Хроника смертельного лета - Терехова Юлия Константиновна (читаемые книги читать .txt) 📗
– И он действительно вам помог?
– Он порекомендовал меня в качестве воспитателя-переводчика. Испанским, кстати, я владела весьма поверхностно – как второй язык, я его учила всего два года. Говорить могла на бытовые темы, понимать немного – и все. По сути, он пошел на должностное преступление, чтобы мне помочь. И я поехала в Испанию работать. Мне заплатили 900 долларов, по тем временам – приличные деньги.
– А как же вы оставили больную мать? – поинтересовался Зубов.
– Оставила, – с болью произнесла Катрин, – а что мне оставалось? Попросила тетю, мамину сестру, пожить у нас какое-то время. Эти деньги маму спасли. Я прямо в Валенсии купила необходимые лекарства, испанские друзья помогли мне выписать рецепты и уладить всякие формальности.
– И как же вы работали? – усмехнулся Зубов. – Если языка не знали?
– Нет, ну не все так плохо было, – вымученно улыбнулась Катрин, – я быстро училась. К моменту отъезда из Валенсии я уже бойко болтала. Мигель мне помогал, но он не сидел на месте, постоянно разъезжал по городам, где проживали наши дети. Моя группа жила в Торренте, пригороде Валенсии… Он часто приезжал к нам, пожалуй, чаще, чем к остальным.
– А он пытался за вами ухаживать? Там, в Испании?
– Ну, Мигель бы не был собой, если б не попытался. Но то, что я девушка его друга, накладывало определенные ограничения… Он сделал пару заходов, не вышло, и он успокоился. Да, на первых порах было трудно, я почти ничего не понимала. Но испанцы очень добрые. И снисходительные… Как-то случай произошел забавный…
Когда мы приехали, детей распределили по семьям, и меня поместили жить в многодетное семейство, в настоящий табор – мама, папа, трое детей и бабушка слепая, но восхитительно певшая с соседками по вечерам аллегриас и солеа. И вот одна из дочек, девушка моих лет, Паки, с гордостью сообщает, что нас ждет алькальд, то есть мэр городка, на прием – со всеми детьми, а их у меня было ровно десять человек – пять мальчиков и пять девочек, подростки лет по тринадцать. И на следующий день нас всех повели в мэрию.
В этот день Мигель как раз приехал с инспекцией. Мигель сидит рядом и шепчет мне на ухо, что по протоколу сейчас мэр скажет речь, а я должна буду ее перевести на русский язык для детей, а потом сказать ответную речь со словами благодарности. Я чуть в обморок не упала. Сидим мы за большим столом. Мэр начинает говорить, и тут, к моему ужасу, я осознаю, что не понимаю ни единого слова. Как будто он говорит, скажем, по-арабски. В котором я ни бум-бум. Смотрю на хитрую физиономию Мигеля, пихаю его в бок, а он делает вид, что ничего особенного не происходит. Единственное, что я поняла из речи мэра, это слова: Москва, Испания, Россия, Валенсия… Одна сплошная география.
– И что дальше? – спросил заинтригованный Зубов.
– Дальше я подумала, что кроме меня и Мигеля никто здесь двух языков не знает и уличить меня в неточном переводе не сможет. Я начала плести, что, мол, Испания всегда стремилась к укреплению отношений с Россией. Они рады приветствовать детей из Москвы и помогать им. Короче, вывернулась. Мигель сидел рядом, прикрыв ладонью лицо, и тихо рыдал, но меня не выдал. Потом я промямлила слова благодарности по-испански, можно сказать, перевела обратно то, что говорила до этого. Позор, до сих пор вспоминаю, как ночной кошмар. Но потом Мигель объяснил мне, что именно произошло.
– И что же?
– Мэр Торрента говорил не по-испански, вернее, не на кастильяно, который мы изучаем как классический испанский, а на валенсиано, который гораздо ближе к каталонскому наречию. Мигель как испанец, наверно, что-то понял, и то не все. Ну, представьте – вам нужно переводить с украинского, а вы его не знаете. Очень приблизительно улавливаете, о чем речь, не более того. Вот как-то так.
Зубов поразился перемене, которая произошла с Катрин, пока она рассказывала о том, в общем-то, трудном для нее времени. Ее голос звучал весело, а на щеках появился румянец.
– Итак, вы чувствуете себя до сих пор обязанной ему, – подытожил Зубов.
– Нет, не обязанной, – поправила его Катрин, – благодарной. И я не хочу, чтобы его подозревали из-за того, что я вам в прошлый раз наговорила. Забудьте.
– О нет… – Зубов покачал головой, – если у нас и есть подозрения на его счет, то уж никак не благодаря вашим показаниям. Речь идет о двух убийствах, и то, что связало вас много лет назад, никак не повод исключать Кортеса из числа подозреваемых.
Катрин поникла снова:
– Да, слово не воробей…
– Именно, – кивнул Зубов, – причем не ваше слово, Катрин.
14 июля 2010 года, Москва, 34°C
…Сергей сидел перед телевизором с выключенным звуком, поглощенный невеселыми мыслями. Обманывать себя можно сколько угодно, но от этого мало что изменится. Он помнил бешеную, прямо таки первобытную злобу, захлестнувшую его в утро, когда он увидел ее с разбитым лицом и синяками на руках, и он помнил источник этой злобы: он был оскорблен, его самолюбие – уязвлено. Он помнил, как засыпая после снотворного, она прошептала распухшими губами: «Сережа, за что он меня так? Я же люблю его», и Сергея скрутило от непреодолимого гнева. Лишь мощным усилием воли он не позволял себе признаться в том, с какой безудержной силой его влечет к ней – недосягаемой в слепой привязанности к другому мужчине.
Он увидел ее впервые на даче, закутанную в несколько свитеров, завороженно смотревшую на Орлова. Она не видела вокруг никого – и его, в том числе. Но хотя впоследствии они стали близкими друзьями, он позволял себе смотреть на нее только как на приятельницу – доброжелательно, с долей иронии, изредка срываясь на то, чтобы задержать взгляд на ее высокой груди, стройных ногах или изгибе царственной шеи.
Сергей прикрыл глаза, и ее образ так ясно встал перед ним, что перехватило дыхание. После того кошмара на дне рождения между ними возникло опасное, щекочущее нервы напряжение – причем, как с его, так и с ее стороны. Катрин больше не могла воспринимать его только как друга – для нее он был мужчиной, которого она знала близко и ни на миг не обманывалась по поводу его отношения к себе.
Он знал многих женщин – и ни одна не вызывала в нем такого волнения, как Катрин. Он спал с ними, но ни на минуту не допускал их в сердце, равнодушно, а порой даже агрессивно отвергая любую попытку вторжения в его личное пространство. И жестоко мстил им – за то, что ни одна из этих женщин – не она.
«Для меня любить Катрин равносильно самоубийству», – с отвращением к самому себе думал Булгаков. – «Она окатит меня холодным презрением и будет права. И она все еще любит Орлова… Иначе бы не защищала его с такой яростью».
…Он пришел к Орлову на следующий день после того, как Андрея выпустили из СИЗО. Они оба понимали, что им давно пора объясниться, но если Булгаков ощущал раздражение и неприязнь, то, похоже, Орлову их разговор даже доставлял некоторое удовольствие.
– Не лезь в мои отношения с Катрин, – заявил Андрей. – Все что происходит между нами, касается только нас.
– Вы оба мои друзья, – Булгаков еще старался держать себя в руках. – А Катрин беззащитна перед тобой.
– Ей не нужна твоя защита, – огрызнулся Орлов.
– И это говоришь ты? – лицо Булгакова потемнело. – После того, что ты с ней сделал?
– И чего такого особенного я с ней сделал? – отозвался Орлов с презрением. – Большое дело – ну отымел, и что? Она – моя, и я ее люблю. Еще вопросы есть?
Булгаков в бешенстве взглянул на него.
– Есть вопросы. Если ты говоришь, что любишь ее, то как мог поднять на нее руку?! Ты, скотина, не остался за решеткой только благодаря ей! И последнее: за какие грехи она удостоилась такой расправы?
– Я не обязан отчитываться перед тобой, – вспыхнул Орлов. – Но принимая во внимание то, что мы друзья – а мы ведь друзья, не правда ли? – я тебе отвечу. По порядку. Во-первых, я глубоко убежден, что время от времени баб, когда они слишком садятся на шею, надо ставить на место – неважно, каким способом. Что касается моего пребывания за решеткой, изволь, я уже ответил на твой вопрос: Катрин – моя, и она меня любит, и всегда меня простит. До тебя почему-то не доходит, насколько прочна наша связь. И последнее: ты что, думаешь, я не вижу, как ты на нее пялишься? Так вот, учти, тебе там не обломится. Никогда. Так что забудь. И оставь свои замашки благородного рыцаря. Смешно, ей-богу.
