Изувер - Барабашов Валерий Михайлович (бесплатные полные книги .txt) 📗
Чтобы вы уехали отсюда. Или платили ему. Он хочет быть хозяином города…»
— Ну, падла-а-а! — простонал Кашалот.
— Но Мамед ему сначала не поверил, Борис, — Резаный шепелявил, морщился от боли, с собачьей преданностью и страхом заглядывал в глаза Кушнареву.
— Я же его на гуляв тюкрошу, если это все подтвердится! — Кашалот не слушал уже Резаного. — За пятнадцать «лимонов»!.. Сам пришел?!
— Сам, — снова подтвердил Резаный. — Мы ничего про такого Мерзляковане знали. Пришел, удостоверение показал, стал говорить…
Черные блестящие глаза Резаного зажглись надеждой. Он видел, что избрал правильную тактику. Сейчас надо во что бы то ни стало потянуть время, заставить Кашалота и его бандитов переключиться на этого мента, начать разбирательство. А там видно будет…
— С-с-с-сука-а! — Кашалот был вне себя, метался по подвалу, пинал все, что попадало ему под ноги: ящики, пустые консервные банки, пластиковые бутылки из-под «фанты»…
Резаный поднялся, протянул к нему руки:
— Борис! Поехали к нам, в гостиницу, тебе Мамед все расскажет. Мы не хотим с тобой воевать, мы…
— Мосол! Жук! — Кашалот не слушал пленника. — Живо в тачку и по газам! Одна нога здесь, другая там. Везите сюда Мерзлякова! Сейчас же!
Он должен быть на работе, в отделе… Скажете, что взяли одного интересного для милиции человека… Не называйте Резаного, понятно? Он догадается… В кабинет к нему не входите, позвоните по телефону, вызовите на улицу. Скажите, что я зову, что мы этого человека сами поймали. Он ко мне в киоск залез, оформить его надо. Пусть посидит… Понятно?
Мосол и Колорадский Жук кивали, отступая к двери. В следующую минуту наверху мягко заработал двигатель «Жигулей», и машина укатила.
— Ну, если брешешь!.. — Кашалот поднес к носу Резаного увесистый свой кулак. — Тебя на куски порежу. Понял?
Ждать пришлось недолго. Уже через час Мерзляков был в подвале. Шагнул к пленнику (Резаный так и сидел на ящике, опустив голову), рывком вздернул его за окровавленный подбородок, спросил с ходу, начальственно:
— Этот, что ли?
Вдруг нахмурился, вгляделся в лицо азербайджанца, отступил назад, к двери, затравленно озираясь на плотно окруживших его боевиков Кашалота.
— Ну, чего ты? Чего испугался? — ласково спрашивал Кашалот, нависая над Мерзляковым. — Знакомый, что ли?
— Да нет… Они, черные, все на одно лицо… — лепетал тот. — Так вы его в киоске поймали, да?
Это… это мы сейчас оформим, протокольчик и вое такое прочее… Или… что надо-то, Борис Григорьевич? Я что-то не врубаюсь!..
— Давай, Резаный, говори, — велел Кашалот. — Рассказывай все с начала. Как он пришел к вам, что говорил…
Гейдар дернулся от проколовшей его боли в позвоночнике (кто-то хорошо достал ему ногой), заговорил, комкая слова, морщась:
— Вот этот мент, капитан Мерзляков, приходил к нам в гостиницу, сказал, что ты, Кашалот, хочешь кого-то из нас убить для острастки, чтобы другие боялись… и взять город. Он потребовал за эту информацию у Мамеда пятнадцать «лимонов»…
— Было, капитан? — жестко спросил Кашалот.
— Да брешет он, брешет! — закричал Мерзляков, и красное его, распухшее от вина и хорошей жратвы лицо, казалось, вот-вот лопнет, как перезрелый помидор. — Я эту падаль первый раз вижу! Это же чудовищно — такое говорить! Такая грязь на сотрудника милиции!.. Борис Григорьевич, это же провокация, неужели ты не понимаешь?! Он специально это говорит. Как только у него язык поворачивается! Мало вы ему дали…
С этими словами Мерзляков выхватил вдруг из внутреннего кармана теплой кожаной куртки как оказалось, взведенный уже «Макаров» и выстрелил Гейдару Резаному прямо в сердце.
В подвале на какое-то время все онемели, потеряли дар речи и способность что-либо делать и говорить. Молча смотрели на лежащего и дергающего ногами азербайджанца, на черную дырочку пистолета, из которой в любую секунду так же вот могла вылететь смерть и положить рядом с Резаным любого из стоящих вокруг этого решительно настроенного милицейского капитана Лишь один Койот не растерялся: он спокойно, бесшумно, подошел сзади к Мерзлякову, велел ему:
— Брось пушку.
Мерзляков почувствовал прикосновение металла к своему затылку, разжал пальцы. «Макаров» звонко тюкнулся о бетонный пол. Колорадский Жук подхватил пистолет, подал его Кашалоту.
Кашалот, поигрывая «Макаровым», усмехнулся:
— Значит, свидетеля убрал, капитан? Лихо сработал, ничего не скажешь. Я и ахнуть не успел. Молодец. Но учти: мы все — свидетели. В случае чего, не сумеешь отказаться.
— Чего отказываться, Борис? — хрипло выдавил из себя Мерзляков. — Мы тут все свои. Похерить надо все это… Ты же все равно собирался мочить его… Или Мамеда… Так ему и надо, этой твари. Чтобы каждая сволочь брехала тут… Бил таких и буду бить! Мы, русские…
— Да русские-то мы русские, — Кашалот озадаченно почесал кончиком ствола переносицу. — Только поторопился ты, капитан. Надо было поговорить, понять, что к чему… Наговорили тут на тебя. А ты — скорей за пушку. Другие-то мамеды остались, а? У них можно спросить. Или ты их тоже сейчас мочить пойдешь?
— Вот именно — наговорили, грязью облили… — бормотал Мерзляков, лихорадочно, видно, соображая, как же ему теперь выпутываться из этой истории. — Я что: я тебе правду говорю, Борис. Оговорил меня этот гад. Был я у них, да, но речи о тебе не шло. Я по своим делам, оперативным. Надо было кое-что уточнить, проверить… ну, обычная наша ментовская работа… ты же знаешь…
Кашалот не слушал его, думал. Ситуация повернулась неожиданной стороной. Говорить с Мерзляковым сейчас было бесполезно — он от всего будет отказываться, это ясно как Божий день. Подтвердить слова Резаного могут, видно, его корешки из «Горного гнезда». Но не пойдешь же к ним, не спросишь… И с трупом теперь чтото надо делать.
— Ладно, братва, Резаного больше нет, надо спрятать его… — Кашалот смотрел на Мерзлякова. — Как думаешь, капитан? Твоя же работа!
— Верни пистолет, Борис Григорьевич. Он казенный, с меня спросят.
— Ствол тебе больше по службе не понадобится, капитан, — веско произнес Кашалот. — В ментовке тебе делать нечего. Какой из тебя начальник угрозыска, если ты сам людей без суда и следствия шмаляешь? Скажешь, что потерял. По пьянке.
Начинай запой с сегодняшнего вечера. Завтра на работу явись в подпитии, рапорт напиши, во всем честно признайся: шел домой, был выпивши…
Проснулся в каком-то подъезде, ствола нет… Кобура есть? Так носил? Ну, тем более. Выскользнул из кармана, а кто-то подобрал. Это случается с такими, как ты. Не ты первый. Пожурят, покричат и выгонят. Зачем в ментовке такой оперативник?
— Меня посадят, Борис!
— А за что тебя сажать? Подумаешь, пушку потерял! То, что ты поддавал, на работе знают?.. Ну вот. Значит, поверят. А остальное… Мы — могила, сам понимаешь, стучать на тебя не собираемся. У самих рыльце в пуху. И ты тоже будешь язык за зубами держать. Мы тебе теперь со всех сторон опасные. Если ты и правда в гостинице у Мамеда был и язык там распустил…
— Не распускал я, Борис! Слово офицера!
— Да из тебя офицер, как из моего хрена огнетушитель! — заорал Кашалот. — Помолчи уж, не позорься!.. «Офицер»!.. Выгонят когда с работы, ко мне придешь, я тебя, может быть, охранником возьму. Или дворником, снег будешь возле офиса грести… А вякнешь — замочим. Из твоей же пушки. Ты меня и моих парней знаешь.
— Себе дороже, какой тут «вякнешь»?! — буркнул Мерзляков.
— Вот и я про то же. — Кашалот одобрительно кивнул. — Полежишь на дне, помолчишь. Время пройдет, все утихнет… Если станешь у меня охранником, назад пистолет получишь. Понял?
— Чего не понять?! Надо сейчас пулю поискать, Борис. Резаный, кажись, навылет убит. Пуля — улика.
— Это деловой разговор… Так, мужики, ищем пулю. И Резаного потом хороним, не хрен ему тут, в подвале, оставаться…
Труп Гейдара Резаного закопали в сугроб, прямо на улице, недалеко от шинного завода. Снегу этой зимой много, убирают его в городе плохо, лежать Резаному до весны, не иначе. Кому придет в голову, что в каких-то ста метрах от автобусной остановки, в сугробе, — труп?!
