Детектив и политика - Устинов Питер (читаем книги онлайн бесплатно .txt, .fb2) 📗
Ладно, колбасы у нас нет. Но почему нет и улыбки?
Все просто. В квартале от американского супермаркета стоит другой, принадлежащий другой фирме. Здесь встретят угрюмо — пойду туда, где улыбаются. Мрачный продавец оглянуться не успеет, как разорится. Конкуренция!
У нас монопольный торгаш — государство. И куда ни толкнись, все равно за прилавком государство, грязное, вороватое, с хамством в нетрезвых глазах. Оно никогда не разорится. В крайнем случае, провернет еще одну денежную реформу, и снова богатое. Так на черта ему нам улыбаться?
В Штатах частники, конкурируя, повышают качество и сбивают цены. Монополия там запрещена законом, а за тайный сговор посадят в тюрьму. У нас все наоборот: одна на страну сверхмонополия заламывает любые цены и давит законами конкурентов.
А нас еще пугают частником…
Задал Эду, преподавателю колледжа из Майами, свой главный шпионский вопрос: почему они живут хорошо, а мы нет? Он думал секунд десять, не больше.
— У нас очень хорошая конституция.
Видно, лицо у меня здорово вытянулось. Связь-то какая? Я про жизнь, а он про конституцию!
Из дальнейшей беседы выяснилось, что связь самая прямая.
Та конституция, что учил в школе и давно забыл я, и та, по которой живет Эд, разнятся в самом главном. Наш основной закон — это свод правил поведения, который правительство придумало для народа. Что нам можно, чего нельзя и что обязаны. А в американской конституции четко записаны права правительства — что ему можно и чего нельзя. От сих до сих, и не более того.
Короче, наша конституция — наручники для народа. Американская — намордник для правительства. А с правительством, даже очень хорошим, куда спокойнее, если оно в наморднике.
Может, и в самом деле главный залог успеха. — свободный народ и ограниченное в своих руководящих возможностях правительство?
Когда перед американцем встает проблема, которую он не может решить самостоятельно, скажем, прокладка дороги к поселку, или воскресная школа для детей, или помощь беженцам, или борьба за мир, — он обходит соседей, обзванивает знакомых и создает общественный комитет. Советский человек в аналогичном случае вырывает из школьной тетрадки листок в клеточку и пишет жалобу начальству, копию прокурору, копию президенту, копию в газету. Разница кардинальная, и именно она во многом определяет столь различный облик наших и их маленьких городков.
"Улица моя, дома мои", — гордо провозгласил Маяковский. Великий пролетарский поэт малость преувеличил. Улица, может, и моя, но вот рытвины на ней ничейные, и помойки ничейные, и урны, лежащие на боку, явно ничейные, то есть райсоветовские, то есть государственные, то есть общие, то есть опять же ничьи. Американские же улицы завидно ровны и чисты.
Дело не только в этом.
Вот, скажем, мой приятель в Пало Альто живет в прекрасном доме, в хорошем районе, зеленом и тихом. Но вечерами там темно, как в деревне, фонари редки и светят едва-едва. Причина не в экономии электричества — Америка страна немелочная. Просто жители района сами решили, что хотят жить по-деревенски. То есть, чтобы вечерами как раз и было тихо и темно, и свет с улицы не бил в занавески, и у чужих машин не было соблазна прокатиться по незнакомым кварталам. Так людям захотелось — так и живут, и ставить фонари запрещают. Они хозяева. Улица моя, дома мои.
То же самое различие сказывается и в ином.
У нас в любой вечерней компании, о чем бы ни зашел разговор, к концу его непременно станут ругать или хвалить Горбачева. Даже если на столе только чай, а за столом только муж и жена, все равно Михаил Сергеевич с ними третьим.
В обе мои поездки все вечера я проводил с американцами. И ни разу — ну, ни единого! — не заходил разговор о президенте Буше. Если я сам его не начинал.
Дело в том, что ежедневная жизнь рядового американца практически не зависит от вашингтонских политиков, в том числе и от президента. Останутся у власти республиканцы, победят демократы — все так же будут ломиться от товаров магазины, все те же великолепные машины будут проноситься по великолепным дорогам, все те же рекламы будут зазывать и предлагать, все так же слаженно будут делать свое дело фермеры, рабочие, учителя и полицейские. Я просто не могу представить, какой дурости закон должен принять конгресс, чтобы в продмагах Чикаго или Далласа вдруг исчезла колбаса. Наша страна управляется из одной капитанской рубки, поэтому единственное неверное решение тут же швыряет с боку на бок весь корабль. А жизнью Америки, прежде всего ее экономикой, управляют миллионы людей, каждый из которых у себя в мастерской, или на ферме, или в лавке — полноправный хозяин. Самый глупый его приказ имеет лишь ограниченную сферу действия: он способен превратить в банкрота самого хозяина, но никак не скажется на соседях справа и слева. Экономика Штатов, как корпус огромного корабля, разделена на множество автономных отсеков. Если один из них зальет, корабль не только не потеряет центровку, но и просто не заметит потерю.
Привычка рассчитывать не на президента, а на себя у американца в крови. Поэтому жалобщик по начальству здесь смотрелся бы так же странно, как у нас человек, ни разу в жизни не "сигналивший" наверх.
Пообедать решили в ресторане. Выбор места предоставляется гостю.
— Решай, куда хочешь. Можно в китайский, мексиканский, индийский, таиландский. А хочешь в русский?
— Ну уж нет, — отвечаю, — в русский пойду в России.
— Тогда, может, в итальянский, французский? Или — в японский?
Сил нет слушать. Издеваются, что ли? Ну откуда такое изобилие в городе, который даже не столица штата?
Изобилие, между прочим, не только ресторанное. У десятков магазинов свое национальное лицо. В Сан-Франциско самый, пожалуй, интересный квартал — китайский. Практически целый район — Чайна-таун. Вот уж где глаза разбегаются! Чего только нет — от старинных ваз до пуховых курток. А поблизости — Россия, салон живописи: Эрнст Неизвестный, Михаил Шемякин…
Америка — страна эмигрантов. Здесь нет чужих, все свои. Спросишь человека, кто он по национальности, недоуменно пожмет плечами: американец, кто же еще. Белые, черные, смуглые — все американцы. И каждый год тысячи приезжих получают гражданство, становясь американцами.
Соединенные Штаты считают самой доброжелательной к эмигрантам страной на земле.
Эта доброжелательность не только гуманна, но и выгодна.
Ведь каждый народ привозит в Америку свои знания, свой опыт, свои идеи, фасоны, рецепты, навыки. Мозги и руки со всего света сделали молодую республику самой развитой страной на планете. И, между прочим, ее обеденный стол — самым разнообразным.
Доброта окупается даже в мелочах.
Я человек советский, даже в Америке ищу дефицит.
Дело, честно скажу, трудное. Чего нет в стране, где есть все?
Оказывается, кое-чего нет и в Америке.
Две поездки, четыре штата, множество новых знакомых. И — ни единого унылого лица. Страна без нытиков.
Впечатление такое, что тут все оголтелые оптимисты. Человек без улыбки тут был бы странен, как прохожий без штанов. Все поголовно улыбаются. Я уже упомянул об этом, теперь остановлюсь подробнее.
Запомнилось: рейс Вашингтон — Москва, уже объявлена посадка, к дверям аэропорта подогнан широченный автобус с подвижным тамбуром, и пассажиры, в основном мои любимые соотечественники, валом валят к выходу. Можно бы, конечно, и не спешить, но это иностранцы пусть не спешат. А у нас в крови: в любой очереди лучше быть первым, даже в той, где ничего не дают.
В числе прочих возвращается домой хоккейная команда. Какие у рыцарей ледовой площадки медали, не знаю — а вот чемоданы здоровенные. Что вполне логично: здесь не Иркутск и не Хабаровск, сюда летают не за медалями. Ребята вошли в автобус, и, естественно, где вошли, там и сели. Гора чемоданов буквально завалила проход.
