Кровавый удар - Льювеллин Сэм (книги хорошего качества txt) 📗

Наконец в моих мозгах что-то сдвинулось. Я понял, что это такое. Я нагнулся и ухватился за этот предмет.

Что-то холодное и мокрое. Но все же это человеческая рука. Набежала волна, подбросила корму высоко в воздух. Рука была невыносимо тяжелой. Но я не выпускал ее. Теперь рядом был Чарли, он ухватился за предплечье. В транце появилась голова. Кто-то зажег большой фонарь. Мы увидели Невилла Глейзбрука, при внезапно загоревшемся свете его лицо было цвета гипса. Он был жив.

Я обнаружил, что снова действую как на автопилоте. Мы стянули с него одежду, оттащили вниз его дородное белое тело, укутали в хрустящие серебристые спасательные одеяла и влили в рот горячий чай.

— Дайте сигару, — сказал он. Кто-то протянул ему сигару. — Он взглянул на меня. — Хорошо, черт возьми, хоть у кого-то на этом судне есть глаза. У нас что, гонки или прогулка? — Он откинулся на койку. Его лицо сразу осунулось.

Повезло тебе, подумал я. Дьявольски повезло.

Я снова поднялся по трапу. После этого мы взяли три рифа на гроте, натянули кливер номер пять на фока-штаг и двинулись на мерцание буя Ш-1.

Мы обогнули его. Мы шли против ветра, в ревущей тьме по направлению к Бембридж-Ледж, следующей отметке, в шестидесяти с чем-то милях пути. Плечи у меня болели от штурвала, колени, казалось, вот-вот подломятся. Это от шока. Спинакер вывел нас вперед, а весь эпизод "министр за бортом" занял не более пяти минут. Чарли взял у меня руль.

— Пойди приляг на часок, — сказал он.

И действительно, больше я ни на что не годился. Я спотыкаясь пошел вниз.

Там все было белое и пластмассовое, мокрое от конденсации, ревущее, когда большой корпус подпрыгивал на волнах.

Я проглотил несколько таблеток глюкозы, забрался с кучей одеял на одну из верхних коек и натянул защитное полотенце, чтобы не скатываться на палубу.

Министр лежал на нижней койке, спеленутый, как мумия. Мои веки начали медленно и тяжело опускаться.

— Спасибо вам, — произнес голос внизу. Голос Невилла Глейзбрука. — Я бы не удержался. Я тонул. — Он засмеялся. — Ваш брат помогает мне в парламенте, а вы спасаете на водах. Ваш отец был бы доволен.

Судно было наполнено ревом моря, шумом ветра. Завеса сна мигом отдернулась.

— Мой отец?

— Я с ним работал, — сказал он. — После войны.

— Он не интересовался политикой.

— Нет. — Он замолчал, слышен был только дикий рев моря и ритмичный звон посуды в ящике. — Во всяком случае, парламентской политикой. Но Европа после войны... знаете ли, это было довольно странное место.

Я подумал о фотографии.

— Особенно страны Балтии.

Он усмехнулся иронично.

— Журналист, — сказал он.

Я спросил:

— Вы когда-нибудь говорили Кристоферу, что знали нашего отца?

— Он об атом не спрашивал.

— Каким он был?

— Я его толком не знал. Никто его не знал. Уж об этом он позаботился.

Я был разочарован. "Ураган" прокладывал себе дорогу в волнах.

— Он как-то сказал мне одну вещь, — продолжал Глейзбурк. — Он говорил о вас и о Кристофере. Он сказал, что вашему брату нужно столько помощи, сколько ему окажут, а вам — столько, сколько вы примете.

— И вы стали помогать брату.

— Он сам себе помог. Женился на моей дочери. — Голос его звучал не по-министерски. В нем была откровенность, которую я слышал у людей раньше в дурных, опасных местах — у мужчин и женщин, которые отчаянно напуганы. Они в таких случаях не считают нужным притворяться дальше, чтобы скрыть от себя правду. — Он был очень... полезен.

Я почувствовал, что мне хочется вступиться за Кристофера. Это было очень странное чувство.

— А какой именно работой вы занимались вместе с моим отцом?

— Этого я не могу сказать.

— А вы что-нибудь знали... о том, как он умер?

— Нет. Мы перестали общаться в середине шестидесятых.

— У меня есть фотография. Взгляните на нее. Может быть, вы кого-нибудь узнаете?

— Я — нет... — ответил он. Его голос стал невнятным. — Но, может быть, кое-кто из моих знакомых сможет.

— Я пришлю ее вам.

Через несколько секунд он захрапел.

Я лежал, глядя на крышу палубы; мне казалось, что вместо глаз у меня раскаленные докрасна мячи для гольфа. Насколько мне было известно, в 1950-е и 1960-е годы в Восточной Балтии действовало очень мало разновидностей политиков. Там были сталинисты. Были разрозненные группки балтийских национальных движений.

И еще были люди-призраки.

Глава 21

Мы выиграли гонки, обогнав остальных на пять миль. Кто-то по радио сообщил об этом газетчикам. Они ждали на краю пристани в Бертоне. Глейзбрук тряс мне руку и рассказывал им, что я не только выиграл для него гонки, но и спас ему жизнь. Когда мы подходили к берегу, его рвало, но когда он усаживался в черный "даймлер", его можно было принять за футболиста, отбывающего на очередную тренировку. Он подмигнул мне, позируя перед фотографами, и сказал:

— Будем держать связь!

Я видел, как его лысая голова поникла, когда машина отъезжала. Майк Снейп из "Миррор" был тут как тут. Его длинный любопытный нос покраснел то ли от солнца, то ли от выпивки, которой от него разило.

— После Чатема кое-что изменилось, верно? — спросил он. — Теперь вы лучший дружок министра. А на следующей неделе дознание по поводу русского мальчишки. — Его маленькие глазки злобно поблескивали. — Есть связь?

Я хотел от него уйти. Но в таком случае он напишет то, что ему заблагорассудится.

— Конечно нет, — возразил я.

— Ох! — сказал он. — Боже ты мой! А я вот что решил. Вы переехали этого мальчишку, и министр при сем присутствовал. А ваш брат — его личный парламентский секретарь. И к тому же ваш экипаж был пьян. Вот я и подумал: что, если важные шишки, как всегда, будут заодно и прикажут всем на дознании вести себя спокойно и не наступать ни на чьи важные мозоли?

— Гениально, — подивился я. — Да будет вам известно, на дознаниях имеются присяжные. Когда вы узнаете, как можно обработать присяжных, расскажите мне, я напишу об этом статью!

— Очень остроумно, — скривился он.

— Таковы законы страны, — сказал я и прошел мимо него, туда, где министр оставил свой "зодиак".

На следующее утро стояла погода, подходящая для путешествия: область высокого давления над Францией, ветер слабый, южный. "Лисица" отдыхала на якоре в реке Болье, гордая, как лебедь, ее высокая мачта слегка покачивалась на фоне зеленых отражений деревьев.

Дин успел подружиться с полицейским сержантом Эллертоном.

— Ваш боцман здорово играет в пульку, — похвалил Дина детектив-сержант Эллертон.

— Обставил его всухую в пабе, — сказал Дин. У него было обалделое выражение лица, как у людоеда, который вдруг подружился с миссионером.

Я проводил Эллертона на берег и оставил копию Надиной фотографии у филиппинца, дворецкого Невилла. Когда я вернулся на яхту. Дин сказал:

— Ах да! Звонил этот адмирал Уилсон.

— Когда?

— Позавчера вечером.

Мы с Дином пустили судно вниз по реке и вошли в Те-Солент. Там было полно яхт с белыми парусами, которые собирались провести еще одно воскресенье, перекликаясь по рациям и претендуя на страховку. Затем мы двинулись на восток. Когда мы выбрались из толпы судов, я позвонил по телефону.

Дикки был в Саутгемптоне. Когда телефон зазвонит, он, конечно, будет сидеть у себя на балконе, складывая "Санди телеграф" и вытирая с губ полотняной салфеткой следы вареного яйца. И его будут точить червячки страха.

— Дикки, — спросил я. — Вы мне звонили?

— Билл, — сказал он. — Послушай, старик, у нас, конечно, есть разногласия. Но я буду говорить по существу. Я бы хотел, чтобы "Лисица" совершила рейс "Молодежной компании" в Балтийское море.

Его голос так и лучился доброжелательностью. Я оторопел. Я ожидал, что недовольства будет гораздо больше.

— Господи, — отреагировал я спокойно. — Как это все неожиданно.