Город Бесконечной Ночи (ЛП) - Престон Дуглас (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Его голос внезапно оборвался, и он почувствовал, как его лицо заливает яркий румянец.
— Простите. Вы же знаете, что я не имел в виду лично вас.
И тут он впервые услышал смех Пендергаста.
— Винсент, если перефразировать высказывание одного мудреца: «важно не содержание банковского счета, а важен сам характер». Пропасть между богатыми и рядовыми обывателями — ложная дихотомия [44] — и она-то и скрывает настоящую проблему: в мире много злых людей, как богатых, так и бедных. Вот это и есть реальная пропасть — между теми, кто стремится делать добро, и теми, кто заботится только о себе. Деньги всего лишь усиливают вред, который могут нанести богатые, и, конечно же, позволяют им проворачивать свои темные делишки и злодеяния на виду у всех нас.
— Так в чем же ответ?
— Перефразирую другого мудреца: «Богатые всегда будут среди нас». Получается, что на этот вопрос нет однозначного ответа. Мы можем лишь постараться не использовать наши деньги в качестве инструмента угнетения и подрыва демократии.
Д'Агосту удивило то, куда завели их эти странные рассуждения.
— Да, но этот город, Нью-Йорк, меняется. Теперь только богатые могут позволить себе Манхэттен. Бруклин и даже Куинс катятся к тому же. Где обычные работяги, как я, будут жить через десять, двадцать лет?
— Для этого есть Нью-Джерси.
Д'Агоста вздохнул.
— Вы шутите, не так ли?
— Боюсь, что комната ужасных трофеев вызвала у меня неуместный сарказм.
Д'Агоста немедленно все понял. Это напомнило ему тех судмедэкспертов, которые, находясь рядом с выпотрошенной жертвой, лежащей на каталке, травили шутки о спагетти и фрикадельках. Так или иначе, им просто было жизненно необходимо неким образом изгнать ужас того, что они только что видели, и это достигалось неуместными шутками.
— Вернемся к делу, — поспешно сказал Пендергаст, — я должен признаться, что чувствую себя поверженным и получившим по заслугам.
— В смысле?
— Озмиан обвел меня вокруг пальца. Пока он не попытался подсунуть нам Хайтауэра, я и не думал, что он может быть нашим подозреваемым. Это будет беспокоить меня еще очень и очень долго.
Эпилог
Два месяца спустя
Заходящее солнце золотило отроги отдаленной индийской гряды Гималайских гор, бросающих длинные тени на предгорья и каменистые долины. В штате Химачал-Прадеш у основания хребта Дхауладхар, примерно в пятидесяти милях к северу от Дхарамсалы, стояла тишина, только издали доносились звуки тибетских длинных труб, призывающих монахов к молитве.
Дорога выходила из кедровых лесов и вливалась в извилистый серпантин, вьющийся между неприступными скалами и утесами, начиная свое долгое восхождение к вершине Хануман-джи-Ка-Тиба или — как ее еще называли — Белой горе, самому высокому пику гряды, вздымавшемуся на высоту 18 500 футов. Примерно через две мили почти невидимая тропа отделялась от главной дороги и, уводя от подъема, огибала отвесный склон, как будто прорезанный в скале, после чего еще несколько раз делала сужающиеся повороты, от которых замирало сердце, пока, наконец, не доходила до скалистого мыса. На этом месте уже много сотен лет стоял большой монастырь, построенный из дикого камня и едва различимый на склоне горы, которая его окружала. Резные украшения его покатых бастионов и остроконечных крыш, выглядели почти полностью изношенными временем и погодой.
Констанс Грин проводила время в маленьком патио, расположенном наверху монастыря и с трех сторон окруженном колоннадой, которая открывала прекрасный вид на раскинувшуюся внизу долину. Она сидела неподвижно, наблюдая, как мальчик четырех лет играет у ее ног. Он укладывал ряд молитвенных четок в узор восхитительной сложности, удивительной для ребенка его возраста.
Сейчас трубы издали второй печальный аккорд, и в затемненном дверном проеме появился некто: мужчина чуть старше пятидесяти, одетый в мантию буддийского монаха алого и шафранного цветов. Он взглянул на Констанс, улыбнулся и кивнул.
— Время пришло, — сказал мужчина на английском языке с небольшим тибетским акцентом.
— Я знаю.
Она раскрыла объятия, и мальчик поднялся и обнял ее. Констанс поцеловала его в лоб, и затем по очереди в обе щеки, после чего отпустила его и позволила монаху по имени Церинг взять его за руку и, миновав весь двор, отвести в цитадель монастыря.
Отпершись на одну из колонн, Констанс посмотрела на необъятную, горную панораму. Откуда-то снизу она услышала шум: голоса, ржание лошади. Видимо, в монастырь приехал посетитель. Констанс не обратила на это никакого внимания. Она окинула вялым взглядом далекий лес, росший у подножия гор и потрясающие отроги Белой горы, которая высилась рядом с ней. Запах сандалового дерева стал разноситься вместе со знакомыми звуками песнопений. Посмотрев на обширную панораму, она ощутила — как это часто бывает в наши дни — смутное чувство неудовлетворенности, потребности свершения, решения поставленной задачи. Ее беспокойство озадачило ее: она была со своим сыном, в прекрасном и спокойном месте, походящим для медитативных размышлений и созерцаний. Чего еще ей было желать? И все же ее беспокойство только усиливалось.
— Введи меня во все возможные несчастья, — тихо пробормотала она древнюю буддийскую молитву. — Только таким путем я смогу превратить зло в добро.
Теперь голоса зазвучали в темном проходе позади нее, и она обернулась. Через мгновение во двор вошел высокий мужчина, одетый в пыльный костюм для путешествий.
В изумлении Констанс вскочила на ноги.
— Алоизий!
— Констанс, — откликнулся он.
Он направился к ней быстрым шагом, но затем внезапно остановился, как будто почувствовал неуверенность. После неловкой заминки он жестом предложил ей расположиться на зубчатых стенах. Они сидели бок о бок, и она просто смотрела на него — слишком удивленная его внезапным и неожиданным появлением, чтобы говорить.
— Как ты? — спросил он.
— Хорошо, спасибо.
— А твой сын?
Ее лицо засияло.
— Он самый прекрасный мальчик на свете: он очень быстро учится, буквально излучает счастье и к тому же полон доброты и сострадания. Чтобы встретиться с ним с холмов спускаются дикие животные и птицы, они совершенно его не боятся, а он выходит к ним и кормит их с рук. Монахи говорят, что он — воплощение всех их надежд и даже больше.
После этого рассказа отчего-то было сложно продолжить разговор. На патио опустилось неловкое молчание. Пендергаст выглядел странно неуверенным. Казалось, ему потребовалось собрать в кулак все свои силы, чтобы снова заговорить.
— Констанс, мне нелегко… и я не могу в достаточной мере изящно выразить словами то, что должен сказать. Поэтому я скажу как можно проще. Ты должна вернуться со мной.
Эта просьба оказалась еще более неожиданной, чем его приезд сюда. Констанс так и не нашла, что ему ответить.
— Ты должна вернуться домой.
— Но мой сын…
— Его место здесь, среди монахов, в качестве Ринпоче. Ты только что сказала, что он превосходно подходит для этой роли. Но ты не монах. Твое место в мире — в Нью-Йорке. Ты должна вернуться домой.
Она глубоко вздохнула.
— Все не так просто.
— Я понимаю.
— Есть еще один вопрос, который надо обсудить... — она запнулась, не находя слов. — Что именно будет… что это будет значить для нас?
Совершенно неожиданно он взял ее руки в свои.
— Я не знаю.
— Но как ты пришел к такому решению? Что произошло?
— Я избавлю тебя от подробностей, — сказал он. — Но совсем недавно была ночь, когда я с полной уверенностью знал, что вот-вот умру. Понимаешь, я знал это, Констанс. И в тот момент — в те последние минуты жизни — внезапно я подумал о тебе. Позже, когда опасность миновала, и я понял, что, в конце концов, буду жить, у меня было время подумать о случившемся. Тогда я понял, что жить без тебя… оно того не стоит. Мне нужно, чтобы ты была рядом со мной. Какими именно будут наши отношения: как у опекуна и подопечной? Дружескими или... я не знаю... нам еще предстоит это решить. Я... я только прошу, чтобы в этом вопросе ты набралась терпения. Но, несмотря на это, остается еще один факт: я не могу жить без тебя.
