Дом аптекаря - Мэтьюс Эдриан (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
— Почему тебе всегда надо знать, куда мы идем? — спросил Майлс, на ходу согревая дыханием покрасневшие от холода руки.
— Потому что это придает мне уверенности. Сейчас же я не знаю, что и думать. Но у меня почему-то такое чувство, что мы уже не в Канзасе.
Они пересекли Принсенграхт. Мимо протащилась лошадь с повозкой, на которой лежали огромные, сделанные из папье-маше чудовища — приближался карнавал. Рут обернулась, и ей вдруг показалось, что она видит Йоханнеса — в сюртуке, бриджах, высокой шляпе и парике, он бежал по улице, как будто хотел догнать ее, поговорить. Она остановилась как вкопанная, но Майлс схватил ее за руку и потащил за собой. Йоханнес пробежал мимо, нагнал телегу и вспрыгнул на нее — еще один персонаж будущего шоу.
— Ты, может, все-таки соблаговолишь перебирать ножками?
Рут забежала вперед, повернулась и встала перед ним, прихлопывая замерзшими руками.
— Живут же люди! Послушай, не пора ли подзаправиться, а?
— Нет времени.
— Как жаль! А я-то размечталась.
— Даю совет: побереги рот — на таком морозе губы потрескаются.
По льду Сингелграхта осторожно кружил одинокий лебедь. Сначала Рут думала, что они идут на работу, в Государственный музей, но готический великан остался в стороне, как и Музей Ван Гога, и Музей Стеделейка. И только когда Майлс свернул в сонный переулок, носящий имя Габриэля Метсю, до нее вдруг дошло. Центральная исследовательская лаборатория. На собрании Майлс говорил как раз о ней.
— Мы пришли с миром, — сообщила она охраннику у входа, показывая свое удостоверение.
В лифте Майлс сердито уставился на нее.
— Перестань, — прошипела Рут. — Не раздувай ноздри. Ты разве не знаешь? Эта мода умерла еще в 1975-м.
— Боб Стейн, — сказал Майлс, когда они вошли в комнату. Рут протянула руку и попыталась сделать книксен. Коротышка в неуклюжих роговых очках, белом халате, коричневых мокасинах и с торчащими из носа волосками провел их в лабораторию. Из нагрудного кармана у него торчали три шариковые ручки разного цвета; пластырь на шее прикрывал внушительных размеров шишку.
— Ну, что у нас здесь? — с напускной самоуверенностью спросила Рут.
— Всего понемногу, — отозвался Боб. — Инфракрасная рефлектография, молекулярный анализ пигментов, микроскопический анализ плотности полотен. Вы, ребята, смотрите на картины. Мы заглядываем глубже, как эксперты-криминалисты на месте преступления — разгребаем грязь, копаемся в кишках, стоя в крови.
— Мило, — пробормотала Рут.
Майлс, бывший на две головы выше приятеля, обнял его за плечи и заговорил тоном завсегдатая бара:
— Принеси ему картину на дереве, и этот малый выдаст точную дату, проведя всего лишь небольшое дендрохронологическое исследование. Он распознает даже малейшие вариации в ширине годовых колец.
Боб ухмыльнулся:
— У каждой картины своя история.
— У нашей тоже?
— Конечно. Просто она написана на иностранном языке. Мы не можем ее прочитать. Но что история есть, в этом можно не сомневаться.
Боб подвел их к столу возле похожей на рентгенографическую кабинки.
— Радиография. Самый старый способ добраться до сути дела. Сейчас мы работаем со свинцом и ртутью. Особенно важен свинец. У него большой атомный вес, и он непроницаем для рентгеновских лучей. В старину художники добавляли его к белой краске. Так что если в спрятанной нижней картине есть белые места, они засияют, как голландский бордель.
— Что-то я здесь ничего не вижу, — сказала Рут, вглядываясь в диапозитив. — То есть ничего такого, чего нет на обычной картине.
— Что-то есть, только надо настроить. По крайней мере она ничем не отличается от того, что мы видим невооруженным глазом. — Он достал из конверта несколько фотографий. — Следующий шаг — инфракрасная рефлектография. Мы подогреваем картину низковольтной лампой — хай-тек, а? — потом делаем цифровые фотографии в инфракрасном спектре. Когда картина подрумянилась, можно проследить следы углерода, который поглощает световую энергию, и кальция, который его отражает. Метод хорош для картин восемнадцатого века, когда пользовались углем или жжеными костями животных. Другими словами, углеродом.
— А здесь? — спросила Рут, всматриваясь в призрачные линии.
— Пустое место. То есть углерод, конечно, присутствует, но сколь-либо значительного нижнего слоя не отмечено.
— Может быть, его здесь и нет.
— Может быть. — Боб как-то странно посмотрел на нее, покачал головой и убрал фотографии в конверт. — Остается пигментный анализ. Микроскопия в поляризованном свете. Мы провели такой анализ и установили полную аутентичность.
— То есть эта штука из восемнадцатого века? — спросил Майлс. — Не какая-нибудь современная хреновина?
— Точно восемнадцатый век. Другое дело — соскобы.
— Соскобы? — удивилась Рут. — Какие соскобы?
— Те, что передал мне мистер Палмер, и те, что мы взяли сами.
Майлс сложил руки и прикусил нижнюю губу.
— Забыл сказать. В прошлый раз, когда мы осматривали картину в хранилище, я потер ей спинку.
— Доверие превыше всего, — бросила Рут.
— Это была не краска…
— Соль серебра, — кивнул Боб. — Не знаю, как она здесь оказалась, но проблем создала немало. Чтобы провести количественный анализ серебра и проникнуть в более глубокие слои, мы применим метод нейтронной авторадиографии.
— Подробнее, — попросила Рут. — Мой мозг — губка, жаждущая знаний.
— Вряд ли стоит вдаваться в детали, — усмехнулся Боб. — Мы облучим ее и выявим монохроматический нижний слой. Если он есть. Через три месяца радиоактивность уменьшится до безопасного уровня, и картину можно будет вешать на стенку.
— Дома такими фокусами заниматься не стоит, — сказала Рут.
— Для этого нужен атомный реактор.
Она вздохнула.
— Да, тут у вас преимущество.
Майлс оглянулся на приятеля:
— Боб, когда я тебе звонил, ты сказал, что все будет быстро.
— Точно. Насчет реактора я пошутил. Теперь он не нужен. Есть промышленные инструменты, в которых в качестве источника нейтронов используется калифорний-252.
— Звучит как новый альбом Дилана.
— А? Да. Интересно. Калифорний-252 — синтетический радиоактивный элемент, который получают в атомных реакторах. Установки есть в университетах, так что мы прибегнем к их помощи. Сам прибор помещен в специальный контейнер, а для проявления и гамма-спектроскопии нужна защищенная комната.
— Черт! И где есть такая установка?
— Например, в отделении химического машиностроения.
— В комплексе Ройтерсейланд?
— Точно.
— Интересно… Я так и думала, что вы это скажете.
У Боба сработал телефон. Он ответил и, извинившись, отошел.
Рут и Майлс вернулись к столу.
— Рентгенограмма картины, написанной по фотографии. — Майлс покачал головой. — Неудивительно, что Йоханнес не хочет раскрывать нам свои секреты.
— Может, и нет никаких секретов. Думаю, никаких поразительных несоответствий между нижним слоем и верхним не будет. Он просто нанес краски.
— Посмотри на часы, — оживился Майлс. — Помнишь, когда мы в первый раз рассматривали картину, ты обратила внимание, что на часах только одна стрелка?
Рут на секунду задумалась, потом щелкнула пальцами.
— Сорокапятиминутная выдержка. Так было сказано в письме. Часовая стрелка сместилась ненамного, а минутная прошла 240 градусов.
— И что?
— Не понимаешь? Она двигалась, поэтому почти не оставила следа. Вот почему Йоханнес и не стал ее закрашивать.
— А ведь верно. Что указывает либо на поразительное отсутствие воображения, либо на сознательное решение оставить маленький ключик.
— Загадки, загадки… Как и те символы и надписи на обороте. — Рут кивнула в сторону Боба. — Он знает?
— Нет, но уже догадывается. Очень разволновался, когда обнаружил серебряную соль.
— Кто санкционировал проверку?
— Каброль. Подписал вчера. — Майлс показал на лежащую на столе прозрачную папку.
— Понятно. — Рут опустилась на стул. — Игра со временем. Три месяца. Чертовски долгий срок.
