Джентльмены и игроки - Харрис Джоанн (книга жизни TXT) 📗
Я вижу, как отец стоит, сгорбившись, и глядит на крышу. Я чувствую его страх, не столько из-за нападения на «Сент-Освальд», сколько из-за предстоящей работы. Джон Страз не отличается сообразительностью, но основателен и, конечно, четко представляет, что ему предстоит сделать.
— Мне придется лезть за ними, — доносится со двора его голос, слабый, но отчетливый.
— Как это?
Слоун в своем рвении не заметил простейшего решения. Пожарники еще не прибыли, полиция, у которой всегда дел по горло, даже не показалась.
— Придется лезть наверх. Это моя работа.
Голос отца крепнет: смотрителю «Сент-Освальда» надо быть крепким. Помню слова Слоуна: «Мы рассчитываем на тебя, Джон. „Сент-Освальд“ рассчитывает, что ты выполнишь свой долг».
Слоун прикидывает расстояние. Я вижу, как он все просчитывает, высматривая углы. На крыше — мальчики, на земле — человек, а между ними — главный смотритель. Он и сам бы полез, конечно же, но кто будет держать мегафон? Кто встретит спасателей? Кто за всем присмотрит?
— Не напугай их. Не подходи слишком близко. Будь осторожен, хорошо? Прикрой пожарную лестницу. Залезь на крышу. Я буду их направлять.
Их направлять. Еще одно выражение Слоуна с интонациями человека действия. Он мечтает о том, чтобы залезть на крышу часовни и спуститься по веревке с потерявшим сознание мальчиком на руках, и представить себе не может, какого немыслимого усилия воли стоит отцу согласиться на это.
Мне ни разу не приходилось пользоваться пожарной лестницей. Меня всегда привлекали нестандартные маршруты: окно библиотеки, Колокольная башня, слуховое окно в застекленной художественной мастерской, через которое можно попасть на тонкую металлическую балку, ведущую к обсерватории.
Джон Страз ничего этого не знал, да и знал бы — не воспользовался. При маленьком росте я все-таки уже вешу многовато, чтобы ходить по стеклу или продираться через плющ на самом узком карнизе. Я знаю, что за годы работы в «Сент-Освальде» отец ни разу не рискнул воспользоваться пожарной лестницей в Среднем коридоре, не говоря уже о ненадежной системе желобов и проходов наверху. Наверняка и сейчас туда не полезет, а если и полезет, то не слишком далеко.
Я смотрю вдоль крыш в сторону Среднего коридора. Вот она, пожарная лестница: скелет динозавра, растянутый над пропастью. Вид у нее довольно жалкий: сквозь толстый слой краски прорываются пузыри ржавчины, но она достаточно прочная, чтобы выдержать вес взрослого мужчины. Осмелится ли он? И если да, что мне тогда делать?
Вскарабкаться обратно к окну библиотеки? Но это слишком рискованно — меня увидят с земли. Надо пойти другим путем — пробраться, не потеряв равновесия, по длинной балке между двумя широкими слуховыми окнами художественной мастерской, потом по крыше обсерватории и через главный водосток обратно к часовне. Я знаю десяток способов удрать. У меня есть ключи, и мне известен каждый закуток, каждый проход и каждая черная лестница. Мы им не дадимся. Я даже в восторге, несмотря ни на что, — уже вижу, как мы снова дружим, забыв ту дурацкую ссору перед лицом такого обалденного приключения…
Пожарная лестница пока что не просматривается, но через минуту-другую я могу оказаться в полной видимости. Риск, правда, невелик. Даже если они заметят мой силуэт на фоне безлунного неба, вряд ли меня узнают.
И я бегу туда, кроссовки прочно цепляются за мшистый скат. Снова раздается голос Слоуна: «Оставайтесь на месте! Сейчас вам помогут!» — но я знаю, что он не видит меня. И вот я уже добираюсь до хребта динозавра, потом выше, на гребень, венчающий главное здание, и сажусь на него верхом. Леона нигде нет. Скорее всего, он прячется с той стороны Колокольной башни, где самое надежное укрытие и где тебя не заметят снизу, если, конечно, не высовываться.
На четвереньках, по-обезьяньи, я быстро продвигаюсь вдоль гребня. Оказавшись в тени Колокольной башни, я оглядываюсь, но отца не видно — ни на пожарной лестнице, ни на дорожке. Леона по-прежнему нет. У башни я перепрыгиваю знакомый колодец, затем из уютной тени обозреваю свое царство крыш. И рискую тихонько позвать:
— Леон!
Ответа нет. Мой голос уходит в туманную ночь узкой полоской.
— Леон!
И тут я вижу его, распластанного на парапете, в двадцати футах передо мной. Он вытянул шею, как горгулья, пытаясь увидеть, что происходит внизу.
— Леон!
Он меня слышит, я знаю, но не двигается. Я начинаю карабкаться к нему, стараясь держаться как можно ниже. Еще не все потеряно: я покажу ему окно, затащу в укрытие, а потом выведу наружу, когда все стихнет, и никто его не узнает и не заподозрит.
Я подползаю ближе; снизу доносится оглушающий рев мегафона. И крышу внезапно заливают огни, красные и синие, мелькает тень Леона, и он снова с проклятиями распластывается. Это приехали пожарные машины.
— Леон!
По-прежнему ничего. Он словно зацементирован в парапет. Голос из мегафона сливается в гигантское скопище гласных, которое валуном катится на нас.
— Вы, там! Не двигайтесь! Оставайтесь на месте!
Я склоняю голову над парапетом — снизу она покажется темным пятном среди многих других. Отсюда виден приземистый Пэт Слоун, длинные неоновые лучи пожарной машины и вокруг нее темные, похожие на бабочек фигурки людей.
Лицо Леона бесстрастно, словно гриб в тени.
— Ты, дерьмо мелкое.
— Давай же, ты! Мы еще успеем.
— Успеем что? Перепихнуться по-быстрому?
— Пожалуйста, Леон. Это не то, что ты думаешь.
— Правда, что ли?
Он смеется.
— Пожалуйста, Леон! Я знаю, как выбраться отсюда. Но нужно спешить. Сюда идет мой отец…
Молчание, глухое, как могила.
Голоса под нами сливаются в смутное облако, словно дым от костров. Над нами Колокольная башня с выступающими балконами, перед нами колодец, отделяющий крышу башни от крыши часовни: вонючая расщелина в форме воронки, по стенам которой лепятся водосточные желоба и голубиные гнезда, сужается книзу до тесного зазора между строениями.
— Твой отец? — отзывается Леон.
За спиной раздается какой-то звук. Я поворачиваюсь и вижу человека, который стоит на дорожке и перекрывает нам путь к спасению. Нас разделяет пятьдесят футов крыши, и, хотя дорожка достаточно широка, он пошатывается, словно канатоходец, — кулаки сжаты, лицо напряженное, сосредоточенное — и дюйм за дюймом подбирается к нам.
— Не двигайтесь, — говорит он. — Сейчас я вас заберу.
Это Джон Страз.
Он тогда не мог разглядеть наши лица. Нас скрывала тень. Два призрака на крыше. Мы еще можем скрыться, я знаю. Колодец, отделявший часовню от Колокольной башни, глубокий, но его жерло узкое — футов пять в самом широком месте. Мне приходилось перепрыгивать его, уже не помню, сколько раз, даже в темноте риск невелик. Отец не осмелится последовать за нами. Мы вскарабкаемся по скату крыши, пройдем, не потеряв равновесия, по карнизу Колокольной башни и спрыгнем на балкон. А там — сотня мест, где можно спрятаться.
Что потом — лучше не думать. В моем воображении мы снова Буч и Санденс, замершие на стоп-кадре, оставшиеся героями навсегда. От нас требуется одно — прыгнуть.
Хочется думать, что у меня были сомнения. Что мои действия были осмысленны, а не продиктованы слепым инстинктом зверя, спасающегося бегством. Но все, что случилось после, для меня теперь словно в вакууме. Наверное, именно тогда у меня пропала способность видеть сны — наверное, все сны моей жизни разом явились мне в тот миг, чтобы больше не приходить никогда.
Хотя в то время мне, наоборот, казалось, что я просыпаюсь. Просыпаюсь после стольких лет жизни во сне. Мысли неслись, сверкали у меня в мозгу, как метеоры в летнем небе.
Леон, смеясь, прижимает губы к моим волосам.
Мы с Леоном на газонокосилке.
Леон и Франческа, которую он никогда не любил.
«Сент-Освальд» и близость, невероятная близость моей победы в этой игре.
Время остановилось. Я — словно звездный крест, вишу в пространстве между Леоном с одной стороны и отцом — с другой. Да, хочется думать, что у меня были сомнения.
