Проклятие древних жилищ(Романы, рассказы) - Рэй Жан (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
— Лейтенант Лерхенфельд, — вдруг произнес чиновник, — вы узнали того человека, который прикрывал свою шею?
— Да, ваше превосходительство, — ответил тихим голосом офицер.
— Его имя?
— Сэр Роберт Кейзмент, повешенный в Дублине… за государственную измену.
— А! — произнес чиновник после долгого молчания. — Этот, однако, был уже…
— Мертв!
Чиновник подумал, потом заговорил безликим голосом, словно произносил доклад на конференции:
— Эту землю всегда называли островом Ада! Году в тысячном святой Брандан и его монахи высадились на этом острове ради искупления грехов. Легенда утверждает, что они там остались, новые Вечные Жиды, охраняя границу… хм… вечного пребывания проклятых душ. Юнга упоминал о монахах, шедших в горах ранним утром… Любопытно с точки зрения жизнеописания святых… — Офицеры, похоже его не слушали, и он внезапно спросил: — Что собираетесь делать, капитан фон Линдау?
— С вашего позволения, ваше превосходительство, — ответил моряк, подняв полные слез глаза к солнцу, которое опускалось за крыши домов, — с вашего позволения я отправлюсь в монастырь Фрибурга… чтобы остаться там.
— А вы, Лерхенфельд?
— Я отправлюсь путешествовать.
Чиновник облегченно вздохнул.
— Я пошлю Доруса Хоэна в санаторий в Шварцвальде, — сказал он, — к доктору Клейнмихе, а то, что рассказывают безумцы, никого не интересует.
Свет в ночи
(Les lumières danse soir)
Мальчик-с-Пальчик взобрался на самую высокую ветку дерева и увидел слабый свет в глубине черного дремучего леса.
Именно в этом месте сказки мое сердце замирало, и я почти желал, чтобы сказка здесь обрывалась из-за тайны этого света.
С тех пор я прочел множество чудесных историй, где этот свет сверкает среди деревьев леса на границе диких пустошей, среди застывших ужасов скал, в сказках братьев Гримм, вроде «Бременских музыкантов», а также в очаровательных легендах о лисе или о японских заколдованных енотах. И каждый раз меня охватывало волнение или новая радость от желанной встречи с неизвестностью.
И если я по вечерам вспоминаю о каких-то огнях в ночи, тайны которых — к моей величайшей радости — я не раскрыл, значит, я храню в сердце изумительную неуверенность и надежду, что в наш век неистового реализма мы ходим рядом со сказками, иногда… с далекими сказками восхитительных ужасов.
Однажды воскресным вечером после одной из отвратительных воскресных прогулок, который тридцать лет назад навязали себе родители, я уселся на обочине дороги и зашвырнул вдаль огромный черствый бутерброд, который должен был заставить меня забыть об усталости, и выплеснул свой гнев и страдание, будучи убежденным в своей правоте пятилетнего ребенка.
И тогда в тени далекого рынка замерцал огонек.
— Видишь, — сказал мне отец, — этот крохотный огонек в центре леса!..
Я уже не помню, что последовало дальше. Горел ли этот огонек позади окровавленного окна логова людоеда, пожирателя орущих младенцев, или он сиял в крохотной хижине хитрого гнома. Но я через плечо со страхом смотрел на этот огонек, пока он не исчез за поворотом дороги. Он долго преследовал меня, когда я шел по любимым улицам, в глубине темных коридоров, прыгал передо мной на верху спиральных лестниц. Я долгие часы прятался под одеялом в страхе, что увижу, как он вспыхнет на полке безобидного комода. Я долго подозревал, что обнаружу наличие света в подвале между старым тазом и огромным выщербленным керамическим сосудом.
Долгие и долгие годы позже, этот подвал очистили от старого хлама и в том углу нашли… светящегося червяка. Как он пробрался туда?
Однажды октябрьским вечером я с двумя приятелями, возвращаясь в колледж, вышел из последнего поезда на крохотном вокзале Турнэ.
За закрытыми дверями было настоящее сонное царство: спали люди и животные, а огонь в очагах давно погас. Дождь колотил по окнам и крышам. Он словно пытался погасить в наших сердцах светлые воспоминания о солнечных каникулах. Мне кажется, мы все втроем расплакались. В конце улицы в самом последнем доме, бедняцкой хижине, виднелось освещенное окошко. Тоска сельских полуночей заставляет свободнее вздохнуть при виде светлого окна во враждебных окружающих стенах. И вы на длинной улице предместья повернетесь в сторону розоватого окна. В больших городах, в ужасный час бродяг и продажных девиц, вы улыбнетесь, заметив одинокую лампу, горящую на пятом этаже слишком нового дома.
В этот вечер наша троица побежала к жалкому домишке, где еще теплилась жизнь огонька…
Позади этого окошка без каких-либо занавесок пауки соткали липкие сети. Внутри горели две больших свечи, увенчанные запятушками пламени, а на стене отражалась обезьянья тень невидимой женщины, которая бодрствовала перед чем-то недвижимым на кровати… Тень охраняла труп…
В одну чудную лунную ночь мы медленно катили в автомобиле. Перед нами на вершине холма высилось высокое темное здание. После поворота дороги мы увидели главный фасад и, похоже, все содрогнулись от ужаса.
Все окна отражали бледный лунный свет.
Огонь уничтожил перекрытия, все деревянные части, двери. Остались только высокие мрачные стены с высокими оконными рамами.
— Можно сказать, — произнес кто-то из нас, — что руины смеются.
Чудесное и верное сравнение. Этот был пустой смех, застывший в лунном свете, издевательский смех трех рядов безжизненных окон.
Я мог бы рассказать вам тысячи встреч со светом, которые остаются в памяти и запоминаются как случайно увиденные лица.
Как и лица людей, огни и пламя не бывают одинаковыми нигде в мире и не напоминают друг друга: огни виноградной лозы, подожженной осенью у столбиков-вех полей, костры Святого Иоанна на холмах, перекликающиеся друг с другом, огни лесорубов, передвигающиеся среди деревьев, костры, забытые пастухами на пустошах, которые долго остаются неподвижными, походя на красные глаза, ввинченные в мрак, загадочные блуждающие огни, скользящие над вонючими болотами, желтые огни, отражающиеся в жирных водах портов, бедные рыжие души фонарей, чей свет колышется от ветра, похожие на страдальческие маски… кровавые всплески притонов, которые мигают на безмолвных улицах вслед пьяному клиенту…
Пятнадцать лет назад один английский писатель рассказывал, что ежедневно глядел на красноватый огонь горна в кузнице на окраине деревни, и никогда — слышите — никогда этот огонь не был одинаковым, и никогда не возникало ощущения уже виденного… Он почти понимал… Он прошептал несколько слов, которые я воспринял, как имена, а когда я повернулся к соседу, чтобы попросить объяснений, он приложил к губам палец. Но вечером, возвращаясь по улицам, залитым ватным туманом Сити, мой сосед схватил меня за руку и указал на элегантный силуэт, прошедший мимо и тут же поглощенный фогом.
— Вы видели?
Я заметил серьезное, задумчивое, умное лицо.
— И что?
— Да, мой мальчик, в Европе, в центре Лондона, серьезный математик, читающий в университете замечательные лекции, огнепоклонник…
Под натиском бури
(Dans la bourasque)
Масса грязной воды ударила меня в спину, тонкая железная проволока, за которую я, пошатываясь, схватился, хлестнула меня, и именно в этот момент вокруг меня запорхали голоса, быстрые, невидимые, похожие на птиц, которых буря уносит в бледно-сумрачную даль.
— Дьявол! — выругался на английском первый голос.
— Нужен уголь… уголь… уголь… ах, проклятая буря! — запричитал второй голос.
Я забыл, что был в море, вымокший и окровавленный, глядя на громадное смутное чудище с ужасающим взглядом. Нашу лодку, стоящую на якоре в пятистах метрах от мола, нещадно болтало.
— Вы ничего не поймаете в такую погоду, — сказал сопровождавший меня матрос, — но мы потеряем сеть.
