Афганская бессонница - Костин Сергей (читать книги без регистрации полные txt) 📗

Сергей Костин

Афганская бессонница

Ночь первая

Не будь сегодняшнего дня, я к концу своей жизни вряд ли смог бы назвать ее полной. Хотя, конечно, неизвестно, что меня ждет дальше. Да и, не познав этого ощущения, я, скорее всего, и не знал бы, что упустил что-то, и не сожалел бы об этом. Но теперь, когда это чувство мне уже знакомо, я понимаю, как много потеряли те, кто не прожил подобных минут. Это когда ты заглядываешь в лицо собственной смерти, успеваешь понять, что она неминуема и спасти тебя может только чудо, — и это чудо происходит. Разумеется, чудо происходит не для всех, кто подвергся смертельной опасности. Это ты потом тоже понимаешь, но это делает ощущение полноты жизни лишь еще более интенсивным. Вообще, приятно чувствовать себя в числе привилегированных.

Я услышал странный, непривычный звук, и мне понадобилась пара секунд, чтобы сообразить, что это такое. Это стучали мои зубы.

Люди, которым, как мне, приходилось бывать и в Сибири, и за полярным кругом, знают, что нигде ты не мерзнешь так, как зимой в жарких странах. Здесь все — и в архитектуре строений, и в меблировке, и в домашней утвари, и в одежде — рассчитано на то, чтобы спасаться от жары. Зимой, когда температура иногда падает ниже нуля, в жилых помещениях можно дать дуба. Что я и делал.

Жаркая страна, столь предательски не оправдывающая свою репутацию, называлась Исламская Республика Афганистан. Город Талукан, в котором я уже который час пытался заснуть, был центром северной провинции Тахар (местные говорят Тахор). А меня на этой операции звали Павел Сергеевич Литвинов, и я считался тележурналистом, приехавшим сюда, чтобы снять пару сюжетов и взять интервью у фактического руководителя страны Ахмад-шаха Масуда.

В Талукане нас поселили в официальном гостевом доме, в самой большой и светлой комнате, по сути, на застекленной летней террасе. Вдоль стен там стояли широкие диваны, на которых мы и намеревались спать. К счастью, мы послушались Хусаина — местного коменданта и ключника, еще не старого, но вечно мрачного, с лицом, заросшим со всех сторон черными лоснящимися волосами. Он молча принес нам три матраса и разложил их по сторонам небольшой черной печки, мы бы сказали буржуйки. Печка была не чугунная, а из тонких металлических листов, скорее всего, из частей кузова легковых автомобилей. Натопленная перед сном настолько, что бока ее покраснели, она через пару часов — а я все ворочался, пытаясь заснуть, — была совершенно комнатной температуры. То есть градусов пять в лучшем случае.

Я прислушался. Справа от меня раздавался хриплый, какой-то клокочущий храп. Там спал наш оператор Илья. Ему было не больше тридцати пяти, но он был уже почти лысым и таскал на себе лишних килограмм двадцать. Мы с ним провели нос к носу почти неделю, а я все еще не понял, что это за птица. Контакт с Ильей был односторонним: он слушал, но почти ничего не говорил. Так что в отсутствие поступков разобраться в нем пока было невозможно. На сей момент я отметил у него лишь пару хороших черт характера: в том числе с окружающей средой у него конфликтов не было. Он заснул бы и на льдине.

Я осторожно откинул одеяло, закрывавшее меня с головой, и высунул нос наружу. В Душанбе из лени я перестал бриться, но недельная борода еще не греет. Не защищала и одежда. Я лег спать в джинсах и свитере, через час натянул поверх еще один, с воротником, облегающим шею. Однако у меня в запасе оставалась еще куртка — легкая, но гарантировавшая термоизоляцию при минус пятнадцати по Цельсию. Сейчас проверим! Я решительно откинул одеяло, вскочил рывком и в два прыжка стянул свою куртку, лежавшую на рюкзаках и сумках с аппаратурой.

Слева от меня раздался приглушенный смех. Там лежал третий член нашей группы, Дима, которого все звали Димыч. Невысокого роста, очень крепкий, усатый, с раскосыми глазами, этот парень неопределенной национальности был к тому же и неопределенной профессии. В нашей группе он числился ассистентом оператора, но на самом деле это была его первая съемка. Ценность Димыча в группе состояла в том, что он служил в ВДВ и два года, в 83–84-м, провоевал в Афганистане. В его активе было, соответственно, хоть какое-то знание страны и ее обычаев, а также почти спецназовская подготовка. Во всяком случае, он сразу, хотя в комнате еще было тепло, залез в постель в куртке.

— Я греюсь, представляя себя в горячей ванне, — сказал Димыч. По голосу было понятно, что он улыбается в свои усы.

— Везет тебе! — откликнулся я. — У меня воображение не настолько могучее.

— Я просто йогой немного занимался. Хочешь, куртку свою тебе дам?

Он действительно откинул одеяло.

— Да перестань! У меня фирменная, держит тепло до минус пятнадцати.

— Ну, как знаешь!

Я застегнул молнию куртки до самого верха и, уже не полагаясь на авось, натянул на голову капюшон. Воздух, который втягивали мои ноздри, действовал, как мятная конфета, только без вкуса мяты. Постельного белья не было, и я перед сном расстелил на подушке купленное в Душанбе полотенце. От моих бесконечных ворочаний оно давно сползло, так что капюшон был кстати и из гигиенических соображений. Я лег на подушку левой щекой, натянул на голову грубое, колючее, но зато шерстяное одеяло и старательно подоткнул его под бок с обеих сторон, чтобы не разбазаривать тепло. Заснуть, не согревшись, было немыслимо.

Однако холод был не единственной причиной того, что я никак не мог найти сна. Впервые за свою долгую карьеру нелегала я подписался на задание — в сущности, на два задания, — которые, на мой теперь протрезвевший взгляд, были практически невыполнимы. Это в кино, мы понимаем, для героя все кончится хорошо. А здесь — я ясно отдавал себе в этом отчет, — чем дальше я проникну в стремлении все же выполнить эти задания, тем меньше у меня будет шансов выбраться отсюда живым. Самое интересное, на этот раз я мог не только отказаться ехать в Афганистан, но и вообще поставить крест на работе на Контору. В сущности, десять дней назад в Москве я стоял перед выбором: отправиться навсегда загорать на Багамы или перейти по канату Большой Каньон — причем ночью и так, что об этом никто никогда не узнает. Вы поняли, что я выбрал.

Но что сделано, то сделано. У меня еще оставалась одна надежда на благополучный исход: отработать по своей версии по прикрытию, то есть снять репортажи, и даже не пытаться приступить к выполнению тайных поручений. Зная себя, я думал, что вряд ли поступлю так. Но что скажет инстинкт самосохранения? К тому же в этой поездке со мной были еще два человека, чья судьба вряд ли будет отличаться от моей.

Идея забросить меня в Афганистан под видом телерепортера была совсем неплохой. Профессия журналиста объясняла неизбежную любознательность и стремление попасть туда, куда не следовало бы. А оба других члена группы — и Илья, и Димыч — понятия не имели, кто я такой на самом деле, и поэтому должны были вести себя как нельзя более естественно.

Что еще нужно сказать, чтобы дальше все было понятно? Это был декабрь 2000 года, или священный месяц Рамадан 1421 года, последний декабрь и последний Рамадан перед 23 днем месяца джумаада-аль-аахыр 1422 года, который западный мир запомнит как 11 сентября. Запомнит настолько, что прибавлять год станет уже ни к чему. Так вот, некогда обширная территория, контролируемая легендарным командиром моджахедов Ахмад-шахом Масудом, для которого, кстати, этот Рамадан тоже будет последним, стянулась к тому времени, как шагреневая кожа, к узкой полоске Панджшерского ущелья и паре северо-восточных провинций. Президент Республики Афганистан Бурхануддин Раббани уже давно удалился в свою резиденцию в неприступном Бадахшане, и Масуд, который официально был лишь министром обороны, практически исполнял обязанности главы государства. Чтобы разрешить эту двойственность, его еще называли лидером Северного альянса — союза полевых командиров, чьи отряды состояли из таджиков, узбеков и хазарейцев. Все эти народы живут к северу от горного хребта Гиндукуш, который разрезает Афганистан пополам. А южнее Гиндукуша живут кочевники-пуштуны. В этом-то, собственно, и состоит проблема Афганистана — это две страны в одной.