Матросская тишина - Лазутин Иван Георгиевич (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
Последний раз в Ленинской библиотеке Калерия была семь лет назад, когда писала диплом. Профессор Угаров в порядке исключения помог ей, студентке-дипломнице, записаться в третий научный зал, где работали аспиранты и ученые со степенями кандидатов наук. А рядом с третьим залом находился небольшой зал, где для каждого работающего был отдельный столик и кресло. На двери в зал висела табличка: «Для докторов наук, профессоров и генералов». Но однажды какой-то остряк, возмущенный тем, что в этом полупустом зале иногда располагались за отдельными столиками молодые аспиранты, а то и студенты-дипломники, каким-то образом проникающие в этот просторный зал, после слова «генералов» написал черным фломастером: «и нахалов». У каждого, чей взгляд останавливался на этой табличке, на лице вспыхивала невольная улыбка. Кто-то говорил в курительной комнате, что табличка эта висела несколько дней. И как выяснилось потом— возымела свое действие. С тех пор в профессорско-генеральском зале долго не появлялись те, кого табличка окрестила «нахалами».
Диссертацию Иванова, которая была зарегистрирована в каталоге диссертаций по психологии, Калерии подняли из хранилища через час после того, как она сдала бланк заказа. За это время она детально познакомилась с каталогом книг и диссертаций по психологии.
Хоть и отвыкла она за семь лет от тишины научных залов и огромного холла, заставленного высокими ящиками с каталогами, но не прошло и полчаса, как на Калерию пахнуло чем-то таким знакомым и умиротворенно-родным, что ей вдруг показалось, будто она просиживала в этих тихих стенах с утра до вечера совсем недавно. Все было так же, как и семь лет назад: те же вполголоса говорившие библиотекари, те же молчаливые вежливые милицейские сержанты, стоявшие у подножия широкой беломраморной лестницы, проверявшие пропуска входивших в зал и отбиравшие листки со штампом на выход у тех, кто покидал читальный зал. Встретила даже несколько знакомых лиц, которые видела здесь семь лет назад. Она и раньше не могла без сострадания смотреть на одного калеку с неизлечимой болезнью, называемой в медицине «пляской святого Витта». Он и теперь, спустя много лет, почти не постарел, разве лишь в чертах его лица, чем-то похожего на врубелевского демона — до того огромны были его глубоко посаженные черные глаза, в которых колыхалась бездна мук и страданий, — еще четче проступали целеустремленность и фанатическая одержимость. Калерия даже подумала: «Вот это истинная приверженность науке!.. Сюда он с физическими страданиями добирается как в спасительный храм. Здесь он черпает силы для жизни и для борьбы с недугами».
В курительной комнате, куда Калерия вошла, чтобы позвонить мужу, к ней, поклонившись, подошел седой и уже далеко не молодой маленький человек, лицо которого расплылось в подобострастной улыбке узнавания. Круглоплечий, с животиком тыквой, выпирающим из лоснящейся жилетки, он смотрел на нее своими маленькими бесцветными глазками так, словно в следующую минуту воскликнет: «Наконец-то я вас дождался!..»
— Сколько лет, сколько зим!.. — шепеляво — было видно, что у него не было передних зубов, — произнес ее старый знакомый по читальному залу. В нем она узнала «вечного диссертанта», имя и отчество которого уже не помнила. Вспомнила только, что диссертация у него — была по диалектике Гегеля и что он часто приставал к Калерии, да и не только к ней, с праздными разговорами, когда она приходила в курительную комнату позвонить по телефону.
Легким наклоном головы и улыбкой Калерия ответила на восторженное приветствие философа, который был ниже ее ростом на целую голову, и, чтобы чем-то ответить на его приветствие, спросила:
— Ну, как ваши дела? Вы уже, очевидно, давно доктор?
— Да что вы!.. — безнадежно махнул рукой философ. — Сейчас не то что после войны… Сейчас кандидатскую защитить труднее, чем докторскую. Это вам не сороковые.
— Когда думаете защищаться? — спросила Калерия, чтобы не молчать.
— Думаю в конце года. Профессор Погорельский еще восемь лет назад дал блестящий отзыв!
— И что же до сих пор не защищаетесь? — чтобы как-то скоротать время в ожидании очереди в телефонную будку, спросила Калерия, а сама подумала: «Если девятнадцатый век породил на Руси среди молодежи целую прослойку «вечных студентов», то вторая половина двадцатого века выбросила на поверхность науки мутную волну «вечных диссертантов». Взять хотя бы этого типа в засаленной жилетке… Носится со своей диссертацией, как курица с яйцом, вот уже лет пятнадцать, а то и больше. Тоже мне, Гегель!.. И на что только живет? Поди, на крохотную зарплату или на пенсию жены. Ему ли постигнуть глубину Гегеля?..»
Чтобы избавиться от пустой болтовни с великовозрастным «вечным диссертантом», Калерия посмотрела на часы и, раздумав звонить мужу («вряд ли вернулся из бассейна»), покинула курительную комнату. От разговора с философом на нее повеяло какой-то удушливой затхлинкой, словно она прикоснулась к чему-то такому, что вызывает брезгливость.
Диссертацию Иванова Калерии выдали в первом часу дня. До закрытия библиотеки в ее распоряжении было более семи часов. Найдя в углу зала укромное место, где она и раньше любила работать, Калерия присела, достала из сумочки бумагу и ручку. Огляделась. И снова на нее повеяло той милой сердцу академической тишиной, в которую она любила погружаться в бытность студенткой-дипломницей. Слева от нее, чуть не касаясь ее локтя, обложившись книгами и рукописными листами, сидел уже немолодой, рано облысевший мужчина. Забыв обо всем на свете, он так увлекся чтением изрядно потертого научного фолианта, что со стороны можно было подумать, будто он читает «Золотого теленка» Ильфа и Петрова. На лице его бродила рассеянная улыбка, которая, казалось, вот-вот перельется в громкий смех. «Чудик», — подумала Калерия и раскрыла диссертацию Иванова.
Работа в хорошо оборудованных читальных залах крупных библиотек имеет свою особенную прелесть. Кондиционер, прохлада, тишина… Здесь не заплачет за стеной ребенок, не донесется из кухни диалог хозяйки с соседкой или домочадцем, не долетит через форточку брань дворника с владельцем автомобиля, поставившим машину в неположенном месте, не надорвет душу включенный в соседней комнате магнитофон, изрыгающий стоны западных ритмов.
Уже через пять минут, не обращая внимания на время от времени слышащееся слева приглушенное хихиканье соседа-чудика, Калерия была целиком во власти диссертации. Идя в библиотеку, она планировала бегло «пробежать ее по диагонали», но когда прочитала первые десять страниц, то забыла про «диагональ» и втянулась в главы диссертации, словно в талантливый, с драматическим сюжетом роман. Высказывания классиков были только во вступлении к диссертации. Дальше шли главы, в которых в единый прочный узел сплетались личный опыт и мысли, мысли и личный опыт… Во вступлении автор отметил, что материалом для диссертации в основном послужил восьмилетний опыт работы воспитателем в исправительно-трудовой колонии для несовершеннолетних. «Такая же нелегкая доля ждет кое-кого и из моих питомцев, — подумала Калерия. — Трудно им будет там.
За колючей проволокой нет ни водных бассейнов, ни театров, ни дискотек в кафе и парках… И ведь как тонко анализирует психологию подростка за колючей проволокой! Только труд и отцовское отношение старших постепенно, шаг за шагом выколачивает из душ оступившихся парней всю грязь и смутные думы. Эту диссертацию нужно бы издать огромным тиражом и положить на стол каждому, кто, как и я, иногда не спит ночами, чтобы найти лучший вариант спасительного воздействия на «трудного».
Некоторые места диссертации Калерия дословно выписывала, делала в блокноте сокращенные заметки. И совсем не заметила, как пролетело время и под сводами уже почти опустевшего зала прозвучал глухой звонок, возвещающий конец рабочего дня. За несколько часов прочитала всего треть диссертации, а в ней было более двухсот страниц. Не хотелось отрываться — так захватила ее талантливая работа. Но тут же успокоила себя словами, которые часто слышала от покойной бабушки: «Даст бог день, даст бог и пищу». Дочитаю завтра. Не пожалею воскресенья».
