Под чужим именем - Михайлов Виктор Семенович (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
Когда Никитин дописывал последние строки своего письма, совсем уже стемнело и он едва различал написанное. В потемневшем небе стояла полная луна, она смотрела безучастным взором прямо в окно, положив на пол комнаты серебряный половичок света.
Чтобы надписать на конверте адрес, пришлось включить электричество. Но, заклеив конверт, Степан выключил свет и долго сидел у окна, мысленно подводя итог сегодняшнего дня:
«Кто же, Вербов? Нет, это стяжатель, деляга! Обыватель с буржуазными замашками! Может ли себя вести так враг?! Нет, не может. Враг не должен привлекать к себе внимания окружающей его среды».
Так в борьбе за существование многие животные приобретают сходство по цвету и даже по форме с окружающей их природой. У животных инстинкт приспособления — как результат естественного отбора. Приспособление у врага — сознательная маскировка. Чем бдительнее советские люди, в среду которых проник враг, тем больше враг приспосабливается, лжет и лукавит.
«А странная связь Вербова с Кармановой, конструктором номерного завода? — думал Никитин. — В то же время, если бы Вербов хотел использовать эту связь для каких-то тайных целей, зачем бы он хвастался этой связью? Пошло, а зачастую грубо говорил о своей победе?»
Так, рассуждая и споря с самим собой, долго сидел Никитин у раскрытого окна, и опять ему вспомнились напутственные слова Каширина:
«Будет трудно, помни — ты не один. Первый секретарь горкома партии Роман Тимофеевич Горбунов — человек умный, большого жизненного опыта. Будет трудно, иди к нему». И он решил пойти к Горбунову.
20. СЕКРЕТАРЬ ГОРКОМА
Когда Никитин вошел в приемную, технический секретарь печатала на машинке. Она закончила страницу, вопросительно повернулась к посетителю, выслушала его и, записав в блокнот фамилию, с сомнением сказала:
— Не знаю, товарищ, примет ли вас Роман Тимофеевич, — в понедельник пленум и он готовится к докладу. Разве, что если очень, важно…
— Очень важно, — подчеркнул Никитин.
— Попробую, — ответила она и, опустив шторную крышку, заперла бюро на ключ и вышла из приемной.
Никитин еще не успел оценить по достоинству осторожность секретаря, как его попросили к Горбунову.
Секретарь горкома поднялся к нему навстречу. Очень высокий, немного сутулый человек, на вид лет пятидесяти, с натруженными руками рабочего.
— Не торопитесь? — спросил он Никитина.
— Нет.
— Прошу, посидите тут у меня десяток минут, не больше, — сказал Горбунов и вернулся к своей рукописи. Говорил он приятным волжским говорком с ударением на «о».
Никитин осмотрелся. Большой, в пять окон, кабинет секретаря горкома скорее напоминал кабинет ученого: высокие стеллажи книг, стремянка, возле нее маленький столик с настольной лампой. На длинном полированном столе, на салфетках зеленого сукна лежали шестерни из пластмассы, детали машин, резцы из твердых сплавов, а посередине стола в низкой хрустальной вазе букет нежнорозового душистого горошка. На стенах, оклеенных темносиними гладкими обоями, висело два портрета, писанных маслом, — В. И. Ленина и Максима Горького — копия с работы Бродского и несколько архитектурных проектов.
Никитин чуть подвинулся в кресле, взял с ближней полки четырнадцатый том сочинений Ленина, пересел за маленький стол, включил лампу и погрузился в чтение.
Прошло всего несколько минут, и Никитин услышал подле себя:
— Ну что, Степан Федорович, хотите разрешить свои сомнения при помощи железной логики ленинского мышления? — Он взял из рук Никитина книгу и, перелистав ее, продолжал: — Вы хотите знать, можно ли, идя по следам случая, оказаться на пути верного решения задачи; не так ли? Сейчас мы с вами потолкуем, — закончил он и, взяв с письменного стола лист рукописи, вышел в приемную, передал ее секретарю и вернулся.
— Ну вот. Начнем с того, что у меня к вам, Степан Федорович, есть некоторые претензии, — сказал Горбунов, усаживаясь против Никитина. — Вы что же, как Добрыня Никитич, один на один со Змием Горынычем решили биться? Не выйдет, Степан Федорович! Только опираясь на народ и вместе с народом можно решить поставленную перед вами задачу.
— Не оправдываюсь, Роман Тимофеевич, виноват, — улыбаясь, ответил Никитин.
— Ну, давайте, выкладывайте, что у вас там случилось?
— Попалась мне в руки ниточка, стал я ее распутывать, да, кажется, не за тот конец ухватился, — начал Никитин и рассказал всю историю с английской статьей из газеты «Дейли Экспресс». — Эта случайная черта, сделанная ногтем, — пока все, — закончил он.
— Немного, — согласился Горбунов, — но за случайностью, мне кажется, можно найти закономерную необходимость. Черта, сделанная ногтем. Я с вами согласен, это случайность, но какая необходимость кроется за этой случайностью? Мне кажется, что, обнаружив ошибку переводчика, человек может сказать: «Вот шляпа, а эти-то слова и не перевел, а еще переводчик, в газету лезет!» Может он так сказать? — спросил Горбунов.
— Может, — согласился Никитин, еще не совсем понимая собеседника.
— А если этот человек вынужден скрывать свои мысли, если он находится в окружении людей, но вокруг него создана им самим пустота и он привык пользоваться словом только для того, чтобы скрывать свои мысли, а не высказывать их вслух?
Начиная улавливать мысль, Никитин, как бы продолжая ее, сказал:
— Люди очень одинокие, нелюдимые часто говорят вслух сами с собой, пишут на бумаге или тростью на песке…
— А если человек не может ни сказать, ни написать, если всякая форма непосредственного общения для него исключена, может он подчеркнуть свою мысль ногтем?! Может. Стало быть, черту ногтем должен был сделать человек, поставленный в условия полного одиночества, не так ли?
— Закономерно.
— Подходит ли Вербов к числу подобных людей?
— Нет, не подходит. Вербов взял бы газету, показывал бы ее всем сотрудникам и хвастался бы своими знаниями английского языка, которые, кстати, у него, человека с высшим образованием, не вызывали бы никаких сомнений.
— Вот видите! Стало быть, и третий вывод: под вероятную категорию людей, которую мы с вами установили, Вербов не подходит. Но к нему мы еще с вами вернемся. Вражеского агента надо искать в числе людей, ведущих непроницаемо-замкнутую личную жизнь. Какие же могут быть внешние признаки такого человека? Помню, в 1915 году я был арестован царской охранкой в числе целой большевистской подпольной организации на Волжско-Камском пароходстве. Я был грузчиком, или крючником, как нас тогда называли, молодым восемнадцатилетним парнем, но как сейчас помню провокатора, провалившего нашу организацию. Когда человек неискренний стремится доказать свою преданность делу революции, своему партийному долгу, он теряет чувство меры, во всем хватает через край, бьет себя в грудь и кричит о своей преданности и кристальной чистоте. Именно таким и оказался провокатор в нашей организации. С тех пор, когда я слышу, как кто-то рекламирует свою честность, у меня в душе шевелится подозрение, а так ли это? Подлинная честность всегда идет рука об руку с человеческой скромностью. Присмотритесь, Степан Федорович, кто создает вокруг себя ореол непогрешимости и кристальной честности — берите его под сомнение и проверяйте.
— То, что вы говорите, Роман Тимофеевич, верно, но что, если вся линия поведения Вербова сознательная маскировка? — возразил Никитин.
— Вы ошибаетесь, Степан Федорович, враг не станет так опрометчиво рисковать. Не так давно был у меня секретарь парторганизации ОСУ. Сигналы снизу о неблагополучии в отделе материально-технического обеспечения мы уже получали неоднократно, особенно за последние два месяца, с тех пор как Вербов заменяет заболевшего начальника МТО. Кроме того, у меня была Мария Сергеевна Шаброва… Вы ее знаете?
— Знаю хорошо.
— Она прямо поставила вопрос… Постойте, у меня есть ее письмо. — Горбунов взял из папки письмо Шабровой и прочел: — «Я прежде всего член партии, кроме того, педагог. Как же я буду воспитывать нашу молодежь, если у себя под носом просмотрела ошибки близкого мне человека, отца моего ребенка. Чтобы оторвать мужа от Вербова, этого насквозь разложившегося человека, я использовала все средства убеждения, но ничего не могла сделать. Доверчивость мужа граничит с политической близорукостью…» — Горбунов положил письмо в папку и спросил: