Красный гаолян - Янь Мо (полная версия книги .TXT) 📗
— Я и после смерти не успокоюсь.
Тут отец пнул ногой комок конского навоза, и тот приземлился на грудь Лэна. Лэн замахнулся было хлыстом, но потом передумал и рассмеялся:
— Я слышал, что у твоего ублюдка только одно яичко! Ну-ка, давайте ему и второе отрежем, чтобы поменьше тут ногами брыкался!
— Лао Лэн, он же ребёнок, за всё я один отвечаю!
— Ребёнок? Да этот недоносок сущий волчонок!
Тут Мелконогий Цзян очнулся и поднялся, опираясь на руки.
Лэн хохотнул:
— Командир Цзян, а с тобой как поступить?
Мелконогий Цзян ответил:
— Пока единый фронт коммунистической партии и Гоминьдана не раскололся, ты не имеешь права меня убить!
— Да я тебя прихлопну, как муху!
Отец увидел, что на шее у Цзяна копошатся две сероватых вши, и Цзян пытался дотянуться до них подбородком. Отец вспомнил тот день, когда они выкрали Цзяна: его подчинённые тогда оголились по пояс и при солнечном свете ловили вшей.
— Если ты меня убьёшь, тебе это с рук не сойдёт. Нас, Восьмую армию, так просто не изничтожить. Наступит день, и народ поквитается с тобой за чудовищное убийство героев антияпонского сопротивления! — Всё лицо Цзяна покрылось испариной.
— Ну, вы пока тут развлекайтесь. Я поем, а потом разберусь с вами.
Люди Лэна собрались вместе, чтобы поесть конины и выпить гаолянового вина.
Вдруг на земляном валу с северной стороны раздался выстрел, и в деревню прибежал часовой.
— Черти пришли! Черти пришли! — кричал он.
В лагере началась суматоха, солдаты наталкивались друг на друга, кругом были раскиданы остатки гаоляновой каши.
Лэн схватил часового за грудки и сердито спросил:
— Сколько их? Это настоящие японцы или марионетки?
— Вроде марионетки! У них форма жёлтая. Я как увидел, что там всё жёлтое, так и бросился бежать в деревню.
— Марионетки? Разобьём этих псов! Командир Ци, быстро выведи людей на вал! — распорядился Лэн.
Солдаты с винтовками под мышками беспорядочной толпой помчались на вал, а Лэн отдал приказ двум своим бойцам с пистолетами-пулемётами:
— Присмотрите за ними, если что — стреляйте!
И в окружении нескольких охранников, пригнувшись, побежал к северной околице.
Минут через десять там открыли огонь — после нескольких разрозненных винтовочных выстрелов застрочил пулемёт. Затем вместе с резким порывом ветра в деревню со свистом прилетел блестящий артиллерийский снаряд, который упал на земляной вал и взорвался. Осколки разлетелись во все стороны, впились в полуразрушенные стены, застряли в коре деревьев. Послышалось непонятное курлыканье на иностранном языке.
Это были не марионеточные войска, а самые настоящие японцы. Отряд Лэна изо всех сил оказывал им сопротивление на земляном валу, партиями спуская вниз раненых.
Через полчаса люди Лэна сдали вал и отступили за полуразрушенные дома, пытаясь сдержать японских чертей. Снаряды теперь долетали и до излучины. Пленники засуетились, начали топать ногами и громко ругаться:
— Развяжите нас, мать вашу! Развяжите нас!
Двое охранников с пистолетами-пулемётами беспомощно переглядывались, не зная, что делать.
Дедушка сказал:
— Если вас китайским хером заделали, то отпускайте нас, а если японским — пристрелите!
Тогда двое охранников взяли из груды оружия по сабле и перерубили верёвки.
Восемьдесят с лишним человек, как сумасшедшие, бросились к куче винтовок и гранат, а потом, невзирая на затёкшие руки и урчащие от голода животы, с дикими криками ринулись под пули, летевшие со стороны японцев.
Ещё минут через десять за земляным валом взметнулись десятки столбов дыма. Это была первая партия гранат, которые швырнули солдаты Цзяогаоской части и члены «Железного братства».
ЧАСТЬ V СТРАННАЯ СМЕРТЬ
1
Полные губы цвета пурпурно-красного винограда, какие бывают только у смуглых женщин, придавали моей второй бабушка Ласке безмерную привлекательность. История её рождения и прошлое уже глубоко погребены под песком времени. Влажный жёлтый песок укрыл упругое и пышное юное тело, личико, налитое, как бобовый стручок, и синие глаза, что и после смерти не знали покоя, потушив гневный и неистовый, бунтарский взгляд, который Ласка бросала с вызовом на безобразный мир и с любовью — на мир прекрасный, взгляд, в котором через край переливались постыдные мысли. На самом деле вторую бабушку похоронили в родном чернозёме. Её пахнущее свежей кровью тело положили в гроб, сколоченный из тонких ивовых досок, покрытых неровным слоем коричнево-красного лака, который не мог скрыть ходов, проделанных личинками жука-усача. Однако картина, как её тёмное блестящее тело поглощает золотистый песок, навеки запечатлелась на экране моего мозга, и это изображение никогда не потускнеет в моём сознании. Мне кажется, будто бы на залитом тёплым красным светом скорбном песчаном берегу возвышается насыпь в виде человеческого тела. Изгибы фигуры второй бабушки плавны, её груди стоят торчком, по неровному лбу сбегает тоненькой струйкой песок, чувственные губы выступают из-под золотого песка, словно бы призывают вольную душу, скрытую под роскошным одеянием… Я знаю, что это всё иллюзия, и вторая бабушка похоронена в родном чернозёме, а её могилу окружает стеной красный гаолян, и если стоять перед могилой — если только не зимой, когда вымерзает вся растительность, да в начале весны, когда дуют юго-восточные ветра, — то даже горизонта не разглядишь, словно в кошмарном сне гаолян дунбэйского Гаоми лишает возможности увидеть дальше своего носа, как говорится, глаза мыши видят не дальше одного цуня. Тогда поднимите жёлто-зелёное лицо, похожее на тыквенную семечку, и сквозь просветы в гаоляне взгляните на весь райский блеск тревожно-синего неба! А под вечно печальное журчание реки Мошуйхэ прислушайтесь к доносящейся с небес музыке прозрения потерянных душ.
2
В тот день утро было прозрачно-лазурным. Солнце ещё не вышло, размытая линия горизонта в первом зимнем месяце была оторочена ослепительной тёмно-красной каймой. Лао Гэн выстрелил из дробовика по красной лисе с хвостом, напоминавшим факел. Лао Гэну не было равных среди охотников близ устья Яньшуй, он охотился на диких гусей, зайцев, диких уток, ласок, лисиц и даже на воробьёв от безвыходности. Поздней осенью и в начале зимы воробьи в дунбэйском Гаоми собирались в гигантские плотные стаи — тысячи воробьёв сбивались в коричневую тучу, которая быстро перекатывалась, прижимаясь вплотную к земле. Вечером они прилетали обратно в деревню и рассаживались на ивах, где ещё оставались одинокие сухие листочки; усыпанные воробьями зеленовато-жёлтые голые ивовые ветки уныло свисали. Мазок предзакатного солнца опалил румянцем пышные розовые облака на горизонте, деревья были залиты светом, чёрные глаза воробьёв поблёскивали, словно золотые звёзды. Птицы без конца прыгали и ворошили кроны.
Старый Гэн вскинул дробовик, прищурил треугольный глаз и выстрелил — золотистые воробьи градом посыпались с дерева, а дробь прошелестела между ветками. Уцелевшие птахи на минуту задумались и только при виде своих товарищей, летящих вертикально вниз, взмахнули крыльями и взмыли в темнеющее небо, словно осколки снаряда. Отец в детстве пробовал воробьёв, подстреленных Лао Гэном. Воробьиное мясо очень приятное на вкус и питательное. Спустя тридцать с лишним лет мы со старшим братом на экспериментальном поле гибридного гаоляна развернули ожесточённую борьбу с хитрыми воробьями. Лао Гэну было в ту пору уже далеко за семьдесят, он жил один, наслаждался системой «пяти обеспечений», [126] пользовался всеобщим уважением в деревне и всякий раз на собраниях рассказывал о тяготах прошлой жизни. [127] Каждый раз при этом он всегда скидывал рубаху и говорил:
— Японские черти восемнадцать раз проткнули меня штыком, я валялся в луже крови, но не помер. А всё почему? Потому что меня спасла лисица-оборотень. Сколько времени я так пролежал, даже не знаю, стоило приоткрыть глаза, как всё застилал красный свет, а та добрая лиса, высунув язык, смачно вылизывала мои раны…
