Мозг стоимостью в миллиард долларов - Дейтон Лен (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
— Нон, нон! — вскинулся Фраголли. — Нет! Я бы хотел, чтобы каждая хорошенькая женщина в Ленинграде имела приличные предметы туалета.
— Мои пожелания, — продолжал упорствовать Харви, — направлены совсем в другую сторону.
Фраголли засмеялся.
Харви накрошил пирожок в бульон и стал размешивать его ложкой.
— В русском стиле, — сказал Фраголли. — Вы едите свой пирожок в русском стиле.
— Мой отец был русским, — объяснил Харви.
— Ньюбегин — это не русская фамилия.
Харви в свою очередь рассмеялся.
— Она образована от слов «заново» и «начинать». Когда в Америке мой отец начал новую жизнь, он взял ее.
— Понимаю, — кивнул Фраголли. — Я встречал многих американцев. — Он понизил голос. — По правде говоря, моя компания на сорок девять процентов принадлежит американцам. Русские не любят вести дела с американскими компаниями, так что такая ситуация всех устраивает.
— Русские — реалисты, — констатировал Харви.
— Да, они реалисты, — повторил Фраголли и тоже раскрошил пирожок в бульон.
С Фраголли мы расстались после ленча.
— Успокойся, — увещевал меня Харви. — Я не собираюсь посылать твое фото в Ригу. У меня есть своя собственная система опознания, но Фраголли знать о ней совершенно не обязательно.
— Что за система?
— В этой сумасшедшей стране есть телефонная связь плюс телевидение. Я заказал на три часа разговор с Ригой. Сейчас мы отправимся на пункт связи и глянем на того человека, с которым тебе выходить на связь; это куда лучше, чем вглядываться в маленькое размытое фото.
На такси мы с Харви добрались до Павловской улицы. Дом номер 12а оказался небольшим строением, выглядевшим так, словно в нем обитал неквалифицированный рабочий с большой семьей. На самом деле тут размещалась контора, обеспечивающая вызов абонента к телеэкрану. Мы постучались, и нам открыла дверь женщина. Засунув карандаш за ухо, она посмотрела на наручные часы, сверилась с настенными, спросила, на какое время нам назначено, после чего провела нас в небольшую комнату, где стоял телефон и старомодный телевизор с двенадцатидюймовым экраном. Мы уселись, и Харви снял трубку. Женщина включила телевизор, и экран замерцал голубоватым сиянием. Харви пришлось сказать «Алло» не меньше четырех раз, и внезапно он начал разговор с лысым мужчиной, на котором, казалось, было напялено не меньше четырех пальто.
— Это мистер Демпси, — указал Харви, — и завтра он предполагает встретиться с вами. Он остановится в гостинице «Рига».
Человек на экране предупредил:
— Тут в Риге холодно. Пусть прихватит с собой побольше свитеров.
Затем он попросил меня несколько сдвинуться вправо, потому что по краям изображение рябит и он не может толком рассмотреть меня. Я выполнил его просьбу. Человек из Риги спросил, холодно ли в Ленинграде, а когда мы ответили, что да, холодно, он сказал, что мы должны были этого ждать и что гостиница «Рига» довольно современная и в ней тепло, если только не одолевает сырость. Харви вспомнил, как ему понравилось последнее посещение Риги и как ему жаль, что сейчас он не может себе это позволить, а человек на другом конце напомнил, что Ленинград — один из самых красивых городов в мире. На что Харви ответил, что да, Ленинград просто удивителен и его не случайно называют Северной Венецией. Человек на экране согласился и спросил, как он нравится мистеру Демпси, а я ответил, что город в самом деле красив, но я что-то не слышал, что Венецию называют Южным Ленинградом, после чего наступило молчание. Я испортил все очарование этих минут. Женщина с карандашом за ухом вошла и сообщила, что наше время кончилось и не хотим ли мы продлить его. Харви сказал, что нет, не хотим, после чего человек из Риги попрощался с нами, и мы тоже попрощались с ним, и человек из Риги все прощался с нами, даже когда его облик таял на экране.
В последний вечер в Ленинграде меня предоставили самому себе.
Я провел его в Малом оперном театре, где шла опера Верди «Отелло». Все еще слыша волшебные голоса, я решил на метро добраться до Невского проспекта и выпить в «Астории». Я спустился по ступенькам под большой неоновой буквой "М" и опустил пять копеек в щель турникета, который сердитым жужжанием останавливает «зайцев». В вагон зашел человек в меховой шапке, длинном кожаном пальто и белоснежной рубашке с серебристым галстуком. «Интересно, — подумал я, — нравится ли ему опера». Я улыбнулся ему, и он бесстрастно кивнул мне в ответ. Я вынул пачку «Голуаз», надорвал ее с угла и предложил ему закурить.
— Нет, — отказался он. — Нет, спасибо.
— Вы предпочитаете сигары, товарищ полковник? — спросил я.
— Да, — ответил он, — но в нашем метро...
— Конечно, конечно. — Я спрятал пачку. Правил нарушать мне не хотелось, о чем я и сказал. Человек улыбнулся, но я был совершенно серьезен.
Поезд летел, покачиваясь на стыках, а мы оба, придерживаясь за петли на поручнях, смотрели друг на друга.
Это был человек лет шестидесяти, грузный и мускулистый. Круглое лицо, казалось, полжизни не знало, что такое улыбка, а вздернутый нос, в свое время сломанный, должно быть, ставил на место костоправ. Его маленькие черные зрачки все время ощупывали меня сверху донизу, а руки напоминали кожуру бананов, так и не проданных к концу недели.
— Здесь я выхожу, — сообщил я ему, — и направляюсь в «Ас-торию», где намереваюсь принять сто грамм портвейна. Затем минут двадцать послушаю оркестр, который исполняет американскую танцевальную музыку, и вернусь в «Европейскую».
Он кивнул, но не последовал за мной, когда я вышел из вагона.
Я действовал точно в соответствии с этим расписанием. Меньше чем через полчаса вышел из парадных дверей «Астории» и свернул в темную боковую улицу. При свете дня, когда автобусы и машины заполняют широкие просторы Невского, а представители многочисленных делегаций стран Африки восседают за обильными столами в «Астории», нетрудно воспринимать Ленинград в самом деле как колыбель коммунизма. Но в темноте, когда луна блестит на шпилях Петропавловской крепости и на двух из трех улиц ради экономии не горят фонари, так что лужи подтаявшего снега видишь лишь когда ступаешь в них, тогда город вновь становится Санкт-Петербургом, по трущобам которого за Сенной площадью пробирается сутулая фигура Достоевского, и умирает Пушкин, сказав книгам «Прощайте, мои друзья»...
За спиной я услышал шорох шин медленно приближающейся машины. Это был большой «ЗИС» — в таких машинах ездило только городское начальство. Водитель мигнул фарами, и машина поравнялась со мной. Открылась дверца, преградив мне дорогу. С заднего сиденья я услышал голос полковника, с которым встретился в метро:
— Не хотите ли сесть в машину, англичанин?
Я расположился на заднем сиденье, и полковник захлопнул дверцу. Тут отчетливо пахло сигарным дымом.
— Значит, мы снова встретились, полковник Сток, — как принято говорить в фильмах, сказал я.
— Олег.
— Значит, мы снова встретились, Олег?
— Да. — Он дал указание водителю выключить двигатель. — Вам нравится наша русская зима? — посмотрел на меня Сток. Голова его напоминала бюст, который волоком тащили на место, так что все выступающие части лица стерлись.
— Да, — ответил я. — Русская зима мне нравится. А вам?
Сток помял мясистый подбородок.
— У нас говорят: «Для того, кто стоит на башне, нет других времен года, кроме зимы».
— Угу, — сказал я, хотя так и не понял смысла пословицы.
— Вы связались с особенно глупой и тупоголовой группой возмутителей спокойствия. Я думаю, что они просто используют вас. И не считайте, что, когда я предприму действия против них, вас встретит какое-то иное отношение, чем то, что ждет их. Не исключено, что вы расследуете деятельность этой злокозненной публики по поручению вашего правительства или, может быть, вам приказано сотрудничать с ними. Они доставляют беспокойство, англичанин; но им скоро станет ясно, что я могу причинить им гораздо больше неприятностей, чем они мне.
