Псевдоним - Семенов Юлиан Семенович (читать книги онлайн .TXT) 📗
Беда, впрочем, заключается в том еще, что я не просыпаюсь с мечтой об этом; и засыпаю-то я с такого рода мечтой, и она бывает такой убаюкивающе-сладостной, так мне спокойно жить, когда она живет во мне… Но как страшно расставаться с нею днем, дорогой Ли!
А в общем-то жизнь идет нормально, я много думаю о будущем, строю планы и сочиняю смешную ерунду с использованием многочисленных «если бы»…
Извини за то, что я так долго, скучно и слезливо ныл.
Твой Билл Портер".
27
"Дорогой Эрл!
Уж и не знаю даже, что написать тебе о последних событиях…
Вроде бы все образовалось, снова в Остине тихо, скандал с делами нашего Банка погашен, твой долг получен, отдан тем, кто возместил недостающую сумму, но ощущение тревоги не отпускает меня. Вот.
Билл Сидней Портер держал себя так, как ты рекомендовал, парень проявил себя молодцом, но в нем после всего родилось какое-то внутреннее ожесточение. То, что он печатает в своем «Перекати-поле», восстанавливает против него очень многих. Начал он с домовладельцев, мол, обижают бедненьких квартиросъемщиков; потом опубликовал злые карикатуры на отцов города, а теперь стал заниматься правдоискательством в вопросе о «диких землях», которыми пока еще можно с выгодой спекульнуть. Вот. Теперь мои отношения с ним таковы, что говорить откровенно, как раньше, уже нельзя. Я чувствую себя неловко; говоря честно, во всем том, что на него обрушилось, виноват один я. Конечно, пока что я не допускаю мысли, что он решится во всеуслышание сказать правду, да и в конце концов больше поверят мне, чем ему, но удар по репутации, теперь уже лично моей, а не банковской, это может нанести.
А парень он странный, я вроде говорил тебе… Здесь уже забыли, как он стал зятем миссис и мистера Роча, одного из самых состоятельных граждан Остина, но я помню. Вот так-то. Тот его поступок совершенно не вяжется с его нынешним обликом: действительно, своровать дочку Этол, отвезти ее в церковь и венчаться без согласия родителей – штука в наших краях рискованная, а Роч – такой мужик, который умеет постоять за честь падчерицы.
Я бы не хотел, чтобы Портер показал зубы, а два факта – история с похищением будущей жены и теперешние нападки на уважаемых граждан, когда многие разделились во мнениях – был мой кассир вором или нет, – вполне позволяют считать, что он вполне может пойти на то, чтобы зарычать оскалившись, а потом и укусить.
Поскольку ты был в юности дружен с покойным отцом Этол Портер, не счел бы ты возможным каким-то образом повлиять на нее в том смысле, чтобы она подействовала на тихого, молчаливого, а потому все более и более малопонятного мне мужа?
Если тебе покажется обременительной эта просьба, забудь о ней и расскажи-ка мне про то, правда ли, что серебряные акции Филиппа Тимоти-Аустина из Скотского банка действительно стоит покупать?
Твой старый друг Майкл, Серый Наездник и директор Банка, который пока еще чудом не прогорел".
28
"Дорогой мистер Кинг!
Я был счастлив, получив от мистера Камингса разрешение вновь обратиться к Вам, теперь уже не как к высокочтимому деятелю вашингтонской администрации, но как к человеку и гражданину, оценившему вклад нашего Скотопромышленного банка в дело развития геологии и горной индустрии не только Техаса, но и всей территории, прилегающей к зыбкой и опасной мексиканской границе.
Однако, уважаемый мистер Кинг, я не могу не огорчить Вас сообщением о том, что «Первый Национальный банк» Остина, вполне оправившийся после ревизии, которая окончилась для него вполне благополучно, не только скупил значительное количество наших акций, но, как мне стало известно из вполне надежных источников, намерен финансировать дело, угрожающее тому начинанию, которое Вам так понравилось.
В Вашем первом письме Вы учили меня прямоте, советуя обозначать все параметры дела, сколь бы щепетильным оно ни было. Благодарю Вас за урок, мистер Кинг. Отныне я всегда буду следовать этому совету. Именно поэтому и формулирую: решение Большого Жюри Остина, прекратившее дело против «Первого Национального», уже нанесло ущерб нашему предприятию. Если не поправить дело, потребовав пересмотра и отмены решения Большого Жюри, ущерб будет еще более значительным.
Со своей стороны, я намерен негласно подействовать на общественное мнение так, что люди поостерегутся иметь дело с «Первым Национальным», сколь бы заманчивыми ни были его предложения, ибо в том банке держат жуликов.
Вы преподали мне хороший урок, мистер Кинг, я оценил его по достоинству. Полагаю, Вы не будете на меня в обиде, если я скажу, что шаги, предпринятые с Вашей помощью для смены ревизора и тщательного исследования бумаг в «Первом Национальном», были совершенно недостаточны.
Остаюсь, мистер Кинг, Вашим истинным почитателем
Филиппом Тимоти-Аустином, банкиром".
29
"Дорогой Ли!
Все чаще и чаще я вспоминаю наши годы в Гринсборо, и все настойчивее и постоянней звучат во мне три слова: «Когда мы были молоды». Нет, прости, не три, а четыре. Хороший был кассир в «Первом Национальном», согласись! Однажды за завтраком (а он у меня теперь до ужаса однообразен: немного овсяной каши и ломтик подогретого хлеба к кофе, живу на «прибыли» с моего «Перекати-поля», которое, говоря откровенно, медленно, но верно катится в пропасть) я так рассмеялся, что Этол в ярости чуть не разбила тарелку о мою голову, и разбила бы, не вступись за меня дочка – главный защитник, друг и борец за мои права. Я хохотал, сгибаясь пополам, не в силах остановиться, а когда Этол потребовала объяснить, что может быть смешного в нашей кошмарной жизни, я попытался объяснить ей, что вспомнил, как твой папа и мой несравненный покровитель доктор Джеймс Холл пришел в ту аптеку, где я служил учеником провизора. Он попросил сделать ему повторный анализ на сахар – бедненький, он так опасался проклятого диабета, – а я подлил в мензурку кленового сиропа, и мой шеф понесся с венком, купленным у гробовщика Серхио, в дом твоего папы, чтобы первым возложить его на крышку гроба, потому что с таким сахаром человек должен умереть немедленно.
Этол сказала, что теперь она до конца убедилась, какую ошибку совершила, соединив свою жизнь с моей, и ушла к себе в комнату плакать. А я, рассказав смешную сказку дочке, чтобы как-то отвлечь ее от домашних сцен, когда жена рыдает, кофе выкипел, каша пригорела, долг тестю вырос в три раза, количество подписчиков упало раз в семь, – отправился в то помещение, которое именуется редакцией «Роллинг стоун». По дороге я понял, что дал моему листочку именно такое название, поскольку перекати-поле более всего мне по душе, свободное и гонимое ветром, отдельное ото всех других, тихое, но не подпускающее к себе никого – сжечь можно, но развести вроде гвоздики на грядках возле дома – никогда.
Знаешь, когда я по-настоящему влюбился в перекати-поле? Когда твой папа привез меня с собою в Техас на твое ранчо и сказал: «В Гринсборо ты бы помер от чахотки, как твоя мать, – молодым совсем. Покашляй ты еще полгода и в одно прекрасное утро увидал бы на платке маленькую капельку крови. Это бы и стало началом твоего конца. Здесь, в Техасе, ты будешь жить на ранчо Ли и спать под открытым небом вместе с другими ковбоями, пасти бычков и баранов, объезжать диких коней, охранять мустангов и держать наготове карабин, чтобы участвовать в перестрелках, когда нападут мексиканские „десесперадос“, чтобы похитить скот». Я тогда ответил твоему папе, что я сам прекрасно знаю, как я болен, и кровь уже была у меня на носовом платке после приступов кашля, но я не просил его заниматься благотворительностью и лучше бы он дал мне спокойно умереть в Гринсборо, там хоть можно играть на скрипке местным девочкам или услаждать самого себя песнями под гитару о той жизни, которая лишь грезится нам, но никогда не бывает. «Ладно, – сказал тогда твой папа, – побурчи еще мне, дороги назад нет, сиди тут и становись мужчиной! Будешь скулить – отправлю к моему младшему, Ричарду, он тебе сразу ребра пересчитает!» И я, проклиная все и вся, стал ковбоем, потом забыл про кашель и про капельки крови на носовом платке, и как высшее счастье вспоминаю те часы, когда объезжал коней, стриг овец, отстреливался от грабителей, а потом привозил из поселка ящики с книгами и погружался в Шекспира и Гизо, Тениссона и Юма, Бернса и Гёте! А каким откровением стал для меня «Толковый словарь» Вебстера! Между прочим, именно благодаря ему я смог покорить Этол: я совершенно поразил ее умением объяснить каждое слово и явление, окружающее нас. Мне, знаешь, порою очень хочется написать смешную историю про то, как парень добился руки прекрасной женщины, несмотря на то, что видимо был неказист и деньгу не умел зашибать, как его соперники, но зато знал наизусть всего Вебстера. А еще я часто вспоминаю красавицу испанку Тонью… Ту, что жила возле форта, милях в тридцати от нас… Ее убил лейтенант из пограничной стражи, перепутав с «Малышом», который и подстроил все это дело, отправив ему письмо, написанное вроде бы ею самою, что «Малыш» будет уходить через границу, одевшись в ее платье… Между прочим, именно Тонья была моим первым и самым прекрасным учителем испанского языка, а я взамен учил ее французскому… Она так мечтала уехать в Нью-Орлеан и пожить там во французском квартале, самом красивом квартале этого города!.. Когда ты меня расспрашивал про нее, я говорил пренебрежительные слова, а как же иначе говорит о девушке молодой балбес, который забыл на твоем ранчо про свою чахотку, ел полусырое, еще теплое мясо бычков и пил горячее козье молоко?! Мы все находим прекрасные слова для женщины, которая была первой страстью, лишь по прошествии лет, когда открывается новое состояние – не столько тела человеческого, сколько духа.
