Черный треугольник. Дилогия - Кларов Юрий Михайлович (прочитать книгу TXT) 📗
Семенюк сказал, что «шевиотовый земгусарский френч» «смотрелся» не на двадцать – двадцать пять, а на все тридцать годков, ну, может, малость поменьше. Усы «френч», верно, носил при себе, английские, щеточкой. А вот бородки на «френче» не было. Бритый подбородок был у «френча».
Не менее важным в показаниях портного являлось утверждение, что человека, вышедшего от Глазукова, он видел и раньше.
«Где?» – спросил Сухов.
«А здеся».
«Где «здесь»?»
«На Козихе, где ж еще? Впервой заприметил его в чайной Общества трезвости, что на Патриарших прудах. Сидел он вместях с «солдатскими шароварами в вытяжных сапогах» да кипяточком баловался».
«И еще раз видели?»
«И еще. Вдругорядь в переулке его заприметил. Вон у той тумбы стоял. Курил и с каким-то пацаном разговаривал».
«Одет был так же?»
«Не. Шаровары и сапоги, как и тогда, а замест земгусарского френча – китель офицерский. Без погонов, понятно, потому как погоны еще в семнадцатом отменены».
«А борода на «кителе» была?»
«Не».
«Одни усы?»
«Не».
«Что «не»?»
«И усов не было».
«Как не было?!»
«А вот так, товарищ милицейский. Ни бороды, ни усов».
«Вы уверены?»
Портной обиделся:
«А я когда не уверен, языком не болтаю».
«Но, посудите сами, куда же он мог деть усы? В карман сунул, что ли?»
«Не могу знать».
«Ерунда же получается».
«Может, и ерунда, а только бритый «китель» был. Как есть бритый».
«Люди бывают похожими».
Портной не возражал.
«Так, может, обознались? Одного за другого приняли?»
«Но, не обознался».
«Но как же тогда все это объяснить? – пытался свести концы с концами Сухов. – Усы-то за два-три дня не вырастают. Сами знаете».
«А чего не знать? Премудрость не велика».
«Ну так как же?»
Портной только кряхтел и стоял на своем: за несколько дней до того, как он увидел незнакомца выходящим от Глазукова, у того не было ни усов, ни бороды.
Ни объяснить, ни отбросить показания Семенюка я не мог. Но Ермаш, считавший, что если в жизни и бывают загадки, то только потому, что их придумывают, подошел к делу достаточно прозаически:
– Небось твой Семенюк за воротник закладывает?
Действительно, по отзывам соседей, портной был горьким пьяницей. Трезвым его видели редко, разве что в церкви. Не «просыхал» он и всю последнюю неделю.
– И до белой горячки допивался? – полюбопытствовал Ермаш.
Такое тоже случалось. Дважды.
– Так чего ты себе и мне голову морочишь? С пьяницы какой спрос? Мой крестный говорил: «Выпьешь рюмку-другую да и слушаешь – то ли корова рычит, то ли в животе бурчит…» – Он засмеялся. – Нет, Косачевский, у таких глаза вразбежку, а мозги набекрень. Он не то что усы, а «Ивана Великого» не приметит. Есть у тебя показания Прозорова? Есть. Может, еще кто его видел? А портного этого оставь – запутает. Как был убит Глазуков?
Тут было все более или менее ясным.
Никаких следов борьбы в прихожей у Глазукова не обнаружили. Похоже, ювелир принял убийцу за обычного клиента. Возможно, знал его раньше. Во всяком случае, Глазуков провел молодого человека в контору, где между ними состоялся какой-то разговор (ювелир сидел в кресле). Во время этого разговора убийца неожиданно нанес сильный удар кинжалом. Когда смертельно раненный Глазуков сполз на пол, тот, видимо, не уверенный, что хозяин лавки убит, выстрелил в него в упор через квадратную диванную подушечку – такие на Украине называют «думками». Затем он вынул у Глазукова из кармана халата связку ключей, прошел в спальню, открыл сейф, переложил все находившиеся в нем драгоценности к себе в портфель или саквояж, вымыл руки и преспокойно покинул дом ювелира.
– Кажется, и пулю и гильзу кашли?
– Совершенно верно.
– Какому-нибудь оружейнику показывали?
– Показывали. Пуля с закругленной верхушкой. Такие употребляются и для браунинга, и для маузера, и для кольта. Кроме того…
– Калибр? – прервал Ермаш.
– Вот тут одна зацепочка. Оружейник считает, что девятимиллиметровый патрон использован для пистолета меньшего калибра, возможно браунинга калибра семь и шестьдесят пять. Уж очень вытянута пуля, да и отпечатались на ней не только поля, но и дно нарезов ствола.
– Это тебе ни черта не даст, – сказал Ермаш.
– Почему?
– Толком не налажен выпуск патронов ни для револьверов, ни для пистолетов. Винтовочные вовсю гонят, а эти – нет. Патронами другого калибра, как правило, и у нас, и в МЧК пользуются. По этому признаку можешь и меня заподозрить. Вот, полюбуйся. – Он выдвинул ящик и высыпал на стол пригоршню лоснящихся от густой смазки патронов. – Видишь? В свой кольт вгоняю. – Он смахнул патроны в ящик письменного стола, брезгливо вытер испачканную смазкой ладонь носовым платком, помолчал. – Ты почему считаешь, что он только один сейф открывал? Потому, что ничего не взял из другого?
– Не только.
– А что еще?
– Кровь. На том сейфе, что в спальне, мазки крови на дверце. И на ручке кровь. А на другом – ни пятнышка. Да и лежало в нем, по словам Филимонова, все в прежнем порядке…
– Выходит, знал где искать?
– Выходит, знал. И где искать, и что искать. Да и когда убивать, тоже знал. Конец дня, Филимонов на свадьбе, один из наших людей ушел обедать…
– Предполагаешь, он знал, что мы наблюдаем за домом Глазукова?
– Во всяком случае, не исключаю этого.
– Действовал хладнокровно. Не торопился.
– Перед уходом даже руки в спальне вымыл. У Глазукова там шкаф-рукомойник стоит…
– Как с отпечатками пальцев?
– Бесцветных нет, а отпечатки окровавленных пальцев имеются, но плохие, смазанные. А где несмазанные, там такой густой слой крови, что папиллярных узоров не различишь.
– Ни одного годного для сличения?
– Ни одного.
– Ищейку привозили?
– Попусту. Следа не взяла. То ли нюхательный табак, то ли еще какая пакость.
– М-да-а, – протянул Ермаш. – С какой же стороны собираешься приступить?
– Со всех четырех, – сказал я.
Но Ермаш шутки не принял. Он был настроен более чем серьезно и хотел получить исчерпывающее представление о том, о чем не могли пока получить такого представления ни я, ни Борин.
– Как считаешь, не Кустарь ли здесь расстарался?
– Да нет, пожалуй. Не похоже.
– Ну, мог не сам, через кого-либо.
– Проверим, конечно, но не похоже, – повторил я.
– А какие еще возможны версии?
– Версий-то предостаточно. Возьми хотя бы Корейшу.
– Корейша?
– Я тебе о нем говорил в связи с ограблением Харьковского музея.
– Махновец?
– Да, организатор «Тайного союза богоборцев». Его друзья в семнадцатом храм Христа Спасителя взрывать собирались…
– Ну как же, помню. Твой однокашник. Ты с ним в Гуляйполе встречался.
– Вот-вот. Пожалуйста – готовая версия. Ведь целый ряд вещей, которые находились после ограбления поезда у Корейши и предназначались им для Всемирного храма искусства, вдруг оказались у Глазукова. Как? Почему? Каким образом? Неизвестно. Может, после убийства ювелира они вновь вернулись к Корейше… Так что предположений хватает. Будем проверять.
Ермаш старался ничего не упустить из того, что имело или могло иметь отношение к убийству Глазукова, и все-таки у меня создалось впечатление, что события, которые произошли в 1919 году в Екатеринбурге и Омске, его интересовали значительно больше. Мне тоже казалось, что документы, присланные из Екатеринбурга агентом первого разряда Ягудаевым, многое проясняют и еще больше смогут нам дать, когда их прокомментирует Елена Эгерт.
Я не сомневался, что бесславно закончивший в Екатеринбурге свою филерскую карьеру старший инструктор осведомительного отдела Омского управления государственной охраны Горлов, к своему несчастью, стоял на правильном пути. Серьги-каскады, которыми потрясла избранное омское общество любовница коменданта колчаковской столицы Ясинская, безусловно, принадлежали «Алмазному фонду», куда были пожертвованы госпожой Бобровой-Новгородской. Опознав их, старуха не ошиблась, как в дальнейшем пытался уверить директора департамента милиции непосредственный начальник покойного Горлова Светозаров, поставленный перед дилеммой: или истина, или карьера.
