Повелитель разбитых сердец - Арсеньева Елена (серия книг TXT) 📗

– Вот оно что… Ну, я предполагаю, что полотно было свернуто в рулон и упрятано в некий водонепроницаемый, скорее всего, металлический футляр длиной чуть больше метра и довольно-таки толстый, сантиметров десять в диаметре. То есть я предполагаю найти что-то вроде трубы именно таких размеров.

– Господи, да ведь картина триста лет пробыла в таком состоянии! Что от нее осталось?

– Да что бы ни осталось! Ты не слышала, что я довольно умелый реставратор? – заявляет Максвелл с отчетливой ноткой самодовольства.

– Слышала.

– Ну так вот! В моих руках она восстанет, как Феникс из пепла. Лишь бы ее найти. В каком угодно состоянии!

– А ты не думаешь, что даже если ее и спрятали сначала в карете, то за столько десятилетий – за два века – эту карету могли просто разобрать? А трубу приспособить под что-то другое. Ну, например… – я вспоминаю, сколько разнообразнейших труб видела в Мулене, – под какой-нибудь держак, основу для чего-нибудь, опору… Не станешь же ты обшаривать каждый дом на предмет поиска старых труб. А если не найдешь? Вдруг она уже давно за пределами Мулена? Вдруг ее тут никогда не было? А ты будешь искать, надеяться… От этого просто с ума можно сойти!

– Ты совершенно права, – задумчиво кивает Максвелл и смотрит на меня. – Невозможность удовлетворить свое желание – о, это и в самом деле может свести с ума кого угодно! Я уже почти обезумел.

Мгновение я таращусь на него с изумлением, потом его лицо придвигается ко мне так близко, что я вынуждена закрыть глаза…

17 июня 1887 года, замок Сен-Фаржо в Бургундии, Франция. Дневник Шарлотты Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо. Писано рукою Армана Буагеллана

С трудом могу поверить в то, что произошло. Какие поразительные случайности бывают на свете! Я держу в руках дневник сестры и дочери самого Лепелетье! Море открытий! Море потрясений!.. Нет, конечно, я прекрасно знал, что некогда в нашем замке Сен-Фаржо обитала семья этого Лепелетье. Надо полагать, тогда этот прекрасный замок еще не был в том плачевном состоянии, в каком он находится теперь. От черепицы на некоторых зданиях не осталось и следа, стены набухли сыростью, потолок кое-где грозит обвалиться в любую минуту. Но у нас нет средств на капитальный ремонт одряхлевшего здания и поддержания его в надлежащем состоянии. Недаром после смерти отца я окончательно утвердился в решении распроститься с Сен-Фаржо и передать его в другие, более богатые и щедрые руки, которые, возможно, вернут замку прежний блеск и красоту.

А впрочем, как говорят умные люди, у каждой палки есть два конца. Не будь Сен-Фаржо в том состоянии, в каком он пребывает теперь, я едва ли совершил бы свою поразительную, потрясающую, уникальную находку. Ведь мне повезло именно потому, что в той старой комнате во втором этаже главного здания, которой теперь никто не пользуется (штофные обои там слишком мрачны, а потолок покрыт такими трещинами, что даже смотреть на него страшно, не то что стоять под ним!), обвалился угол. Штукатурка кусками рухнула на прелестное бюро в стиле Людовика XV, которое составило бы счастье какого-нибудь коллекционера, а мне принесло бы, пожалуй, некоторые деньги, когда бы я не был слишком ленив, чтобы найти этого коллекционера и получить от него эти деньги… К числу моих неоспоримых достоинств, кроме воинствующей лени, принадлежит также и фатализм, который, клянусь богом, оказал бы честь какому-нибудь заядлому приверженцу учения Магомета. Поэтому я убежден, что всегда происходит то, что должно произойти, и хотя порою и предаюсь приличным сокрушениям о том, что бы сделал я с Сен-Фаржо, окажись у меня свободные – большие! – деньги, не сомневаюсь, что я с гораздо большим удовольствием спустил бы их в «Мулен-Руж», или в «Фоли-Бержер», или у «Максима» (да мало ли в Париже мест, назначенных нарочно для того, чтобы выкачивать денежки у тех, у кого они есть и кто желает поскорей с ними расстаться!), чем стал бы вкладывать в ремонт этого чудовищно огромного сооружения, этой разрушающейся, умирающей красоты.

Итак, на прелестное бюро совсем не прелестно обвалился угол стены.

Я даже не подозревал о случившемся, пока мне не доложил о сей катастрофе назойливый Огюст, мой камердинер. Этот добрый, хотя и недалекий малый принадлежит к той породе (увы, ныне вымершей!) верных слуг, которые считали для себя великим счастьем отдать жизнь за своего господина. Между прочим, предок Огюста в годы революционного террора разделил участь одного из графов Буагеллан, то есть моего предка, и взошел вместе с ним на гильотину, но не покинул его. Огюст восхищен тем, что служит нашему семейству по-прежнему, что мы теперь носим титул Сен-Фаржо, что он живет в самом настоящем замке, а потому с великой печалью относится к моим планам продажи сего достопочтенного вороньего гнезда. Он то и дело причитает по поводу его ухудшающегося состояния, однако нынче утром разбудил меня воплем, который сделал бы честь профессиональной плакальщице в Городе Мертвых Древнего Египта. И чтобы спасти свои уши и нервы, я принужден был выбраться из кровати. Кстати говоря, в моей спальне потолок тоже не в лучшем состоянии, однако, благодарение богу, штукатурка там осыпается только мелкими хлопьями, которые опадают на полог моей кровати и до меня не долетают. К тому же я убедился, что полог натянут достаточно туго, чтобы, в случае чего, принять на себя и более крупные куски штукатурки, а то и какой-нибудь камень, поэтому я и считаю состояние моей спальни вполне терпимым. Итак, я принужден был выбраться из кровати, завернуться в халат, который уже держал наготове Огюст, предварительно выбив из него облачко моли и пыли, и потащиться во второй этаж. Огюст разразился горестными восклицаниями, указывая на разрушения, вздымая руки и только что не царапая себе лицо на манер все той же египетской плакальщицы. А меня вдруг словно толкнуло что-то: я протянул руку к бюро и, не боясь испортить свой почти свежий, всего лишь позавчерашний маникюр, снял с крышки самый крупный обломок. Оказалось, что камень имел острый край, который изрядно покорежил крышку и даже проломил ее. Огюст издал новый крик и едва не оглушил меня. Думаю, я бросил бы в него камень, который держал в руке, только бы заставить его умолкнуть, настолько доняли меня его бабьи причитания, – как вдруг увидел, что в проломе на столешнице что-то желтеет.

Разумеется – и я не стыжусь в этом признаться, ибо это вполне естественно! – моя первая мысль была о кладе. Сердце мое затрепетало… И пусть тот, у кого оно не затрепетало бы в обстоятельствах, подобных моим, сам бросит в меня камень, как я чуть не бросил в глупого Огюста! В следующее мгновение я понял, что желтеет в стене не груда золота или хотя бы пачки ассигнаций времен Империи или Реставрации [43], а нечто вроде книги.

Надобно сказать, что к чтению книг я не особенно расположен. Думаю, что прочел их не более десятка. Это Священное Писание, записки маркиза де Сада, томики Верлена и господина Эдгара По, ну и еще несколько книжонок, прочитанных скорее случайно и от скуки, нежели целенаправленно и с какой-то серьезной целью. Мне захотелось махнуть рукой и предоставить бюро и книгу их собственной судьбе. Однако нечто, какое-то наитие – быть может, воля Провидения! – не позволило мне отойти. Наконец, подтянув рукав халата и брезгливо поморщившись, я сунул пальцы внутрь бюро и попытался вытащить книгу.

Не тут-то было: щель оказалась слишком мала. Однако мое любопытство уже слишком разгорелось, поэтому я приказал Огюсту принести какой-нибудь нож, или топорик, или, быть может, один из мечей трехсотлетней давности, которые развешаны в пиршественной зале по стенам, – словом, что-нибудь, чем можно было бы разломать крышку окончательно и достать книгу.

Огюст – право, даже лучшие из слуг иной раз позволяют себе невыносимые вольности! – сделал вид, будто ничего не слышит. Он встал на колени перед бюро и попытался выдвинуть разбухший от сырости верхний ящик. Удалось ему это далеко не сразу, однако ящик оказался пуст.