Ставка на проигрыш (с иллюстрациями) - Черненок Михаил Яковлевич (книги онлайн полные версии txt) 📗
Некоторые новосибирцы, смотревшие в один из воскресных вечеров телевизионную передачу, вероятно, помнят, как в антракте перед программой «Время» на экране внезапно появился спокойный молодой парень в форме капитана милиции и без всякой шпаргалки обратился к телезрителям:
— Дорогие товарищи. Управление внутренних дел убедительно просит тех из вас, кто в прошедший вторник был на вечернем представлении в оперном театре и сидел поблизости от двадцать первого места в тридцатом ряду, срочно позвонить по телефону ноль два.
Капитан сделал паузу, еще раз повторил просьбу и, поблагодарив за внимание, исчез с экрана.
Необычное выступление сотрудника милиции вызвало у телезрителей оживление. Начались предположения и догадки. Никто из «гадавших», конечно, не знал, что уже через двадцать минут дежурная часть УВД зафиксировала шестьдесят четыре телефонных звонка. Пятеро из звонивших, назвав свои адреса, на вопрос дежурного уверенно заявили, что двадцать первое место в тридцатом ряду с начала и до конца представления в прошедший вторник пустовало.
Альберт Евгеньевич Зарванцев был арестован ровно через час после того, как Антон Бирюков уехал из телестудии.
Глава XXXII
Процессуальный закон обязывает допросить подозреваемого немедленно, а если это невозможно, то не позднее двадцати четырех часов с момента задержания. В присутствии Бирюкова Маковкина допрашивала Зарванцева утром следующего дня, так как, узнав об аресте, Альберт Евгеньевич впал в такую депрессию, что разговаривать с ним было бесполезно. К утру он пришел в себя, но ударился в другую крайность: настолько стал болтливым, что Маковкиной пришлось проявить большое терпение, чтобы из пустого многословия выявить существенное.
Допрос продолжался почти пять часов. Трусливый, слабовольный Зарванцев, стараясь чистосердечным раскаянием облегчить свою участь, не щадил ни себя, ни других. Поначалу он долго, с ненужными подробностями рассказывал биографию, затем стал жаловаться, как дурно влиял на него живущий не по средствам дядя и как в конце концов он сам соблазнился «шальными заработками».
— Что больше давало дохода — спекуляция книгами или «протекции»? — спросила Маковкина.
— «Протекции» — дело сезонное, а на книгах Реваз зарабатывал круглый год, — угодливо ответил Зарванцев.
— Где Степнадзе брал книги?
— Больше четырех лет его снабжала дефицитными изданиями Холодова. По моим подсчетам, на книгах, присланных Саней, Реваз получил прибыли не меньше двадцати тысяч. Но это капля в море. У дяди много знакомых продавцов в Адлере, Ростове, Омске, в Ташкенте, в Алма-Ате… Да и здесь, в Новосибирске, во многих книжных магазинах ему оставляют дефицитные книги.
— Сами вы занимались книжной спекуляцией?
Зарванцев опустил глаза:
— Лишь старую Библию продал Деменскому за сто пятьдесят рублей, купив ее у Сипенятина за десятку.
Маковкина показала бланки наложенного платежа и корешки денежных переводов на «до востребования».
— Почему вы не получили деньги ни по одному наложенному платежу, а предпочитали получать вместо Степнадзе переводы на Главпочтамте, идущие за «протекции»? Там суммы были крупнее?..
— Нет. Наложенный платеж шел по моему адресу, и получать его надо было в почтовом отделении, где меня знают в лицо. Кроме того, каждую отправленную книгу Реваз держал на контроле, и, если бы я получил перевод, он заметил бы это. С деньгами за «протекции» было проще. Дядя ведь не знал, кто его отблагодарит, да и девушки, выдающие переводы на Главпочтамте, постоянно меняются, не запоминают клиентов.
— Многие из тех, кому обещали «протекцию», присылали деньги?
— Больше половины. В прошлом году, например, Реваз получил пятьдесят девять переводов.
— Все по пятьсот рублей?
— Кажется, два было по четыреста и пять или шесть по триста. Южане, как правило, слали по пятьсот.
— Сколько получили вместо Реваза Давидовича?
— Я только нынче начал получать.
Маковкина показала старый паспорт и водительское удостоверение Степнадзе:
— Но вот эти документы были у вас с весны прошлого года…
Зарванцев угодливо кивнул:
— Да, я унес их с дачи Реваза вместе с форменным пиджаком. Однако в прошлом году смелости не хватило.
Маковкина перевела разговор к происшествию с Холодовой. Альберт Евгеньевич, поминутно сбиваясь, подтвердил показания Сипенятина. Когда он замолчал, оставалось сделать лишь некоторые уточнения.
— Что Холодова хотела написать в своем заявлении прокурору? — перехватив ускользающий взгляд Зарванцева, спросила Маковкина.
Зарванцев низко наклонил голову:
— Я рассказал Сане, что знаю о ее прошлой сделке с Ревазом, и предложил отомстить старику. Саня побледнела, нашла лист бумаги, села за кухонный стол и начала что-то писать. Потом вдруг сказала: «Сейчас напишу прокурору всю правду о себе и добавлю, какую гадость вы предлагаете». Я выхватил у нее бумагу. Она переломила ручку и выскочила в комнату. Я — за ней. Тут ворвался Сипенятин…
— Зачем сумку Холодовой ему подбросили?
— В аэропорту Вася странно себя вел. Показалось, что он хочет выдать меня уголовному розыску. Я от страха решил опередить его.
— Что стирали разбавителем с сумки?
— Краску. В моем портфеле лежали тюбики с масляной краской. Когда Сипенятин в квартире Деменского сунул в портфель сумку, она измазалась об них.
Маковкина помолчала:
— Профессионально сработали, ни одного своего отпечатка на сумке не оставили.
— Через носовой платок ее брал.
— Фросю Звонкову зачем к Марии Анисимовне приглашали?
— Сипенятин учил, что в таких делах надо больше путать, вот я и запутался.
— Куда бензин из «Волги» Степнадзе исчез?
— Нина позабыла заправить машину и с перепугу стала говорить что попало. — Зарванцев уткнулся лицом в ладони. — Вообще это кошмар какой-то…
— Пряжкину специально привезли в Шелковичиху, чтобы поставить под подозрение Реваза Давидовича?
— Да. Люся, выпив чуть не всю бутылку водки, как всегда, закатила истерику. Кое-как успокоив ее, я предложил на спор — на коньяк переплыть туда и обратно Иню. Люся разделась, подошла к реке и упала лицом в воду. Я за шею ее… Она почти не сопротивлялась…
— Спор завели в расчете, что Пряжкина сама утонет?
— Да. Люся многое знала, и я боялся, что она расскажет.
Молчавший на протяжении всего допроса Бирюков внезапно спросил:
— Что она могла рассказать?
— Как я хотел свою вину на Реваза свалить. Сипенятин говорил, что на основании сто седьмой статьи Уголовного кодекса меня за случай с Холодовой могут приговорить к высшей мере наказания.
Бирюков осуждающе посмотрел на Зарванцева.
— Нашли юридического консультанта. Вася и не такие страсти мог наговорить. В ваших действиях по отношению к Холодовой не было состава преступления, предусмотренного сто седьмой статьей УК РСФСР. Иными словами, вы утопили Пряжкину, пытаясь скрыть несуществующее преступление.
— Как… Как же так?.. Вы сами в разговоре со мною упоминали эту статью…
— Тогда я еще не знал всех обстоятельств происшедшего.
Зарванцев уставился на Антона остекленевшими глазами. Несколько раз он судорожно сглотнул слюну и вдруг, уткнувшись лицом в ладони, истерично разрыдался.
Маковкина, закончив оформление протокола, вызвала конвойного. Перед уходом Альберт Евгеньевич заискивающе обратился к Бирюкову:
— Что мне будет?
— Суд решит, чего вы заслуживаете, — ответил Антон.
Вскоре в кабинет вошел Слава Голубев. Положив на край стола корешки почтовых переводов, он скороговоркой выпалил:
— Вот еще на Главпочтамте отыскал, а вот эти… — Слава достал из кармана три переводных извещения. — Свеженькие, сегодня утром поступили.
Бирюков, медленно перебирая корешки, проговорил:
— Фирма «Степнадзе и компания» делает последние вздохи.
Зазвонил коммутаторный телефон. Голубев, быстро протянув руку к аппарату, ответил. Дважды повторив по-уставному «Есть!», положил трубку и сказал Антону:
