог сказать пару слов по твоему мобильному.
— Понял, понял тебя. Я прямо сейчас этим займусь. Ну, удачи!
— Тебе тоже!
Она действительно была нужна нам обоим. Я даже не знаю, кому больше.
Я вдруг вспомнил, какой сегодня день. Ну, то есть не сегодня, еще вчера был, хотя если думать о Нью-Йорке, то еще сегодня. Но и у меня сегодня тоже праздник, даже больший, чем вчера. Ничего не понятно? А мне нравятся такие блуждания по кривому дымоходу, проложенному у меня в голове. В таких случаях я всегда говорю: «Я себя понимаю». Да и что может быть проще: вчера был Сочельник, а сегодня — Рождество.
К католической вере мы с моей первой женой Ритой, оба правильного, советского атеистического воспитания, были приобщены на Кубе, когда под видом кубинских студентов-антикастровцев готовились к переброске в Штаты. Для нас следование католическим обрядам — а мы к концу года не только прекрасно ориентировались, как вести себя на мессе, но и знали наизусть основные гимны по-латыни — было частью задания. По этой ли причине или просто в двадцать лет о Боге еще не думаешь, но, к стыду своему, я тогда ни разу не попытался понять, что за всем этим скрывалось. Гораздо позднее и постепенно — и основной прорыв произошел как раз после гибели Риты и наших двойняшек — я обнаружил, что всегда знал, что за этим миром с его отвлекающим великолепием есть и другой, вечный, по утверждениям очевидцев, еще более восхитительный, но скрытый от нас завесой бытия. Я не пытался проникнуть за нее — мне достаточно было этого интуитивного знания.
По-настоящему в церковь меня привела Джессика. Она во все это верит. Не потому, что так ее воспитали родители. Ее мать, моя вторая любимая женщина Пэгги, живет в своих картинах и в своем внутреннем мире, а отец, профессор Фергюсон, по-моему, законченный агностик. Джессика стала католичкой наперекор родителям, в этом — а не в свободной любви или наркотиках — и заключался ее подростковый бунт.
При том что на мессы я теперь хожу без особого внутреннего сопротивления, назвать себя христианином я, по большому счету, не могу. Или же я вынужден считать себя плохим христианином, а я не люблю что-то делать плохо. Потому что мне трудно найти что-либо, в чем я действительно стремлюсь действовать, как заповедал нам наш общий Господь и учитель. И более праведный образ жизни мне в своем манхэттенском существовании найти не удалось, да и профессия моя к этому не располагает. Как мне сказал однажды в разгар одной из наших достопамятных попоек мой друг Лешка Кудинов: «Мы с тобой не нарушили только одной заповеди — не варили козленка в молоке его матери».
Так что для меня главный праздник католиков — Рождество — это просто день семьи. И начинается он в Сочельник. Мы отпраздновали их вместе уже столько, что мне не нужно быть там, в доме Пэгги в Хайанис-Порте, где это всегда происходит. Я могу участвовать в празднике и отсюда.
Я откинул одеяло и нажал на кнопочку своих «касио». 4:12 утра. У нас разница с Восточным побережьем — девять с половиной часов. Так что в Хайанис-Порте сейчас 18:42. Они вряд ли уже за столом. Скорее всего, Джессика с Бобби и нашим кокером Мистером Куилпсом только недавно приехали после всех пробок на 95-й автостраде и, возможно, заснеженных дорог по берегу океана.
Пес, радующийся любому выезду из нашей небольшой квартиры, в которой ему осточертел каждый пыльный угол, носится сейчас по просторному дому, обнюхивая мебель в поисках новых или своих же запахов. Бобби — ему двенадцать — бегает следом, заныривая вслед за ним под кровати. Одной ногой он пытается перегородить Мистеру Куилпсу дорогу — и когда пес через нее перепрыгивает, подключает вторую; запутавшись в своих и собачьих конечностях, он падает на пахнущий мастикой паркетный пол. Для Пэгги Рождество — это ежегодный повод провести генеральную уборку.
