Повелитель разбитых сердец - Арсеньева Елена (серия книг TXT) 📗
– А бьенто! Чмок!!!
Люди вокруг тоже начинают посматривать друг на друга возмущенно, и, что характерно, их глаза почему-то все чаще обращаются ко мне.
И тут до меня доходит…
Матушка Пресвятая Богородица! Да ведь это орет мой клоун Ша! Вернее, не мой, а Лелькин, но это уже вторично. Ну конечно, я ведь сдала в багаж только чемодан, а сумку с игрушками и самыми ценными подарочками (вино, моцарелла, клоун Ша) взяла с собой. И, видимо, нажала ненароком то ли на нос, то ли на голову, то ли на ладошки этого клоуна. Вот он и заорал нечеловеческим голосом.
Поскорей расстегиваю «молнию», начинаю лихорадочно ковыряться в сумке. Елки, что-то в таком роде со мной уже было. И, что характерно, в этом же самом аэропорту… Что и говорить, судьба, совсем как авторы дамских романов, обожает кольцевую композицию!
А, вот она, коробка с клоуном Ша… Надо поскорей вырубить этого хулигана…
Секундочку. А как это сделать? Коробка плотная, картонная, она запечатана и оклеена сверху блестящей пленкой. То есть надо сначала снять всю эту сбрую, чтобы добраться до клоуна Ша. Вот интересно, как я умудрилась нажать на его руки или голову (или что там игрушку включает?), если до него совершенно невозможно добраться?
О господи, он опять поет! И опять орет:
– А бьенто! Чмок!
С силой ударяю кулаком по коробке. Напрасно! В панике озираюсь, чтобы попросить у официанта нож или ножницы: скорей взрезать коробку, вырубить Ша и избавиться от осуждающих взоров, которыми обливают меня добропорядочные немцы и прочие нацмены…
– Помочь? – слышится рядом мужской голос, и я вскидываю испуганные глаза.
Человек в шляпе, надвинутой на лоб, мгновение смотрит на меня, высокомерно подняв брови, потом вынимает руку из кармана. В руке у него что-то черное, плоское. Он протягивает руку к коробке… и клоун Ша послушно затыкается, как тот фонтан, о котором давно и живописно написано Козьмой Прутковым.
Господи, да ведь Ша – радиоуправляемая игрушка, его можно выключить с помощью пульта. Как это мне в голову не пришло… А кстати, где пульт от моего клоуна?
– Возьми, – говорит мужчина, который так своевременно пришел мне на помощь. – Ты забыла пульт у Брюнов. Николь просила непременно отдать его тебе.
Тупо смотрю в его темные, совершенно неоперенного цвета глаза. Выражение их, кстати, тоже невозможно понять.
– А откуда ты узнал про пульт?
– Угадай с трех раз!
Я молчу.
– Позвонил Брюнам, само собой, – высокомерно разъясняет он. – Вечером приехал наконец из Дижона, а рано утром позвонил. Они сказали, что ты буквально несколько минут назад отправилась в аэропорт. Николь, кстати, и сказала, что ты забыла пульт.
– Ты что, отправился вслед за мной во Франкфурт, чтобы отдать мне пульт? – Я пытаюсь шутить, но, кажется, не очень удачно.
– Вот именно, – хмуро кивает он. – Честно говоря, я прилетел через час после тебя и уже отчаялся, шатаясь по этому безумному аэропорту. Никак не мог тебя найти. Потом решил попросить помощи у клоуна Ша – и получилось, гляди-ка!
Честно говоря, у него тоже не самые удачные шутки. И вообще, вид такой злой…
Я его боюсь. Боюсь смотреть на него, боюсь говорить с ним. Но молчать еще страшней, поэтому решаюсь спросить:
– А… что-нибудь слышно о Жани? О Филиппе? Я слышала, Жильбер пропал…
– Да, он уехал. Видишь ли, он побоялся, что именно на него падет подозрение в убийстве Лоры. Клоди что-то там кричала про туфельку, которую он искал в саду Жани… Ты понимаешь, о чем речь. Но убийцу уже не ищут.
– Почему? А, ну понятно, Клоди ведь призналась…
– Клоди тут ни при чем.
– Как? Значит, все-таки Жани…
– И она ни при чем. Проведена экспертиза, выяснилось, что Лора умерла совершенно случайно.
– То есть как? Упала и умерла?
– Практически так оно и было. Перед тем как ехать в Дижон, я побывал в Нанте и встретился с Жани. Она мне все и рассказала. Лора и впрямь приехала в Мулен по вызову Клоди, чтобы шантажировать Жани и отвлечь ее из дому. Жани была в ужасном состоянии: ведь она не сомневалась, что именно ты – мать Филиппа.
– Ага, я так и подумала.
– Правильно подумала. Она решила отвадить тебя от Мулена. Следила за тобой из пустого дома Жильбера (у нее был ключ), увидела, что ты вошла в погреб, и заперла тебя. Совершенно как ты меня!
Я зажмуриваюсь. Ох, как это было сказано…
– Жани уверяет, что хотела только попугать тебя. И тут к ней явилась Лора, и Жани поняла, что ошиблась роковым образом. Она призналась мне, что вполне была способна убить Лору, но… Тут вмешалось Провидение.
– Как это?
– Да вот так. В одной из статуй, которые стоят в саду Жани, свили гнездо осы. В тигре, точнее. Может быть, они выбрали его потому, что он тоже полосатый, не знаю. Короче говоря, Жани с ними уже свыклась, а Лора перепугалась, когда оса села ей на плечо. Прихлопнула ее, но та успела-таки укусить… Через несколько минут Лора умерла от отека горла. Аллергическая реакция.
– Не может быть…
– Почему? Это очень распространенный случай, такое иногда происходит на рынках летом, когда осы летят на виноград. Поэтому люди, у которых аллергия на осиный яд, должны их очень остерегаться. При укусе их может спасти только очень скорая помощь. Лора, видимо, об этом не знала. И умерла на глазах у Жани, которая ничем не могла ей помочь.
– И что было потом?
– Жани, конечно, перепугалась, решила, что ее обвинят в убийстве. Спрятала труп, потом вспомнила о тебе и открыла погреб. Потом сделала вид, что уезжает, и это видели соседи. Однако ночью она вернулась тайком, отвезла тело Лоры в ее красный «Рено», ну и… Об остальном можно догадаться.
– Значит, именно она звонила Жильберу!
– Разумеется. Ради Жани он готов на все – даже уничтожить улики.
– Какое счастье, что теперь все выяснилось и Жани с Филиппом могут вздохнуть спокойно.
– Да уж.
Снова наступает тяжелое молчание. Что бы еще такое спросить?
– А… а что ты делал в Дижоне?
– Могу я сесть? – вопрошает он хмуро и, не дождавшись от меня ни слова, довольно непочтительно заталкивает разнесчастного клоуна Ша в сумку, а сумку раздраженно спихивает на пол.
– В Дижоне, видишь ли, живет мой друг, – поясняет он, усевшись. – Этот господин работает реставратором в тамошнем Музее изящных искусств, у него отличная мастерская. Мне не хотелось появляться в Париже – боялся, что газетчики пронюхают о находке.
Мое сердце замирает.
– О какой находке?
Максвелл смотрит на меня с неподражаемо самодовольным выражением.
– Ну, о картине, конечно. О картине Давида. Я ведь все-таки нашел ее. И когда Клоди увидела, что труба с картиной у меня в руках, вот тогда-то она и впала в натуральное помешательство… Конечно, если бы не та суматоха, которая поднялась вокруг рехнувшейся Клоди, мне не удалось бы скрыть, что сокровище найдено.
– А зачем тебе это скрывать?
Максвелл чуть улыбается, пожимает плечами:
– Ну, скажем, я сначала хотел насладиться обладанием этой драгоценностью в одиночку. Не знаю, поймешь ли ты меня, но с нами, безумными коллекционерами, такое бывает. Когда обретаешь то, что искал годами, десятилетиями, жалко делиться находкой с другими – даже ненадолго. Кроме того, я должен был удостовериться, что мне достался не просто ветхий холст с облупившейся краской, что я смогу восстановить картину в ее первозданном виде.
– Ну и как?
– Пожалуй, смог бы, – говорит он, и эти слова убедительней самого пышного хвастовства.
– Тогда почему никто не знает о картине? Ни в газетах, ни на телевидении…
– Потому что я молчал о ней. И решил, что буду молчать и впредь.
– Что?! Почему?!
Максвелл задумчиво смотрит на ворону, которая разевает клюв на вывеске кафе «Weise Rabe».
– Ну, видишь ли… я ведь все-таки Ле-Труа. Когда-то мой предок, мэтр Филипп Ле-Труа, переписывался с Луизой-Сюзанной Лепелетье, с отчаявшейся, оскорбленной женщиной, которая была готова на все, чтобы уничтожить память о позоре своего отца, действительно большого негодяя. И мой предок всячески поддерживал ее, помогал ей. Зачем же я буду оскорблять его память, делать то, что заведомо вызвало бы его недовольство и гнев? Это не слишком-то порядочно с моей стороны, верно?
