Кошмар во сне и наяву - Арсеньева Елена (версия книг TXT) 📗

– Можно нам уйти? – прошептала Альбина, поднимаясь и пытаясь приподнять Германа.

Он встал:

– Да, сейчас.

Повернулся к Стольнику:

– Можно вопрос?

– Ну?

Глаза у него – как мутный лед. Он почуял… почуял что-то в поведении Германа. Так матерый волк чует кровь еще прежде, чем она пролилась.

– Этот, – мотнул головой в сторону Антона, однако не нашел подходящего слова и просто повторил: – Этот за что сидит, не знаешь?

Показалось или будто прошелестело, провеяло что-то в воздухе? Нет. Антон еще ни о чем не подозревает, не догадывается, что его ждет. Огрызнулся:

– А тебе какое дело?

– Да уж больно ты профессионально рассуждал об удушье. За версту видно знатока.

– Неужели у нас еще один Удав объявился? – хмыкнул Стольник. – Да это просто серпентарий какой-то. Слышь, Удав? Не боишься конкуренции?

– Що це? – спокойно отозвался из коридора Удав. Нет, он, похоже, не боялся конкуренции.

– Ну, колись, малолетка, за что срок тянешь, – сказал между тем Стольник. – Порадуй нас с лепилой. Всегда приятно полюбоваться на свершения молодого поколения!

Антон нервно облизнул губы и обменялся невообразимо быстрым взглядом с Максом. Для Германа этот взгляд был то же самое, как если бы Антон скомандовал дружку: «Работаем по схеме номер два!» – или что-то в этом роде. Наверняка у них были заготовлены приличные легенды на всякий случай, наверняка такие случаи уже возникали, поэтому мальчики не особенно встревожились. А зря… а зря!

– Ну, я… шлепнул нашего лейтенанта, – с должной развязностью бросил наконец Антон. Даже с некоторой гордостью!

– Неужели мента? – вскинул брови Стольник, но тут же качнул головой: – Хотя нет. О таком герое ого-го весть как разнеслась бы! Какого же лейтенанта шлепнул ты, дитятко?

– Да самого обыкновенного, из части, где служил, – криво улыбнулся Антон и зачастил: – Сам не знаю, за что он меня невзлюбил. Доставал по-черному! И в тот раз… Сменился, помню, с первого караула в десять вечера. Шесть часов «под ремнем» был. Пришел в казарму, только заснул, и сразу будят: вставай, мол, командир тебе снова приказал в караул – бегом! Я портянки стал наматывать, левая хорошо легла, а правая хуже, сапог очень жал.

– До чого тут портянки? – подал голос Удав.

– Сразу видно, в армии ты не служил, – мрачно кивнул Антон. – Ты попробуй походи, когда сапог жмет! Помню, четыре часа утра было, когда я к дереву прислонился, сапог снял и начал портянку перематывать. А тут, как черт с горы, наш лейтенант из-за куста! Поставил меня по стойке «смирно» босой ногой в снег и велел так стоять, покуда он дома чаю не попьет. Я так и стоял, околел вусмерть. Вдруг со спины слышу шаги – он! И еще командует: на месте – шагом марш! Тут я его и срезал. Господи, ну зачем таким людям на свете жить?

Антон опустил голову.

– Ду-шев-но… – протянул Стольник. – А приятель – такой же зверь или помягче норовом вышел?

Он повернулся к Максу, который истово шевелил губами, уже готовый извергнуть свою порцию тщательно затверженной лжи, однако у Германа кончилось терпение:

– Интересно, это вы сами в журнальчике каком-нибудь сию жалостливую историю откопали или Хинган легенду состряпал?

– Хинга-ан? А при чем тут Хинган? – Это Стольник.

– Что еще за Хинган? Не знаем мы никакого Хингана! – Это Антон с Максом в два голоса, звенящих истерическими нотками. Не ожидали, псы…

И еще какой-то звук, напоминающий короткое, потрясенное аханье, раздался рядом с Германом. Покосился – Альбина. Ладонь прижата к горлу, глаза огромные, испуганные, а в глазах такое…

Но Германа уже ничто не могло остановить. Стиснул руки за спиной, пытаясь удержать остатки самоконтроля:

– Хинган здесь всего лишь при том, что в компании с ним эти двое в ноябре позапрошлого года убили девочку по имени Дашенька Смольникова. Ну а что с ней сделали перед смертью – пусть подскажет воображение. Наверное, тогда эта тварь и почерпнула столь глубокие знания об ощущениях человека, которого душат перед смертью…

Но вдруг ломкое, обманчивое спокойствие разбилось вдребезги. Герман метнулся к Антону, вцепился в его горло, стиснул, рывком приподняв с матраса:

– Ну как? Ты кончаешь? Тебе хорошо? Ей даже семи лет еще не было, семи лет!

И согнулся дугой, захлебнулся почти невыносимой болью от сильнейшего удара по почкам.

Герман упал. Подобрал колени к подбородку, пытаясь восстановить дыхание.

Альбина тотчас оказалась рядом, платком отирала его лицо, по которому катился холодный пот.

Проморгавшись, Герман увидел слезы на ее глазах. И вдруг его, с новым приступом боли, пронзило ощущение, что она знает…

– Вставай! – Резкий окрик Стольника. – И впредь грабки не протягивай. Ты здесь – такой же кандидат в покойники, как остальные. Подумаешь, прокурор выискался. Что же еще про 117-ю [5] не прокричал? Здесь я хозяин, понял? Я – и прокурор, и адвокат, и все прочее. Так что помалкивай, если жить не надоело. А ты…

Он обернулся к Антону, и тот, мелко суча ногами, начал отъезжать по матрасу, прижимаясь к стенке. Макса уже не было видно: скользнул под кровать. Однако Бирюк, повинуясь жесту Стольника, перевернул ее и выдернул Антона.

– Ну что, мальцы? Нет ничего тайного, что не стало бы явным, как принято выражаться на вольной воле. Вы кому лапшу на уши вешать задумали? Давайте, колитесь: правда все то, что про вас лепило наплел, или нет?

Ответа не требовалось: достаточно было взглянуть на позеленевшее, резиновое от страха лицо Антона. Макс вообще лежал, сжавшись в комок…

И вдруг Антон завыл:

– Да мы сами, что ли? Мы, может, и не хотели! Нам сказали, денег дали, ну и… А Хинган сам, что ли?..

Он подавился словами, когда на него упал взгляд Стольника:

– Афганец! Убери отсюда этих отморозков! Видеть не могу. Да не забудь отрихтовать, чтоб знали, как врать законнику! – крикнул тот. – Все! Вы автоматически переходите из разряда хозяев жизни в разряд… совсем другой – противоположный. Сейчас не до вас, повезло вам, сучарам, но как только выпулимся отсюда – можете гузно подставлять. Наденем вам юбки!

Герман отвернулся.

Ну, вот и все. Опять же: кто может, пусть сделает лучше. Он не чувствовал ни торжества, ни радости. Но, с другой стороны, не было и того жуткого чувства ненависти к себе, которое и погнало его сюда нынче утром… бросило прямо в ад. Да может ли быть что-то хуже того ада, который он создал сам в душе своей?

Кое-как собравшись с силами, встал, подал руку Альбине:

– Пошли.

Она поднялась, быстрыми движениями смахивая слезы. Герман с трудом подавил вспышку раздражения: ну, и о ком она рыдает, интересно, кого оплакивает? Будущих «петухов» Антошу с Максиком? Или все-таки… его? И откуда опять взялось это ощущение, будто девушка знает что-то о нем, о Хингане?

Герман отмахнулся от этого проклятого имени, попытался загнать его в самые дальние уголки подсознания, и это ему почти удалось. Ненадолго, правда.

– Погоди, лепило, – позвал вдруг Стольник. – Куда собрался? Посидим, поокаем.

Он похлопал по коечке, приглашая сесть, а когда Герман не выразил намерения сделать это немедленно, рявкнул:

– Садись, ну!

Герман сел. Альбина – рядом. Прижалась, садясь, плечом, но не отстранилась испуганно – так и сидела.

Стольник устроился напротив; сощурясь, вгляделся в лицо Германа.

– Ого, лепило, – пробормотал задумчиво. – Не ожидал я от тебя такой прыти. Ты, оказывается, человек посвященный. Это же надо, а? Я думал, тот паренек мелкашка какая-нибудь, вышиварь, да и второй подстать, этакие чинарик с чубариком, а тут вон какие бездны преисподние отворяются! Но ты-то как проведал про такие интимные подробности? В дела эти нос сунул? На тебя что-то совсем даже не похоже. Тогда и вопрос ребром: откуда ты это выведал? Китаев наш многорукий и востроглазый перехватил «малявочку», которая выводила этих двоих на чистую водичку, и тебе сказал? Это уже теплее. Однако причем же все-таки тут Хинган? И вряд ли в той «малявочке» могли оказаться такие душераздирающие подробности: имя, возраст девчонки… Скорее всего, и не было никакой «малявочки», так, Уксус Помидорыч?