Хлеб могильщиков - Дар Фредерик (библиотека электронных книг .txt) 📗

Я захотел посмотреть первую страницу газеты, которая так взволновала могильщика, но он зажал ее в руке. Мне оставалось только идти за ним, точнее, почти бежать.

Наконец, Верхняя улица, магазин. Кастэн ворвался в дом и срывающимся голосом позвал:

– Жермена!

В этот вечер, я хорошо это запомнил, она впервые надела голубое платье с серыми и желтыми цветочками, но такое же унылое, как и остальные.

– А, вот и вы, – сказала женщина.

Но вскоре улыбка исчезла с ее лица.

– Теперь я знаю, почему ты так любила ездить в Пон-де-Лэр!

Страх вспыхнул в глазах Жермены, она тотчас же выдала себя, попятившись назад.

– Значит, – настаивал Кастэн, – он снова появился?

– Но...

Он хлестнул жену по щеке. Я подскочил и схватил его за руку.

– Ну нет, – воскликнул я, – только не это.

Кастэн вырвался, не обратив, казалось, внимания на меня, и потряс газетой.

– Ты ездила туда на рынок, чтобы навестить его? Признавайся!

Жермена не ответила, но ее молчание стоило любых слов.

– Сволочь! Сука! Шлюха!

Я чувствовал, что вот-вот сорвусь от гнева, однако говорил себе, что обманутый муж все же имеет право на подобную реакцию. Я сжимал кулаки, успокаивая себя. Одно меня удивляло: как эта местная газетенка могла узнать об этой ситуации?

– Признавайся! – надрывался могильщик. – Признавайся же, дрянь, что ты ездила к нему, к этому проходимцу. Признавайся, или хуже будет.

Признание готово было сорваться с губ его жены. Сжигаемый каким-то мазохистским жаром, он ждал этого признания, от которого ему будет хуже, которое поразит его прямо в сердце, уязвит его гордость...

– Ты должна в этом сознаться, говори! Ты должна признать, что опять спала с ним. Я хочу, чтобы ты сказала это...

Потрясенная, потерянная от страха женщина кивнула. Она, казалось, находилась в какой-то прострации, близкой к обмороку.

– Да, Ашилл, я виделась с ним...

У него вырвался короткий стон, а руки безвольно упали.

– Так это правда? – пробормотал он.

Жермена снова кивнула, ощущая опасность, витавшую вокруг нее.

Смятая газета упала из рук Кастэна. Он нагнулся с усталым вздохом и, подняв ее с натугой, будто она весила десятки килограммов, развернул.

– Ладно, – пробормотал он неожиданно тихо, – ладно уж, смотри: он умер!

Я был ошарашен, уж поверьте мне. Новость так долбанула меня по чердаку, что мои мысли забегали одна за другой, как лошади в манеже.

– Умер? – выдохнула Жермена.

Кастэну хотелось заорать, но крик застрял у него в глотке. Он хрипло выдавил:

– Да, умер! Он покончил с собой, слышишь? Ты ему осточертела... Он убрался. На этот раз навсегда! Ты его никогда не увидишь! Никогда! Ах, как это здорово, как хорошо!

Мне показалось, что он сошел с ума... Жермена взяла у него из рук газету, он не пытался ей помешать... Я подошел к женщине и прочитал на первом странице:

"В Пон-де-Лэре отчаявшийся человек покончил счеты с жизнью. Молодой фотограф, принадлежавший к одному из старинных семейств нашего края, Морис Тюилье, был обнаружен домовладелицей сегодня утром в луже крови; несчастный, страдавший неизлечимой болезнью, принял смерть, перерезав себе вены на запястьях. Возле тела нашли обрывки фотографий, возможно, бедняга перед смертью уничтожил какие-то документы".

Последний абзац обдал меня холодом. Получалось, что я убил человека. Конечно же, это я толкнул Тюилье на самоубийство, нажав на кнопку его фотоаппарата. Я понимал, что произошло. Когда он проявил пленку, которую я нащелкал, к нему опять вернулась болезнь. Обескураженный, разочарованный правдой, которая ему открылась, он предпочел покончить с жизнью раз и навсегда. Это смелость слабаков. Когда они получают от жизни достаточно пощечин, они уходят. Морис ушел потому, что понял: в этом мире ему нет места. И я раскрыл ему эту грязную истину.

Гордиться мне было нечем. И тем не менее такой исход показался мне нормальным. Мы живем в жестоком мире, где тряпкам, вроде Мориса, нет места.

На Кастэна было жалко смотреть. Его подергивающиеся, как у разъяренной собаки, губы обнажали зубы. Жермена дрожала. По ее щекам сбегали крупные слезы... Установившаяся тишина была непереносима. Мне хотелось сказать что-нибудь, чтобы ее нарушить, но на ум ничего не шло. В голове была пустота.

Первым опомнился Кастэн. Он поднял глаза на жену и двинулся к ней, расставив руки.

Он хлестал ее по щекам, осыпал ударами, бил ногами... Как будто сошел с ума. Когда я решил вмешаться, лицо Жермены было в крови. Я схватил Кастэна за руку и резко ткнул его в скулу. Он отшатнулся и, пьяный от ярости, с мертвенным взглядом, прорычал:

– За что?

Но получив серию прямых ударов, упал.

– Я не могу переносить, когда бьют женщину, Кастэн. Какой бы ни была ее вина, вы не имеете права ее бить. Это недостойно мужчины.

Он поднялся на колени. Скула его набухла, а левый глаз вздулся, как воздушный шарик.

– Что вы вмешиваетесь? – проскрежетал могильщик. – Убирайтесь отсюда! Я не хочу больше вас видеть... Исчезните... Слышите меня?

Он открыл бумажник, вытащил оттуда купюру в пять тысяч франков и швырнул ее мне в лицо.

– Сейчас же убирайтесь! Сейчас же, или я вызову полицию...

Я отшвырнул деньги.

– Согласен, месье Катафалк, с меня хватит... Достаточно я на вас нагляделся, на вас и на ваших жмуриков.

Я повернулся к Жермене:

– Вы, конечно, останетесь с этим индюком?

Она указала на дверь:

– Уходите, так будет лучше. Вас это не касается, он прав.

Боже мой, как эта маленькая провинциалочка могла быть жестокой!

Я пожал плечами. На душе было скверно... Скверно от тоски и жалости.

– Паршиво все же быть мужчиной, – вздохнул я. И ушел.

Ночь почти наступила. Люди спешили по домам, о чем-то болтая. Если что и есть в провинции, так это неспешная жизнь.

Я направился к привокзальной гостинице с горящей головой и гудящими от ударов кулаками.

Поднявшись в свою комнату, чтобы собрать чемодан, я подумал о деньгах. У меня оставалось менее пятисот монет, этого не хватало даже на оплату гостиницы и обратный билет. Надо было звонить моему другу Фаржо, чтобы расколоть его на десять тысяч франков. И даже если он вышлет их телеграфом, получу я их не раньше послезавтра. Вздыхая, я растянулся на кровати, ожидая прихода сна.

В сумерках я видел лицо Тюилье, покрытое пеной. В памяти оживали его глаза, его вздернутая губа...

Для него все было кончено. Он, наконец, понял, что выбыл из игры. Я ему почти завидовал.

Потом я подумал о Жермене, которая останется со своим маленьким ненавистным могильщиком. Для нее это был конец... Больше никакой романтики, никаких мечтаний, все рассыпалось в прах. В конце концов она сама этого захотела. На что мне оставалось надеяться?

Не стоит пытаться менять судьбу других людей. Каждый тащится со своей ношей по проторенной дороге.

– А, наплевать! – вздохнул я.

Кастэн будет продолжать ее бить. И даже чаще, потому что теперь на это у него есть все права.

Она все так же будет страдать и терпеть... Будет чахнуть и умирать, как растение с подрубленными корнями.

Это было печально, но что я мог сделать? Жермена мне сама сказала, что все это меня не касается. Это было чужое грязное белье.

Сквозь занавески я заметил слабый свет газового светильника на площади. В ночной тьме его зеленоватое пламя трепетало, как крылья бабочки.

6

В мою дверь тихо постучали. Мне казалось, что я вижу какой-то неприятный и тяжелый сон. Я приподнялся...

– Входите!

Я ожидал увидеть служанку отеля, собирающую постояльцев на ужин. Но вместо нее вошел Кастэн.

На скуле у него был наклеен пластырь, а глаз едва открывался.

Он был серьезный, торжественный и какой-то сконфуженный. Темнота сбивала его с толку. Я же видел его прекрасно, благодаря свету, шедшему из коридора.