Гений пустого места - Устинова Татьяна Витальевна (мир книг txt) 📗
С половником в руке, очень решительная, она прошагала к двери и наотмашь распахнула ее.
– Черт тебя побери, Родионовна!
– А?!
– Бэ! Ты мне чуть в глаз не дала!
На площадке стоял Хохлов, только в последнюю минуту успевший избежать рокового удара судьбы. В руке у него были три жухлые гвоздички, обернутые целлофаном.
– Хохлов?! Откуда ты взялся?!
– От верблюда, – ответил Хохлов. Он отводил глаза, и лицо у него было странным. – Почему ты с половником?
– По кочану, – сказала Арина. – Ты же уехал.
– Я приехал.
Она ничего не понимала. То есть она совершенно искренне ничего не понимала, он видел это абсолютно точно. Надо же быть такой идиоткой!..
– Ну?
– Что – ну?
– Мне можно войти? – И он показал жухлыми гвоздичками на дверь.
– Ах да! – спохватилась Родионовна. – Просто я думала, что это соседка… А ты… проходи… Проходи, Митя!
И он прошел. Она вошла за ним, закрыла дверь и естественным движением сунула половник на полочку под зеркалом, как будто там ему было самое место.
После этого она покосилась на него, растерянно потерла щеки и спросила:
– А ты… чего приехал?
Хохлов стащил ботинки и подал ей букетик.
– Это тебе. Только они, наверное, замерзли. Хотя баба, которая их продавала, сказала, что в тепле отойдут. Но я бы ей не очень верил, потому что она была совершенно пьяная.
– Спасибо, – растерянно сказала Арина и приняла гвоздички. – Холодно на улице?
– Ужас.
Цветы были сморщенные и почерневшие по краям.
– Сейчас я найду вазу, поставлю их и сварю тебе кофе. У меня совершенно нет еды, потому что я думала, что успею в магазин, и мы уехали, а потом… Сейчас, я только цветы поставлю…
– Выкинь их в помойку, – посоветовал Хохлов, взял ее за щеки и поцеловал глубоко и бестрепетно, и еще сильно, и страстно, и горячо, несмотря на холодные с мороза губы, и еще как-то очень уверенно и вкусно.
– Это все неправильно, – сказал он потом. – Давай сначала.
– Что?
– Все. Давай сначала все.
Арина обнимала его, и целлофановый пакетик от гвоздик шуршал по его свитеру, и Хохлов повернулся, вынул пакет у нее из рук и аккуратно пристроил рядом с половником.
Она смотрела на него, и он видел, как у нее расширяются зрачки.
– Все дело в том, что ты старый друг, – сказал он приглушенно.
– Я друг, – согласилась она. – Конечно, не очень старый, но уже пожилой.
– Вот именно.
И он опять поцеловал ее. Гвоздички теперь не мешали, и она обнимала его изо всех сил.
– Я думала, все кончилось.
– Что ты, – удивился он. – Еще ничего не начиналось. То есть началось, но… как-то не так, как мне хотелось.
– Это из-за меня, да? – спросила она и потерлась о него носом. – Я все испортила, да?
– Ты испортила мне жизнь, – пожаловался Хохлов. – Давно. Когда собралась замуж за Кузю. Или еще немного раньше, когда твоя бабушка пекла лепешки, а я тебя учил… постой, чему я тебя здесь учил? Теории вероятности?
– Теории функции комплексного переменного.
– Точно, – подтвердил Хохлов с удовольствием, будто она сказала ему что-то очень приятное. – Точно. Так и есть.
Он прижимал Арину к себе, гладил по спине, и ей казалось, что его большая рука обнимает ее всю, словно он держит ее на ладони, закрывая со всех сторон, и это было странное чувство.
– Хохлов, – вдруг спросила она, – ты уверен, что тебе нужна именно я? А? Уверен?
Он неспешно целовал ее в висок и, оторвавшись, велел:
– Не задавай идиотских вопросов!
«Хорошо, – подумала она с замирающим восторгом. От виска, в который он ее целовал, мурашки шли по всей голове, даже макушку пощипывало. – Как скажешь. Я не буду задавать тебе глупых вопросов. Я не буду делать ничего такого, что не понравилось бы тебе. Я буду просто чувствовать, впитывать, ловить каждое мгновение, и пропади оно все пропадом!.. Я слишком долго ждала. Или не ждала, а только сейчас придумала, что ждала именно его, с его пожухлыми гвоздичками, холодными губами, твердой шершавой щекой и запахом мороза и какого-то сложного одеколона?..»
Раньше все было неправильно, а сейчас стало правильно, неловкость, которая почти не давала ей дышать в первый раз, вдруг вся куда-то делась, и она стала ласкаться к нему так, как никогда и ни к кому не ласкалась.
Арине вдруг стало наплевать, что именно он о ней подумает, и подумает ли вообще, и вдруг ей захотелось свести его с ума, вот просто взять и свести, так, чтобы он тоже не мог дышать и тоже чувствовал только холод в затылке и еще что-то такое непонятное в позвоночнике, и неукротимый, неуемный, сумасшедший восторг, когда понимаешь, что лодку несет прямо к водопаду, но нет никакой смертельной опасности, а если и есть, так наплевать, оно того стоит, ведь нельзя же не попробовать вот так, хоть один раз в жизни, но именно так, когда от страха закрываешь ладошками глаза, а лодку все несет и несет, и кружится голова, и в последний момент, отняв ладони, вдруг видишь перед собой радугу, а под ней весь мир, от самой мелкой песчинки и до самой далекой звезды, и понимаешь, что он огромен и прекрасен, и он принадлежит тебе, пусть только один миг, но принадлежит, целиком и полностью, от края и до края!..
Она взяла Хохлова за уши, восторгаясь тому, какие это прекрасные, необыкновенные, исключительные уши, поцеловала в подбородок, и потом еще в щеку, и потом еще, не в силах удержаться, в губы, и еще и еще, хотя была совершенно уверена, что не умеет целоваться, давным-давно кто-то сказал ей такую глупость, и она почему-то в нее поверила. Начав целовать Хохлова, она совершенно забыла о том, что решила свести его с ума, и опустила руки, только когда он попросил:
– Отпусти мои уши. Мне больно и ничего не слышно.
– А что ты должен слышать?
Он не знал. Какая разница?!.
Он хотел ее так, что у него болело, кажется, даже в голове, и больше ни о чем он не мог думать, и ему хотелось лечь с ней на кровать и уже сделать что-нибудь такое, от чего перестало бы болеть, и чтобы она почувствовала и поняла… Нет, чтобы ей казалось… Нет, чтобы она пришла в восторг… Нет, чтобы…
Мысли, носившиеся по кругу, медленно затухали, осыпались искрами, как гаснет бенгальский огонь, и там, внутри, становилось черно, обморочно и щекотно, и он боялся, что не дотерпит, а сколько еще терпеть, неизвестно, потому что она опять взяла его за уши и опять принялась целовать, словно не понимала, что с ним делается!..
– Пошли, – попросил он жалобным и неуместно глупым голосом. – Пошли, пожалуйста, я больше не могу.
Кажется, она искренне удивилась, что куда-то нужно идти, и план соблазнения вот-вот рухнет, а она только начала оживать, словно ледяная корка, покрывавшая ее внутри и снаружи, стала подтаивать.
– Митя?
Хохлов знал ее квартиру как свои пять пальцев и знал, что в большой комнате – иногда она смешно называла ее гостиной – стоит брудастый короткий диван, который нужно раскладывать в несколько приемов, а в маленькой – сибаритская, немыслимой роскоши кровать, со столбиками и горой кружевных подушек.
Когда Арина купила себе эту кровать, Хохлов – ума палата – заподозрил было неладное, что-то шевельнулось у него в голове, какая-то мысль пробежала вроде той, что у обыкновенной, серенькой, затурканной переводчицы не может быть кровати, при одном взгляде на которую с нормальным мужчиной делается нечто вроде короткого содрогания во всех мышцах. С момента водружения кровати Хохлов предпочитал в спальню лишний раз не заходить, от греха подальше, и сейчас решил, что не пойдет ни за что!..
Не пойдет, и все тут!.. Она, может, намеревается продолжать в том же духе еще несколько часов, а ему для полного перегрева только еще кровати не хватает! И так обороты двигателя взлетели до максимума, того и гляди заглохнет, а он не может так перед ней опозориться!
Кое-как, волоча ее за руку – она все лезла его целовать, – Хохлов дошел до дивана и пристроился там, и это изменение положения оказалось еще хуже, потому что старая подруга Родионовна немедленно взобралась к нему на колени.
