Псевдоним - Семенов Юлиан Семенович (читать книги онлайн .TXT) 📗
Знаешь, у меня в редакции в туалете висит кусок зеркала, и, когда я драю руки керосином пополам с мылом, чтобы отмыть въедливую типографскую краску, мне так грустно видеть свое изображение. Ли! Вместо длинноволосого ковбоя в сомбреро, с мексиканскими шпорами и с сорокапятикалиберным кольтом за кушаком моему взору предстает мосье с бесцветными глазами и блеклой кожей, тщательно прилизанный, – редактор, увы, должен быть образцом благообразия для граждан, как же иначе, он, словно светский проповедник, блюдет нравственность, будь она трижды неладна, эта наша проститутская нравственность, которая стоит в зависимости от колебания цен на наиболее выгодные акции чикагской биржи!
А самое страшное время наступает ночью, когда номер сверстан и разослан подписчикам. Именно тогда я начинаю читать письма редактору. Знаешь, мир разделяется на тех, кто работает, и тех, кто надсматривает за работой, алчно ожидая, когда трудящийся совершит ошибку.
Ты не можешь себе представить, как хищно набрасываются на ошибку ехидные старики и всезнающие молодые ниспровергатели. Сами они ничего не могут написать, но, боже, как они умеют отыскать ссылку на то, что Александр Македонский не говорил фразу «Боги помогут», а произнес ее Август, – будто бы они сами пили виски с императором, занемогшим поносом после чрезмерного пиршества в бане, где пар был слишком сухим и горячим! Сладостно урча, будто койоты, они рвут тело написавшего, только б уличить его в самой крошечной неточности, только б пригвоздить его к позорному столбу незнания!
Мне иногда хочется создать Всемирное Общество Журналистов и Писателей, чтобы договориться с коллегами о бойкоте человечеству хотя бы на год! Пусть поживут без Слова! И поставить при этом условие: «Запретите паразитам от знания, которые каждую строку в газете или книге читают предвзято, мучать редакторов своими подметными письмами и обижать репортеров, вживляя в их мозг некие аппаратики заведомого страха перед фантазией! Только после этого мы снова вернемся к нашей работе!» Но нет же, люди так разобщены, так ищут свою выгоду, а этим так умело пользуются те, в чьих руках власть и деньги, что мои благие прожекты так и останутся прожектами, ничего не попишешь, все будет идти так, как угодно Судьбе, подданными которой мы все являемся, дорогой Ли.
А знаешь, зачем я написал такое глупое и унылое письмо?
Только затем, чтобы ты мне по совести ответил: что бы тебе хотелось читать в газете? Еще конкретнее: на какую бы газету ты подписался? Угодны ли тебе в такого рода газете рассказы о жизни таинственного сыщика Тиктока? Стихи? Рассказы в рисунках?
Твоего ответа очень ждет неунывающий редактор Билл Сидней Портер"
30
"Мой милый!
Я совершенно не нахожу себе места!
Я попросила дядюшку Фрэнка отнести тебе эту записку, потому что у меня нет сил ждать, когда ты вернешься домой.
Прости меня! Умоляю, прости свою взбалмошную жену с отвратительным, несдержанным характером, но ведь я так люблю тебя, Билл! Я готова переносить с тобою все лишения, я пойду за тобой на край света, милый! Но что я могу поделать, если я южанка, и никогда не знала, что такое нужда, и воспитывалась, как в теплице?!
Я никогда, никогда, никогда больше не стану вести себя так мерзко, как это случилось сегодня за завтраком!
Приходи скорее!
Любящая тебя
Этол".
31
"Мое солнце!
Я все понимаю и не сержусь на тебя. Теперь.
Если ты сделаешь яичницу с гренками, мы ее съедим, когда я вернусь, и выпьем хорошего чая с шиповником. В прериях им лечат все.
Целую тебя.
Твой Билл".
32
"Дорогой Билл!
Я читал твое письмо и все время вспоминал, как ты сочинил смешную историю про оборванного, изможденного старикашку, который медленно брел по дороге, а вокруг него бегали сорванцы и поддразнивали несчастного, такова уж мальчишечья натура! (Это вроде ветрянки, все через нее проходят, остается лишь пара отметин на животе или на ягодице, которую не без интереса разглядывает любимая, ибо, ты прав, подруга вступает во владение мужем, словно банкир, купивший новое дело: исследуется все, любая мелочь, как же иначе – отныне это Свое, Недвижимость, Собственность!) Я сначала смеялся, когда ты рассказывал, как шалуны бросали в старика песочек и маленькие камушки, смеялся до тех пор, пока главный озорник не приблизился к деду и не предложил ему помочь, и тот со слезами благодарности протянул руку, и озорник взял эту руку, предвкушая предстоящую игривую шалость, а дед схватил мальчика, скрутил его, изуродовал и убил – прекрасный образец школьного воспитания, сказал ты тогда, за шалость – смертью, за слово – пулей, за шутку – кинжалом под ребро.
И еще я думаю про то, что ты вступил в полосу невезения, Билл, и поэтому тебе надо быть особенно осторожным.
Я никогда не забуду, как к нам на ранчо приехал этот миллионер Джим Диксон, состоявшийся на своем бродяжничестве в Колорадо, где он застолбил десяток хороших жил, и написал об этом книгу, и прибыл к нам, чтобы ты – Самый Талантливый Карикатурист в Округе – сделал иллюстрации к его книге, и как ты великолепно рисовал для этого самого Диксона, и как мы все покатывались со смеху, когда ты показывал свои иллюстрации, а Диксон все мрачнел, и мрачнел, и говорил, что ты Гений из Гениев, потому что никогда не был в Колорадо, но рисуешь так, словно бы ты искал там золото, а не он, и в конце концов, упившись, швырнул в костер свою рукопись, позабыв, что ты уже вклеил туда все свои рисунки.
Если бы эта книга вышла – ведь он богатый, этот Диксон, он бы хорошо уплатил и ее б издали на полотняной бумаге, – ты бы уже был знаменитым художником и тебе не надо было сидеть в кассе, а потом редактировать газету для Олухов, считающих себя потомками Дидро и Вольтера…
Но уж коль ты редактируешь эту газету и она единственное, что дает тебе деньги на жизнь (кстати, я могу помочь тебе в средствах, понятно, без процентов, ссужу на год, больше не могу, деньги только тогда деньги, когда они в деле, то есть крутятся), то изволь, я выскажу тебе, что мне было бы интересно в ней читать. Во-первых, прогноз цен на скот. Причем, если ты будешь уверять меня, что баранина подскочит в цене, а на самом деле она упадет поздней осенью, я оседлаю коней, возьму пару верных ковбоев из тех, что учили тебя стрелять ночью по «десперадос» – в тот именно момент, когда те улыбались (они же так белозубы, что единственно по чему их можно было вычислить в темноте, так по этому), приеду в Остин ночью, а на рассвете ты будешь искать на пепелище твоей редакции остатки типографских станков и то самое зеркальце, в котором грустно рассматриваешь себя после работы, во время мытья рук.
Во-вторых, мне интересно читать про то, кто с кем спит из знаменитостей, особенно из мира искусств. Это дает возможность мужьям отвоевывать хоть какую-то толику свободы у своих любимых, легко осваивающих профессию тюремщика, словно бы они все проходили курс молодого надсмотрщика в утробе мамочек. Как ведь хорошо, листая вечером газету, заметить любимой: "Крошка, послушай-ка, великий актер Пьер Шибо только тогда добивался успеха на сцене, когда начинал роман с молоденькой хористкой, на который его жена смотрела сквозь пальцы, ибо «так нужно гению». Конечно же, любимая скажет, что ты не Пьер Шибо, и невеликий актер, и работаешь не на сцене, а в хлеву, но ты благодаря свободной прессе имеешь возможность заметить ей, что успех Пьера Шибо исчислялся не только количеством вызовов, но и более высокими гонорарами за изображаемое. О, когда речь идет о том, что любимый принесет в клюве лишнюю тысячу зелененьких, благородная матрона задумается, прежде чем отрезать «нет». Она будет долго и тяжело думать, что помешает ей проявить обычную бдительность тюремного стража, а ты не мужчина, если не сможешь воспользоваться этим и в дальнейшем закрепить успех! Поскольку свобода отвоевывается по дюймам, наивно полагать, что ее можно получить всю сразу, целиком, купно.
