Забытые на обочине - Горохов Александр Сергеевич (электронная книга .TXT, .FB2) 📗
Да это же Балтийск! - осенило Гришу - Балтийск, ООС с небольшими нюансами!
Когда принялись за чай, Климов уже дочитал письмо в шестой раз и радостно сообщил.
- Порядок у меня дома, мужики! От жены письмо! Передали, как и обещали! Так что закончим работу и все будет в ладах!
- Дурак. - в тарелку с макаронами по флотски ответил Ложкин.
Климов обиженно вскинул голову.
- А ты бы Ложкин не рычал, а работал! Тебя каждый день наказывают, а ты никак не поумнеешь! Снова ведь изобьют!
- Дурак. - все так же в тарелку произнес Ложкин. - Никаких денег ты не получишь. Ты - бомж. Вредно тебе деньги иметь.
- А ты не бомж?! - заголосил Климов. - Бомж и наркоман! Вот!
Гриша не втягивался в разговор. Надо было написать письмо на волю и главное - кому? Писать брату было не о чем, Мишке Фридману - незачем. На какой-то миг промелькнуло желание написать письмо фермерам Карауловым, точнее - Оле Карауловой. Но он тут же понял, что неизвестно почему - очень быстро забыл эту светлую девушку, как бы сильно она не задела его чувств при встрече. Вернее сказать, не то чтоб забыл, а в мозгу его и душе Оля сразу ушла за горизонт сегодняшней жизни, осталась нежным воспоминанием из тех событий жизни, которые не возвращаются и не могут возвратиться. Оля казалась теперь персонажем не из жизни, а из мечты или снов. А если быть точнее, то он, Гриша, за короткие сроки добирал то, чего был лишен в своей изуродованной жизни. Ольга была лишь его первой, несостоявшейся, попросту детской любовью. Как всегда наивной и преходящей, от которой и остаются такие легкие и прозрачные воспоминания. Он даже и представить себе не мог, о чем бы мог ей сейчас написать - не о чем и незачем.
Неожиданно он понял, что единственным человеком, кому была хоть малейшая причина сообщить о своем положении, оказывалась Алла...
Он быстро допил чай, пристроил на тот же стол папку и на листе бумаги написал.
"Здраствуйте, Алла! Все мои дела идут хорошо, но я немного задержусь на работе, которая подвернулась. Я вспоминаю вас и Петьку каждый день. В Ярославле всё так же закончились хорошо. На работу я устроился сроком около месяца, после чего приеду к вам. Григорий."
Ему хотелось написать ещё очень многое, но неизвестно было, дойдет ли письмо до адресата. Он запечатал конверт, напряг память, написал адрес и заклеил послание как раз в тот момент, когда вниз спустился все тот же Бригадир, сменивший белую кепочку на оранжеваую каску.
- Так, вахта! Завтрак окончен, приступаем к работе! Григорий, давай письмо, через пару дней жди ответа.
Гриша подал ему письмо и Бригадир тщательно уложил его в карман комбинезона.
Неприметная и низкая дверь в стене приоткрылась и следом за Бригадиром и Ложкиным Гриша сделал с десяток шагов по наклонному тоннелю. Метра через три, в сторону - обнаружился ещё один ход, но они прошли мимо, пока не уткнулись в горизонтальный лаз, высотой больше чуть метра.
Ложкин взял одну из коротких лопат, валявшихся на земле. Бригадир посмотрел на Гришу:
- Ну, вот, Григорий. Эта нолевая отметка. Три с небольшим метра мы уже прошли, осталось около двадцати метров. Все тебе ясно? - Бригадир смотрел на него тревожно, испытующе - не знал наверняка, послушается ли новичок бесприкословно и примется ли за работу без сопротивления.
Гриша кивнул и поднял с земли лопату. Бригадир подбодрил радостно.
- Вперед! Делай, как Ложкин. Он хоть и бешеный дикарь, но горняцкое дело знает.
Гриша слегка пригнулся и шагнул под своды лаза.
Через полчаса он определил, что работенка ему досталась не то чтоб очень тяжелая, но предельно неудобная. В копаемом тоннеле можно было стоять в полусогнутом положении. Грунт был тяжелый, глинистый и не всегда поддавался короткой штыковой лопате. Приходилось помогать себе киркой. Вместе с Ложкиным он молча вгрызались в землю. Лампа освещения за спиной давала резкий свет, а грунт, который падал под ноги - отваливали дальше и вывозили на большом железном корыте остальные члены бригады. Почти сразу стало жарко, света двух лампочек,забранных решоткой оказалось мало, но здесь особого освещения и не было нужно, очень сокро Гриша приловчился работать практически на ощупь.
Ложкин долбил грунт поначалу вяло, но потом втянулся, остервенился и с натуженным кряхтением ритмично бил лопатой.
- Ты давно здесь? - негромко спросил его Гриша.
- Не все тебе равно? - глухо бросил через плечо Ложкин. - Все одно, как прокопаем, так нас и "замочат".
- Как это?
- А так. Подумаешь, поймешь.
Мокрые космы падали на лоб Ложкина, глаз его не было видно, но в словах звучала решительная убежденность.
- А куда мы этот ход копаем? Как думаешь? - спросил Гриша, а Ложкин ответил зло.
- Чего думать! Под какой-нибудь банк, или фирму! Или магазин с золотом. - он глянул косо и неприязненно. - А ты тоже бомжевал?
- Нет...
За их спинами глухонемой Рогожин кидал выкопанную глину в большое плоское корыто, а Маслаков и Климов отволакивали его в начало тоннеля. Куда потом исчезала эта выработка не было видно.
В течение несколько часов, сменяя друг друга и изредка перекуривая, они работали молча. Во время одного из таких угрюмых перекуров к Грише подошел Маслаков, тронул за плечо, заглянул в лицо и спросил деликатно.
- Простите, товарищ, вы не были на днях в Москве?
- Был...
Маслаков обрадовался и заволновался.
- Вы не имели чести принимать участия в праздновании Восьмого Марта, Международного Дня женщин?!
- Не пришлось...
- А не знаете, - заволновался Маслаков. - В столице были митинги, выступления широкой общественности против ненавистного антинародного режима?!
Вместо Гриша заорал Ложкин.
- Пошел в зад отсюда, политрук вонючий! Харю разворочу!
Маслаков присел и послушно отскочил в темноту тоннеля. Ложкин затоптал окурок и бросил злобно.
- Только душу дергает, полудурок. Тоже ведь из канавы сюда вытащили, а умного из себя корчит. Давай, втягивайся в рабство.
Гриша почти втянулся со второй вахты. Он пригляделся, как работает Ложкин, приноровился и, словно автомат, мерно и безразлично, бил тоннель ни о чем не думая. Время тянулось, отмечаемое только по углублению этого лаза... Тело стонало.
Но с третьей вахты привыкло к нагрузкам.
И мысли, сопровождающуе эту тупую, долбежную работу, были такими же однообразными, пустыми и тупыми.
Поначалу память Гриши восстановила лишь то, что из Ярославля он вернулся в Степановск. А затем, транзитом - сразу оказался здесь. И никакого пересадочного момента не было. Вроде бы его куда-то везли, но как и откуда - не вспоминалось. Да и значения это не имело.
Работа... Еда... Сон... Работа... В монотонном ряду событий за временем невозможно было уследить. Тело притерпелось, а мозг работал на замедленных оборотах, потому что никаких внешних впечатлений в него не поступало. К тому же в голове постоянно звучал беспрерывный гул и порой не хватало дыхания.
Напарники Гриши, судя по всему, были в таком же состояниии, почти не разговаривали и казались Грише попросту животными - тупыми и бессловесными тягловыми волами. Некоторый оптимизм проявлял только Климов, навязчиво рассказывал всем, что пишет ему жена, но был он то ли слаб, то ли болен, все время раблтал только на отгрузке породы, что было много легче, нежели труд в забое.
Они работали, ели и совершали все биологические процессы в каком-то полусне. Изредка Грише приходило соображение, что подобного состояния у него не было никогда - ни в Балтийске, ни в других больницах. Это отупение обьяснил на пятой вахте тот же угрюмый Ложкин. Они сидели на пару, каждый на своем ведре параши, когда Ложкин спросил.
- Башка трещит у тебя? Мозга за мозгу цепляется?
- Да, что-то около того.
- На наркоте нас держат. - и более ничего пояснять не стал.
Кажется, перед шестой вахтой, перед едой, Бригадир протянул Грише запечатанный конверт.
