Проклятие древних жилищ(Романы, рассказы) - Рэй Жан (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Мы не потеряли сеть, а выловили двух превосходных палтусов, одного морского угря, камбалу и урожай живого серебра из корюшек и сардин.
И над бурными пустыми волнами, если не считать двух паровых угольщиков и шхуны у причала, неслись голоса.
— Я хотел бы!
— О! Моя крошка Долли!
Высоко в небе со зловещими криками летели кроншнепы, чайка острым белым клювом долбила остаток падали в провале между волнами, потом пронзительно закричала и улетела. Ветер выл и лаял, в глубине лодки в агонии бились рыбы… слышался призыв человеческого ужаса, ревели сирены, болтали говорящие буи, жалуясь на рев бушующего прилива… а рядом с нами невидимки распевали жалкие припевы ночных загулов в Камберуэлле и Патни-Коммонс…
Матрос, заметив мой безысходный ужас, засмеялся, тряхнул головой, спокойно перекинул жвачку с одной щеки на другую и, указав на худосочную шхуну и двух угольщиков, сказал:
— Это ветер!..
Через невероятный рев и раскаты грома ветер, многоликий ветер пытался донести жалкие человеческие голоса, распевавшие песни, словно в кафе-шантане.
И, веселясь, донес до нас слово, долетевшее от стоящего в двух километрах грузового судна, слово резкое, уникальное, объемное, какое бы не постеснялся произнести и Камбронн.
Наш последний улов — маленькая «дой-фиш», нечто вроде миниатюрной акулы того же серо-стального цвета торпедоносца, которая плывет, раскрыв пасть с саблевидными зубами, с такими же бледно-белым брюхом и ужасающе неподвижными глазами, похожими на гвозди кресла.
Внезапно я ощущаю один, два, три злобных удара по ноге. Хищник умер, но в последнюю секунду ухватил шнурок ботинка и шестью рядами зубов пытался отомстить бездушному хлопку за свою смерть миниатюрного океанского хищника.
Такова быстрая ночь бурных суток.
Ряд высоких фонарей на моле выглядит скудным разорванным ожерельем лунных жемчужин.
Ежедневная феерия побережья возрождается вечером.
Струны цветных огней тянутся вдоль дамб, паласы рвут тьму розовой оргией тысяч светящихся окон. Это час первых шимми, ужинов при свете крохотных ламп с шелковыми абажурами. Внезапно, сидя в лодке, отмытой и переотмытой дождями, туманами и волнами, застывшей в бухте со смешным желтым фонарем на корме и пропитанной жирным запахом мертвой рыбы и злобным ароматом моря, моря тысяч неведомых преступлений, я ощущаю себя глубоко несчастным.
Желтый флакончик
(La fiole jaune)
В три часа пополудни фармацевта Тишлера сразил удар. Он ткнулся носом в бутыль с жиром печени трески. Она разбилась, и осколки исполосовали ему щеки. Легкое кровотечение из этих ран осложнило его положение и на шесть часов продлило его жизнь, поскольку он умер в девять часов вечера.
Я сказал бы, продлила его агонию на шесть часов. Он постоянно стонал и странным, изменившимся голосом бормотал лишенные смысла отрывки фраз. Помню, что среди хрипов и криков слушались иногда четкие слова.
— Невидимки — чудовищные пауки пространства — коготь, нацеленный на человечество — щупальца — ужасающая смерть Земли и людей.
Пробил первый удар девятого часа, когда Тишлер сел в своей постели, мокрой от пота. Глаза его были ясны, глубокий ум, который я с почтением видел в них, вернулся, но зрачки были расширены под действием нового чувства, невероятного страха.
О! Эти глаза, мне казалось, что они съели все лицо, стерли недавние раны, а их тени соседствовали с тенью его седоватой бородки.
— Надо уничтожить желтый флакончик, — сказал он ясным голосом, — будет слишком ужасно, если… — Спазм в горле приостановил его. — Желтый флакончик, желтый флакончик, он…
Раздался второй удар часов. Звук вибрировал в дождливой ночи, и смерть отбросила тело Тишлера на ложе.
На стекле витрины вы можете теперь прочесть:
АПТЕКА ТИШЛЕРА
Бенжамен Равеноль, наследник
Ибо Тишлер, не имевший ни родных, ни друзей, оставил клочок бумаги с завещанием, где назначал своего помощника Равеноля универсальным наследником.
А Равеноль это я.
Три года утекли с момента внезапной смерти моего бедного хозяина, когда я обнаружил маленький потайной шкафчик в комнатке, служившей лабораторией. Я совершенно случайно остановил взгляд на головке гвоздя, которая чуть выступала на библиотечной полке. Я подумал, что она может порвать мне одежду, и, схватив тяжелое медное пресс-папье, вбил гвоздь до основания в дерево. В то же мгновение с одной полки слетел том Научной энциклопедии, открыв небольшую деревянную дверцу, которая медленно утонула в глубине стены. Появилось темное углубление. Я из любопытства сунул туда руку и вытащил желтый флакончик. Я ни секунды не сомневался, что это тот самый пресловутый флакончик, о котором с таким ужасом говорил хозяин, поскольку я никогда не видел цветного стекла столь странного вида.
Это не был ни цвет сиены аптечных бутылей, ни цвет некоторых стекол биноклей. Это был золотистый цвет, почти светящийся, действительно неведомый. Я сразу решил, что цвет флакончику придает вещество, заключенное в нем. Я хотел вытащить притертую пробку, крепко закрывающую горлышко, когда в моих ушах зазвучали предсмертные слова Тишлера.
Я вздрогнул и положил флакончик на стол.
Я не уничтожил желтый флакончик. Если неведомые жуткие опасности угрожали человечеству, нельзя, чтобы они вырвались наружу ради удовлетворения моего пустого любопытства.
Я не нашел способа уничтожить желтый флакончик.
Бросить в огонь? А если таинственная материя взорвется?
Фармацевт — составитель лекарств редко обладает душой героя. Мысль, что мое тело будет разорвано внезапно вырвавшимися воспламенившимися газами, не улыбалась моей здравой и осторожной ментальности.
Бросить вечером в протекающую речку?
Удар о камень может разбить флакончик, высвободив содержащуюся в нем таинственную силу, которая потребует меня в качестве первой жертвы холокоста. А если она спокойно уляжется в речном иле, а однажды драга вынесет ее на поверхность, отдав в руки первого любопытствующего рабочего.
Я подумал об океане, но там тоже хитрая судьба может отдать его в клешни, в челюсти, в пасти ужасных монстров глубин!
И я оставил флакончик у себя, положив в сейф с хитроумными замками, за который я заплатил безумные деньги. Такому сейфу позавидовал бы любой банк.
Однажды вечером, опустив железный ставень, я проскользнул в бывшую лабораторию и открыл футляр, обитый черным бархатом, где хранился странный флакончик.
На свету он был золотисто-желтого цвета, но чуть матовый, словно его наполнили порошком того же цвета, однородного и крепко спрессованного. Но когда я уложил флакончик на черный бархат футляра так, чтобы свет падал на него под углом в пятьдесят градусов, вещество показалось не столь компактным, даже хлопьеобразным, а центр флакончика был перерезан длинной зеленой чертой, которая не оставалась неподвижной. Нет, она медленно, странно медленно перемещалась. Она походила на какую-то чрезвычайно тонкую сколопендру, вдруг начавшую двигаться.
Но я больше не повторю этого опыта.
Когда я изменил угол света, зеленая полоса сместилась к краю тени, словно собираясь покинуть ее и…
Отвратительный и непонятный рокот наполнил комнату.
Колбы подпрыгнули к потолку, книги посыпались с полок, а меня с силой ударили по голове и рукам…
Кресло — мягкое вольтеровское кресло — бросилось на меня в приступе чудовищной ярости, я увернулся, и оно с грохотом ударилось о камин и разлетелось в щепки.
Я хотел убежать в коридор, когда с тоскливым воплем замер перед зеркалом. Из него пыталось выбраться что-то несусветное. Это было похоже на громадное брюхо, вываливающее наружу гигантские внутренности… Это были перламутрово-белые щупальца, дрожащие адской и жадной жизнью.
