Матросская тишина - Лазутин Иван Георгиевич (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
— Хорошо… Я сейчас же поеду… — с трудом выговорил Валерий. — Спасибо…
Первый, кто бросился в глаза Валерия, когда он вышел из прокуратуры, была женщина-маляр в рабочей униформе и брезентовом фартуке, на котором не было места, где бы не проступала всех цветов краска. Присев на корточки, она широкой кистью красила низенькую железную оградку цветника перед окнами прокуратуры.
Прикинув, сколько у него с собой денег, Валерий при виде свободного такси, выехавшего из переулка, выскочил чуть ли не на середину проезжей части улицы. Шофер остановил машину так резко, что визг тормозов вспугнул голубей на тротуаре.
— Ты что, косматик, жить надоело?! — зло пробасил пожилой таксист, когда Валерий распахнул переднюю дверцу машины.
— Прошу вас, довезите, пожалуйста, до пятидесятой больницы. Это на улице Вучетича. Очень прошу. Там у меня мама… С тяжелым инфарктом.
— Нужно быть осторожней, молодой человек, — уже другим, потеплевшим голосом проговорил таксист, трогая машину.
Глава двадцать девятая
По просьбе начальника районного управления внутренних дел Калерия месяц назад дала согласие выступить с докладом перед студентами пединститута, где ей предстояло рассказать о своей работе в инспекции по делам несовершеннолетних. С этой просьбой ректор института еще ранней веской обратился в районное управление внутренних дел, так как по разнарядке Министерства просвещения при предварительном распределении молодых специалистов институт должен был направить на работу в московскую милицию двадцать человек. И ректор опасался, как бы и в этом году не получился курьез при распределении, когда в ответ на предложение пойти работать в органы милиции студенты-выпускники делали такие глаза, будто их направляли на каторгу. Девушки плакали, а парни — кто ссылался на слабое здоровье, кто чистосердечно заявлял, что не справится с этой работой. Какие только не приводили доводы, чтобы не подписать назначение в милицию. Многих отпугивали газетные статьи последних лет, в которых часто писали о «трудных» подростках.
Калерии предстояло не просто рассказать о своей работе, о ее трудностях и сложностях (этим можно только отпугнуть студента-выпускника), а построить выступление так, чтобы пронизать рассказ идеей романтической героики и гражданского подвижничества. Ведь когда ей, выпускнице Московского университета, пришлось при распределении выбирать между аспирантурой и работой в милиции, она не колеблясь подписала второе предложение. И вот теперь не считала бахвальством упомянуть в предстоящем докладе о том, что диплом с отличием ей вручал под туш оркестра сам ректор университета академик Петровский. Ей хотелось дать понять студентам, что при распределении у нее было право выбора: аспирантура, школа, роно, милиция…
Чтобы не ограничиться в выступлении одними рассказами о своем личном опыте, Калерия считала необходимым начать его с теоретической преамбулы социально-философского плана. А для этого было необходимо освежить в памяти высказывания великих педагогов прошлого. И тут-то ее осенило… «Да что же я ломаю голову?.. В моей дипломной работе этих высказываний столько, что из них можно соорудить Монблан. Целый год выуживала их из чужих диссертаций и трудов классиков».
С этой мыслью Калерия выдвинула нижний ящик в тумбе письменного стола, который она уже не помнила, когда выдвигала. В ящике лежали связки старых писем и два семейных альбома с фотографиями далеких лет. Стоя на коленях перед письменным столом, Калерия с самого дна ящика, из которого пахнуло запахом залежалых бумаг, извлекла пожелтевший от времени напечатанный на машинке экземпляр своей дипломной работы, аккуратно переплетенный в выцветшую коленкоровую обложку. На титульном листе большими, в разрядку, буквами стояло: «Становление характера подростка, выросшего без отца». Горькая усмешка искривила ее губы. «И как только я посмела в свои двадцать два года, еще совсем не зная жизни, взвалить на себя такую тяжелую тему? Я и сейчас-то, когда уже семь лет проработала с тяжелыми подростками, иногда забредаю в тупики, из которых выхожу с трудом…»
Калерия раскрыла оглавление дипломной работы, потом пробежала взглядом лист с библиографией. Маркс, Энгельс, Ленин, Вольтер, Лев Толстой, Ушинский, Макаренко, Сухомлинский, Калинин… Три страницы были заполнены именами великих и выдающихся людей прошлого, из трудов которых, как ей казалось при работе над дипломом, она извлекала нектар человеческой мудрости и кристаллизовала из него свой первый студенческий научный труд. Высокую оценку диплому дал ее руководитель профессор Угаров, который на факультете университета слыл энциклопедистом и полиглотом. Была у него слабость, по поводу которой иногда не без желчи подтрунивали его коллеги-профессора: у студентов-иностранцев, говорящих на французском, английском и испанском языках, Угаров принимал экзамены на их родном языке. Всякий раз при этом лицо старого профессора молодело, морщины на нем разглаживались, глаза излучали сияние крайнего удовлетворения. И никто не помнил случая, чтобы студенту-иностранцу, сдающему экзамен на родном языке, профессор поставил отметку ниже пятерки.
После защиты диплома профессор Угаров предлагал Калерии подать заявление в аспирантуру при его кафедре, но она, устав от диплома и государственных экзаменов, отказалась, о чем потом, через несколько лет, не раз в трудные минуты жалела.
Больше часа Калерия листала свою дипломную работу, выписала из нее десятка два высказываний великих людей прошлого и все-таки осталась неудовлетворенной. Чем-то традиционно-старомодным повеяло от ее прежней работы. «И правильно тогда кто-то метко окрестил нас «мостовиками»… Мы мостили жалкие перемычки от одной цитаты к другой. Время прошумело дождями и бурями над нашими мостами — и все каменные быки мудрости классиков неколебимо стоят, как и раньше стояли, а наши ветхие перемычки, сооруженные по принципу «с миру по нитке — голому рубаха», рухнули, и их унесло течением. Не так теперь нужно писать диссертации и дипломные работы. А вот — как?..» Ответить на этот вопрос Калерия не могла, да она и не ставила перед собой этой задачи, Сейчас ее волновало одно: на ее докладе кроме студентов будут присутствовать преподаватели института и обязательно, как ей сказали, придет профессор Угаров. Уж перед кем, а перед ним-то она не должна ударить в грязь лицом.
Профессора Угарова Калерия видела последний раз пять лет назад на традиционной встрече выпускников факультета, которые ежегодно проходили в последнюю субботу мая. Он и тогда уговаривал ее пойти в аспирантуру, но она, отшучиваясь, ответила: «Вот поумнею еще немножко, поднаберусь опыта со своими сорванцами, тогда сама приду к вам, дорогой Петр Нилович». На эту отговорку седой профессор покачал головой, вздохнул и грустно ответил: «Не забывайте, голубушка, что мне уже давно побежал восьмой десяток. На моей кафедре сейчас почти все новые, молодые, они вас не знают…» Подошедший декан факультета прервал их разговор.
После этой встречи Калерия перед каждым Новым годом посылала профессору поздравительные открытки, на которые он аккуратно отвечал телефонными звонками, поздравляя ее, и всегда находил случай спросить: «Ну как, голубушка, поумнела? Теперь-то набралась опыта?» На эти вопросы Калерия проливала в трубку колокольчатый звонкий смех и в тон ему отвечала: «Еще немножечко-немножечко, и тогда приду к вам с заявлением…»
И вот теперь она вспоминала своего старого профессора. Решила позвонить ему, посоветоваться: что ей почитать, чтобы грамотно выступить перед студентами пединститута.
Как всегда, трубку взяла жена профессора, сухонькая старушка, оберегавшая своего мужа, как малое дитя.
— Татьяна Нестеровна, здравствуйте! Это вас беспокоит бывшая студентка Петра Ниловича, Калерия Веригина. Мне бы очень хотелось поговорить с Петром Ниловичем, он разрешил мне звонить ему домой. Если позволите…
Все, что говорила Калерия дальше, Татьяна Нестеровна не слышала, она пошла в рабочий кабинет профессора, где у него был спаренный телефон.
