За строкой приговора… - Безуглов Анатолий Алексеевич (книга жизни .txt) 📗
— Я свою вину признал и больше отвечать ни на какие вопросы не буду.
— Ваше право. Но зря. Мне кажется, что во всем этом деле замешана чья-то другая, более опытная рука…
Но Володя был уже не тем мальчиком. Воровская жизнь не могла пройти бесследно…
— Вы, гражданин следователь, бросьте на мою психику давить. Хотите большое дело состряпать? Не выйдет…
Следователь доложил о ходе дела своему начальнику. Тот полистал протоколы допросов свидетелей, прочёл показания обвиняемых.
— Все в порядке. Передавайте в суд.
— Но вот тут некоторые неясности…
— Не вижу никаких неясностей.
Дело пошло в суд… И вернулось на доследование. Снова допросы — снова отказ давать показания. Следователь постоянно сталкивался с озлобленным упорством обвиняемого.
— Ничего не добьётесь, ничего, — говорил Володя.
И вновь дело, увеличившееся на несколько десятков листов, было отправлено в суд. Теперь оно обратно уже не вернулось…
Суд осудил Сысоева на три года лишения свободы.
В тюрьме ему вручили передачу: папиросы и пакет с яблоками — «подарок» Силы за свою свободу.
Отрываются один за другим листки календаря. День сменяется днём, месяц
— месяцем. Весна. Осень. Зима. Снова весна.
Амнистия!
Ребята в исправительно-трудовой колонии в тот день не работали и не учились. Многие из них завтра покидали колонию. Среди освобождённых был и Владимир Сысоев. В колонии он пробыл два года.
Как сейчас, помнит Владимир первый разговор с воспитателем Василием Прокофьевичем.
— Какую профессию хочешь приобрести, Сысоев?
— А я уже имею.
— Какую же?
— Вор-карманник.
— Ну, на эту специальность спроса в нашем государстве нет. Придётся переквалифицироваться…
Нет, «переквалифицироваться» Владимир тогда не собирался. Упрямым был.
Много хлопот доставил он своим воспитателям, ох как много! А специальность все-таки приобрёл. Столяр четвёртого разряда.
Северная дорога. Под толстым пластом уже подтаявшего снега — болота. Вдоль железнодорожного полотна — стена леса.
Деревья почти без ветвей, плотно прижались друг к другу, разве только руку меж стволами просунешь. Время от времени сине-зелёными пятнами проносятся массивы елей, реже — сосен.
Холодно, неуютно там, за окнами вагонов. Ранняя весна или поздняя зима? Не поймёшь…
Два года назад Владимира по этой же дороге везли в арестантском вагоне в колонию. Тогда была осень, и этот же лес манил своими яркими зелёными, красными и жёлтыми цветами…
Телеграммы матери он не давал. Из писем знал, что отец вот уже год, как уехал и не подавал о себе никаких вестей. Значит, теперь она одна. Оно и к лучшему.
Вспомнил отца, потом Сашку… Ненависть к этим двум людям жила в каждой частице его существа.
А мать уже старуха. Последнее время уборщицей в школе работала. Тяжело ей одной приходится.
На одной из станций его окликнули:
— Вовка! Зздорово, кореш!
— Рыжий!
Действительно, перед ним Колька Рыжий, похудевший, с ещё более вытянутой, чем обычно, шеей.
— У-угощайся, без монеты купил, — протягивает он Владимиру курицу.
— Нет, спасибо.
— Ккуда направляешься?
— Домой, конечно.
— А ппотом?
— Куда же потом? На комбинате работать буду.
— Ппродался, значит.
Владимир вместо ответа берет его руки, сжимает в своих.
— Ты свои грабки видел?
Несмотря на сопротивление, он подносит ладони Кольки к его лицу.
— Ппусти.
— Видел? Грабки вора. А вот мои!
Перед лицом Кольки две мозолистые ладони.
— Рабочие грабки. Так-то… Запомни это и Сашке при случае передай. Не трожьте меня, а то этими вот грабками придушу!
А на следующей станции в вагон ввалилась группа юнцов в ватниках.
— Где эта шкура?
— Спрятался!
Владимир почувствовал, как краска отливает от щёк. Нащупал рукой столовый нож: дёшево не возьмёте!
Но тут с полки соскочил амнистированный, которого в вагоне звали Пашкой. Громадный, лохматый, меднолицый. Набычившись, рявкнул:
— Чего надо? Мотай отсюдова.
— Ты, дядя, потише. Тебя, видать, жареный петух ещё в задницу не клевал. Гляди, успокоим…
— Что?!
Пашка схватил одного из мальчишек за шиворот, повернул к себе спиной, ударил под зад, тот кубарем вылетел на площадку. Бешено заорал:
— Вон, шестерня! Чтоб духу вашего здесь не было!
Ругаясь и угрожая, мальчишки ушли. А Пашка, повернувшись к Владимиру, отдуваясь, сказал:
— Ты, парень, своей линии крепко держись. А шпаны этой не бойся. В случае чего — ко мне. Понял?
В посёлок поезд пришёл рано, в четыре часа утра. Владимир вышел на перрон, огляделся. Не спеша перешёл железнодорожный мост. Первомайская улица, улица Энгельса… поселковый Совет, потребсоюз… Вот он, дом буквой «Г». Одна половина — Нуримановых, другая — Сысоевых. Три маленьких окошка. На верёвке от крыльца и до телеграфного столба развешано бельё. Щеколда. Потянул за конец верёвочки, спрятанной между двумя брёвнами, и дверь открылась.
Скинул заплечный мешок, постучал согнутыми пальцами в дверь, из-за которой доносилось мерное тиканье ходиков.
Молчание.
Ещё раз постучал, погромче.
— Кто там?
— Свои, мама…
Шлёпают босые ноги. Со звоном падает крючок.
— Сыночек мой родненький, кровушка моя…
За самоваром — длинный и бессвязный разговор, обычная беседа между близкими людьми, которые не виделись годы. Мать расспрашивает про трудовую колонию, про воспитателей, друзей, а он рассказывает, то и дело перебивая вопросами:
— Николай Ахметович дома?.. А когда вернётся?.. Не знаешь, на комбинате столяры требуются?..
В половине шестого мать ушла в школу. Владимир разделся и лёг отдохнуть с дороги. Но не спалось. Голосисто кричал петух. Поскрипывая, проехала телега. Суетились скворцы.
Когда мать вернулась, вынул из мешка купленный в пути платок, набросил на худые плечи.
— Гостинец тебе.
Мать оглядела себя в зеркале.
— Хорош платок. Спасибо тебе, хозяин.
Она перебрала все его немногочисленные вещи. Выстирала и заштопала носки. Осмотрела со всех сторон ватник, нашла наконец прореху на подкладке и, щуря глаза под стёклами очков (раньше на носила!), зашила маленькими стёжками.
— Вот теперь другой вид. Денег-то дать? Голяком, наверное, приехал?
Он, не торопясь, вспорол только что зашитую подкладку, достал из-под неё пакет.
— На, мама, до первой получки в хозяйстве пригодится.
— Ну и ну, — только смогла произнести Вера Николаевна. — Настоящий хозяин! Когда отдохнёшь, ограду посмотри. Там две доски выломаны. Все руки не доходят…
— Хорошо, сегодня подправлю.
— Что так скоро? — удивилась она. — Сколько ждала — ещё подождёт. Не к спеху.
— Да я завтра пойду на работу устраиваться…
Материнские глаза пытливо смотрели на него. «Нет, не в отца, работяга».
Утром следующего дня Владимир был уже в отделе кадров комбината.
— Где тут народ набирают?
— Смотря какой народ, — усмехнулся один из ожидавших. — Ты кто по специальности? Если разнорабочий…
— Столяр.
— Столяры нужны. Ты к старшему инспектору Матвееву зайди. Вон вторая дверь по коридору, клеёнкой обита.
Матвеев, живой, стремительный, весь словно на пружинах, не дав сказать слова, засыпал вопросами:
— Ты чего? По какому делу? На работу? Столяр? Какой разряд?
— Четвёртый.
— Очень хорошо. Молодец, что прямо к нам! Столяры нужны. Молодые, жизнерадостные, чтобы с песней работали. Песни петь умеешь? Да? Тогда самая подходящая кандидатура… Точно, Владислав Феофанович? — повернулся он к человеку с бледным нездоровым лицом, который сидел на диване.
— Да, как будто подходящая, — сказал тот.
— Вот видишь, и твой будущий начальник товарищ Коспянский так же считает.
