Джентльмены и игроки - Харрис Джоанн (книга жизни TXT) 📗

— Мистер Честли, пожалуйста… Я не могу этого сейчас допустить. Давайте, вставайте…

Она подставила плечо мне под руку и потянула меня вверх, с неожиданной силой.

— Коньман мертв? — в оцепенении спросил я.

— Не волнуйтесь, сэр. Он умер быстро. — Она уперлась бедром мне под ребра и почти поставила на ноги. — Мне нужна была настоящая жертва, а не просто труп. Мне был нужен сюжет. Убитый мальчик — это новости на первой полосе, день-другой — и все, а пропавший мальчик надолго дает пищу для ума. Поиски, домыслы, слезные призывы обезумевшей матери, интервью с друзьями, затем, когда надежда начинает угасать, прочесывание местных прудов и водоемов, обнаружение предмета одежды и неизбежный анализ ДНК у всех известных педофилов района. Вы знаете, как это бывает. Они знают, что он мертв, но пока не узнают наверняка…

В боку у меня снова вступило, и я стал хватать воздух ртом. Мисс Дерзи сразу осеклась.

— Простите, сэр, — сказала она, смягчившись. — Все это теперь совершенно не важно. Коньман может подождать. Он ведь никуда не денется, правда? А вы дышите спокойно. И идите. И ради бога, смотрите на меня. У нас мало времени.

И я дышал, и смотрел, и шел, повиснув у нее на шее, будто кольриджевский альбатрос, [57] и мы ковыляли потихоньку под прикрытие деревьев.

Пятница, 5 ноября

9.30 вечера

Под деревьями стояла скамейка. Мы дотащились до нее по грязной траве, и я так грохнулся на сиденье, что мое старое сердце задергалось, будто сломанная пружина.

Мисс Дерзи хотела мне что-то сказать. Я же пытался объяснить ей, что мои мысли заняты совсем другим. Конечно, всех нас это ждет, но я рассчитывал на нечто большее, чем это безумие посреди грязного поля. Но Кин мертв, Коньман мертв, мисс Дерзи вовсе не мисс Дерзи, и больше я не мог уверять себя, что страшная боль, которая жжет и грызет бок, чем-то похожа на колику. Старость унизительна, подумал я. Нас ожидает не славная смерть в Сенате, а поспешный вынос из задних дверей «скорой» или, того хуже, угасание и старческом маразме. И все же я боролся. Я слышал, как мое сердце изо всех сил старается биться, старается поддержать жизнь в этом старом теле, и я подумал: а бываем ли мы когда-нибудь готовы к этому? И верим ли в смерть по-настоящему?

— Пожалуйста, мистер Честли, мне нужно, чтобы вы сосредоточились.

Сосредоточиться! Как же!

— Я сейчас немного занят, — сказал я. — Кое-какие дела с надвигающейся смертью. Может быть, немного позже…

Снова вернулось то воспоминание, на этот раз ближе, так близко, что можно прикоснуться. Повернувшееся ко мне лицо, освещенное синим и красным, юное лицо, словно кровоточащее от горя и жесткое от решимости, лицо, мелькнувшее передо мною пятнадцать лет назад…

— Тише, — сказала мисс Дерзи. — Теперь вы меня видите?

И тут я увидел.

Редкий миг ошеломляющей ясности. Костяшки домино, выстроенные в ряд, стремительно падают к некоему мистическому центру; черно-белые картинки разом обретают резкость; перевернутая ваза превращается в любовников, знакомое лицо распадается и становится совершенно иным. Я смотрел — и в этот момент увидел Пиритса, его лицо повернуто, его очки поблескивают в свете пожарных мигалок. И в то же время я видел Джулию Страз с ее аккуратной черной челкой и черные глаза мисс Дерзи под школьной кепкой, всполохи фейерверков, освещающих ее лицо, и вдруг — вдруг я понял.

«Теперь вы меня видите?»

Да, вижу.

Я поймала этот миг. Челюсть у него отвисла. Лицо обмякло. Я словно наблюдала мгновенное разложение плоти, снятое замедленной съемкой. Он вдруг разом постарел и выглядел даже не на свои шестьдесят пять, а на все сто.

Катарсис. Вот о чем говорила мой психоаналитик, но до этой минуты я не испытывала ничего подобного. Это выражение на лице Честли. Понимание, ужас — и за всем этим, наверное, жалость.

— Джулиан Пиритс. Джулия Страз.

Я улыбнулась, чувствуя, как все эти годы соскользнули с меня, словно мертвый груз.

— Это было у вас перед носом, сэр. Но вы так и не увидели. Так и не догадались.

Он вздохнул. С каждой минутой он сдавал: лицо покрылось каплями пота. Он хрипло дышал, на губах выступила пена. Только бы он не умер сию минуту. Я слишком долго ждала. Конечно, ему придется умереть, — я знаю, что даже без смертоносного ножа покончу с ним запросто, — но сначала он должен понять. Увидеть и понять без всяких сомнений.

— Понимаю, — сказал он.

Я знала, что он не понимает.

— Страшное было дело.

Тут он прав.

— Но зачем же срывать зло на «Сент-Освальде»? Зачем обвинять Пэта Слоуна, или Грахфогеля, или Кина, или Пуста — и зачем убивать Коньмана, всего лишь ребенка…

— Коньман был приманкой, — сказала я. — Печально, но неизбежно. Что же до остальных, то не смешите меня. Слоун — лицемер. Едва запахнет скандалом, бежит, поджав хвост. Грахфогель? Это все равно случилось бы рано или поздно, с моим участием или нет. Пуст? Вам будет гораздо лучше без него. А с Дивайном я просто оказала вам услугу. Гораздо интереснее то, как повторяется история. Посмотрите, как стремительно директор бросил Слоуна, когда решил, что скандал повредит Школе. Надеюсь, он теперь понимает, каково было моему отцу. Неважно, был он виновен или нет. Неважно даже, что погиб ученик. Важнее всего было — и есть — защитить Школу. Мальчики приходят и уходят. Смотрители приходят и уходят. Но не дай бог, что-то опорочит «Сент-Освальд». Закройте на это глаза, похороните, прогоните прочь. Вот лозунг Школы. Разве не так? — Я перевела дыхание. — Хотя сейчас уже нет. Я все-таки обратила на себя ваше внимание.

Честли скрипнул — должно быть, это смех.

— Наверное. Но ведь можно было просто прислать открытку.

Милый старый Честли. Не может без шутовства.

— Вы ему нравились, сэр. Всегда очень нравились.

— Кому? Вашему отцу?

— Нет, сэр. Леону.

Повисло долгое мрачное молчание. Я слышала, как бьется его сердце. Воскресная толпа давно уже рассеялась, осталось несколько человек — силуэты на фоне отдаленного костра и в опустевших аркадах. Мы были одни — насколько возможно, — лишь скрипели оголенные деревья, медленно перестукивали хрупкие ветви, и время от времени шуршал какой-то зверек — крыса или мышь — в опавшей листве.

Молчание так затянулось, что я со страхом подумала — старик уснул или же ускользнул в такую даль, куда я за ним последовать не смогу. Потом он вздохнул и протянул в темноте руку, вложив холодные пальцы в мою ладонь.

— Леон Митчелл, — медленно произнес он. — Так это все из-за него?

Леон Митчелл. Я мог бы и раньше догадаться. Мог бы догадаться с самого начала, что за всем этим стоял Леон Митчелл. Ходячее воплощение неприятностей. Из всех моих призраков он один так и не нашел покоя. И из всех моих мальчиков он тревожит меня чаще всего.

Однажды я говорил о нем с Пэтом Слоуном, пытаясь понять, что именно произошло и мог ли я что-то еще сделать. Пэт заверил меня, что нет. Я ведь стоял тогда на балконе. Мальчики находились подо мной, на крыше часовни. Смотритель уже появился. Я не мог слететь туда, как Супермен, — а как иначе предотвратить трагедию? Все случилось так быстро. Никто бы этого не остановил. Но судить задним числом — обманчивый способ, обращающий ангелов в негодяев, а тигров — в шутов. С годами все, в чем был так уверен, тает, будто зрелый сыр. На воспоминания нельзя положиться.

Мог ли я остановить его? Вы не представляете, сколько раз я задавал себе этот вопрос. В предрассветные часы это кажется возможным, события вновь разворачиваются с отчетливостью сновидения — снова и снова падает мальчик четырнадцати лет, и на этот раз я там — там, на своем балконе, как разжиревшая Джульетта, и в эти часы я так ясно вижу Леона, вцепившегося в ржавый выступ, сломанные ногти, впившиеся в рассыпающийся камень, его глаза, переполненные ужасом.