Век кино. Дом с дракончиком - Булгакова Инна (читать книги онлайн без .txt) 📗
— Хорошо, последний вопрос. Вам о чем-нибудь говорит такой набор цифр: три тысячи девяносто пять?
— Как, как?.. — Бизнесмен с силой вдавил сигару в фарфоровую пепельницу, так что она превратилась в коричневое крошево. — Не говорит ни о чем.
«И этот ражий мужик чем-то напуган! Все трое, тройка из „Страстоцвета“…» — размышлял Валентин, неслышно спускаясь по ковровой лестнице. Заведение шикарное, ковры и паласы… и уборщица с пылесосом, под гремучее шипение которого легко выскользнуть с «черного» хода, сесть в машину и… или пешком добраться до набережной под укромную тень тяжких сводов моста. Седой старик в долгополом пальто — его видел только Серж, да и видел ли? Под силу старику справиться с мужчиной в расцвете сил?..
На обратном пути Валентин заехал на Арбат разменять доллары — по благоприобретенной привычке, в этом заведении курс валюты был чуть выше. Наверное, здесь побывали и сестры на Рождество, чтоб купить себе нарядные платья — цвета жизни и неба.
Разменял, подошел к машине, нагнулся к окошечку.
— Даша! Напиши словами, какие числа повторяла Марина в бреду.
«Три тысячи девяносто пять».
Неужели разгадка так проста?
Валентин вернулся в крошечный офис, спросил у молодого скучающего клерка:
— Сегодня курс доллара три тысячи сто пятнадцать. Вы случайно не помните, каков он был в начале декабря?
— С ходу не скажу, за месяц поднялся незначительно.
— Вот такая сумма вероятна: три тысячи девяносто пять рублей?
— Вполне вероятна.
— Мне нужно знать точно.
— Могу организовать информацию.
— Действуйте, за мной не пропадет.
С помощью компьютера (и двадцати «зелененьких») информация была организована: 5 декабря (в день похорон Алеши), по официальному курсу, доллар стоил искомые 3 тысячи 95 рублей.
И фирмачи из «Страстоцвета» не сообразили, о чем идет речь? Что ж, если и сообразили, то по каким-то неведомым причинам Валентина в известность не поставили.
— Даша, а у тебя ведь сессия. Ну, в институте я переговорю с кем надо, в крайнем случае «академ» возьмешь. И вот что: может, поживешь пока у моего приятеля?.. Да погоди, выслушай! Он человек добрый, а главное — посторонний…
Она молча говорила — нет!
— Так и будешь в машине целые дни сидеть?.. Хорошо. Только скажи: кого ты ждешь? Не отрицай. Кого ты ждешь на месте преступления?
Полный ужаса и отважный одновременно взгляд.
— Господи, ну прости! Ну как тебя сдвинуть с мертвой точки? Что мне сделать? Давай уедем. Сегодня один умный человек предложил… предупредил. Тоже нет… Ладно, я сейчас.
Роковая «Арбатская» внутри напоминала оранжерею. Где тот «зеленый камень» — место встречи негодяев-любовников? Да не в метро же!
Валентин выбрал розы — из драгоценного природного пурпура (поистине драгоценного — по цене). И когда бросил охапку ей на колени, склоненное белокожее лицо озарилось — слабым отблеском «небесного града».
Возлюбленный враг
Живые цветы на морозе кажутся хрупкими, как из стекла, и не пахнут. Серж, конечно, размахнулся (щедрость сердца? горя? или вины?). И румяный купец — так Валентин прозвал про себя Дмитрия Петровича — разорился на прекрасный венок из белых лилий.
В застывшем царстве тихо, пасмурно, редкие снежинки падают на вознесенное над толпой лицо — пронзительное в смертных тенях, детская лукавая улыбка чуть приподнимает уголки губ под впалыми щеками… Манон Леско унесла с собой тайну, и вот мы ее разгадываем. Убийца, самоубийца или жертва — наверное, каждый в небольшой толпе задавался вопросом, а один (как подозревал сыщик) знал наверняка. Знать бы — кто…
Расчищенная с утра аллея, гроб на плечах у тех же персонажей: Серж, Дмитрий Петрович, Борис… и старик костюмер (действительно, высокий, седой, сутулый) не уступил своей участи Валентину. Тот шел рядом с Дашей, она не плакала, никто не плакал — не от бесчувствия, нет, видать, не пришло еще время облегчающих душу слез, довлел страх.
Он увидел издалека разверстую яму в ограде, узорной, черно выкрашенной, возле памятника из замшелого, с прозеленью камня. Сакраментальный «зеленый камень»? Как укол в сердце… да ну, абсурд! Только тайные извращенцы способны устраивать любовные свидания у дорогих могил. Может, не любовные? «Мы там два раза встречались» — и «дракончику» надо напоминать? Ложь.
В жгучем недоумении смотрел он на темно-зеленую, якобы необработанную (в стиле модерн) глыбу. Выбито: «Возлюбленной Марии от безутешных близких». Этому памятнику тринадцать лет. А рядом в глинистой глубине (Валентин заглянул поверх ограды) виднеется еще одна гробовая крышка, краешек ее, уголок, они докопались до Алеши, до его праха — двое кладбищенских шаромыжников с замусоленными ремнями, стоящие наготове.
«Марина хотела взять обручальное кольцо на память… вскрыть крышку — и мы увидим — что? — почти нетронутый распадом труп…» «Господи, — испугался Валентин, — что за несуразные мысли приходят во время такого горького таинства — прощания!»
А гроб уже поставлен на две табуретки, и все смотрят на Дашу. Он подвел ее за руку (рука не дрогнула, не сжалась — смелая девочка… или совсем не в себе?). Она нагнулась, поцеловала пепельные губы, встала у изголовья. Серж припал к мертвой руке, его с трудом оторвал Борис, потянулись остальные; музейные дамы и соседки по дому наконец завсхлипывали, откровенно заплакал высокий старик костюмер… «Господи, за что?», «Господи, страшно!» — неслышные, но подразумеваемые вздохи-возгласы вознеслись ввысь, сливаясь, словно превращаясь в воронье карканье встревоженных, мечущихся кругами птиц.
Гроб рывками опускался в яму. Валентину все хотелось воскликнуть: «Погодите! Что-то не кончено, мы что-то упустили!..» «Что? Я с ума схожу!.. Вот что упустили — я не попрощался! Был отвлечен зеленым камнем, краешком крышки в глубине, Дашей…» Валентин окончательно очнулся, вплетаясь, образно говоря, в ткань повседневности, которая была не менее трагична, чем метафизическое ощущение ямы с тремя гробами. «Четвертому тут не бывать, — так бессмысленно-высокопарно он выразился, — пока я жив!»
Ее обнимал за плечи Борис. Дмитрий Петрович нагнулся, взял кусок глины и вложил ей в руку. Даша бросила, посыпались комья, шаромыжники заработали лопатами. Валентин (как обычно в момент сильнейшего напряжения) уже вполне овладел собой и хладнокровно наблюдал.
На Сержа было страшно смотреть, их взгляды встретились, актер-любовник отвернулся, опершись о зеленый камень. (Неужели с этим осколком и впрямь связана тайна погребения?.. Под ним теперь вечным сном спит адвокат в одиночестве.) Дмитрий Петрович стоит прочно, как памятник, склонив непокрытую кудрявую голову. Борис прижимает ее руки к своей груди, словно согревая; его тонкое юное лицо угрюмо затвердело.
В начале аллеи вдруг показалась фигура в черном, медленно приближаясь. Постепенно на ней сосредоточились все взоры, только Даша осталась отрешенной. В длинной шубе и шляпе из каракуля подошла Жанна Леонидовна, спросила звонко:
— Все уже кончено? — и положила белые цветы на могилу. Будто знак подала: свежий холмик вмиг покрылся нежно-пестрым покровом. А женщина черной плакальщицей смерти опустилась на колени в снежную глину и склонила голову, наверное, в молитве.
Странная это была картина — не смиренная, а словно вызывающая… (да, вызывающая!). Бесповоротная пауза, воронье отпевание высоко над головами, нет надрывающего души (и уши) оркестра — траурные церемонии сведены к минимуму, как она пожелала, когда умер Алеша.
Жанна поклонилась до земли, перекрестилась, поднялась с колен и двинулась по аллее на выход, за ней потянулась публика, близкие и дальние… с чувством незавершенности, недосказанности, тайны запредельной. Незнакомая молодая дама нагнулась над могилой, протянула руки — наверное, поправить цветочный ковер — и так и застыла, пробормотав вслух:
— Тяжело как… жутко. — И обратилась к Валентину (они медленно пошли последними в печальной толпе): — Разве можно отпевать самоубийц?
