Черный треугольник. Дилогия - Кларов Юрий Михайлович (прочитать книгу TXT) 📗

– Так «хлопнешь» – только руку себе отшибешь, – возразил Хвощиков.

– Совершенно справедливо, – поддержал его Борин. – Трактир Телятникова – вроде ящика с двойным дном.

– Потайные ходы в нем, – объяснил Хвощиков.

– Да-с, потайные ходы. Махов, Леонид Борисович, не зря там встречу назначил: в случае чего под пол уйдет – и поминай как звали. Мы у Телятникова несколько облав проводили – как вода сквозь решето. Хитрый трактирчик. Только вспугнем Махова. Да и какой резон теперь его арестовывать?

– Резон-то, положим, есть, – возразил Сухов.

– Какой? Махов сам ищет встречи. Нет резона, уважаемый Павел Васильевич. Арест лишь усложнит обстановку. А вот над охраной Леонида Борисовича, ежели он пожелает встретиться с Маховым, подумать не мешает…

Встреча с королем барыг в трактире Телятникова мне не улыбалась, однако я понимал – Борин прав: упускать такую возможность нельзя.

IV

Заведение Телятникова находилось в самом центре торговой Солянки, между мрачным солидным зданием Купеческого общества, где с апреля семнадцатого размещался Комитет торгово-промышленного союза, и меблирашками Ерпенева. В отличие от Большого Патрикеевского трактира Тестова, который славился поросятиной, расстегайчиками в гурьевской кашей, или, допустим, «Саратова», где купцы лакомились соляночкой, бесподобными котлетами а ля Жердиньер и ачуевской паюсной икрой, трактир Телятникова никогда не был пристанищем для гурманов. Кормили здесь неважно, а то и просто плохо.

Тем не менее «Теленочек», как ласково именовали трактир его завсегдатаи, никогда не пустовал. Здесь были свои немаловажные преимущества.

Любители коммерческих игр могли перекинуться в карточном зальчике в пикет, безик, сибирский винт или мушку. Для тех, кто любит погорячить кровь азартом, находились партнеры для рамса, фаро, штосса и базета. Не оставались внакладе и ценители дамского общества. Стоило лишь мигнуть разбитному половому – и пожалуйста, только выбирай. На все вкусы.

Но главное было не это. Главным были молчаливая скромность видавшей виды прислуги и полнейшая безопасность, в которой нуждались многие посетители. Телятников почище страхового общества «Якорь» страховал своих клиентов от всяких неприятностей, и в первую голову от нежелательных встреч с полицией. В дела завсегдатаев «Теленочка»: сомнительных дельцов, аферистов, скупщиков краденого, шулеров и молчаливых солидных громил – он не вмешивался, хотя и не одобрял, когда из трактира приходилось вытаскивать чей-то труп и подбрасывать его на соседнюю Хитровку.

Полиция в трактир носа не совала. А уж если совала (то ли на лапу забыли дать, то ли новый дурак в участке объявился), хорошего клиента тут же препровождали из трактира через потайной подземный ход. И получаса не прошло, а он уже за столиком в трактире «Пересыльный» в доме Румянцева или на Кулаковке в заведении Афанасия Поликарповича Тараканова. Пьет себе смирновочку да посмеивается…

– Счастливо повеселиться, ваше здоровье! – весело пожелал мне лихач и отъехал в сторонку, где уже стояло несколько саней, а извозчики, собравшиеся в кучку, обсуждали свои дела.

За марлей падающего хлопьями снега покачивались под вывеской трактира привешенные на цепочках медная бутылка в окружении латунных лафитничков и тупорылая, похожая на акулу, селедка. Когда-то здесь еще болталась и громадная вилка, но ее кто-то по пьяному делу оборвал.

У чугунного фонарного столба, почти сливаясь с ним, стоял сиротливо Артюхин. Чуть подалее, в подворотне меблирашек, светился огонек папироски Волжанина.

По проезжей части улицы пронеслась одноместная «эгоистка», в которой сидел, сгорбившись и подняв воротник хорьковой шубы, солидный господин.

Откуда-то, со стороны Хитровки, донесся хлопок выстрела. Один, другой… В меблирашках сипло и разухабисто орали: «Я гуляю, как собака, только без ошейника! Кого бьют, кого колотят? Все меня, мошенника!…»

Из ярко освещенных полуподвальных окон трактира рвались на улицу шум пьяных голосов, тонкий визг скрипки, женский смех. Верхние окна были зашторены, лишь кое-где проглядывал сквозь шторы свет.

Восемь часов вечера – «час убийств». Сейчас в дежурке уголовно-розыскной милиции звенели тревожно телефоны. И после каждого телефонного сообщения дежурный инспектор аккуратно записывал в журнал регистрации: «На… спине обнаруженного на Чистых прудах трупа мужского пола множественные колотые и резаные раны, в результате коих и наступила смерть…», «При убитой выстрелом в лицо гражданке документов не обнаружено. Смерть вышеуказанной гражданки последовала в результате огнестрельного ранения…»

С шумом растворилась дверь трактира, заклубилась густым морозным паром. Мускулистый, голый по пояс татарин, густо покрытый затейливой татуировкой, и низкорослый крепыш в чуйке вытащили за руки и за ноги пьяного. Раскачав, как бревно, бросили на обледеневший от помоев сугроб.

– И-их! – тонко взвизгнул татарин и засмеялся.

Плашмя ударившись боком о ледяной наст, пьяный сполз на панель.

«Хулиганом я родился, хулиганом и помру. Если голову отломят, я полено привяжу…» – захлебывались пьяным весельем меблирашки.

Выгнувшись гусеницей, пьяный встал на четвереньки. Роняя на снег капли крови из разбитого носа и мотая головой, заскулил, зафыркал. Попытался подняться на ноги и снова упал.

– Свинья поганый! – сказал татарин и пхнул пьяного носком валенка в бок. – Пьяный морда!

На левой стороне груди татарина была вытатуирована виселица. На ней висел, расставив ноги, человечек. Под ним полукругом надпись: «Виси кореш у маево серца».

Напарник татарина заметил меня. На знакомом мне еще по бурсе «перевертыше» сказал:

– Глядипо ан гоэто.

– Жуви, – ответил татарин.

– Жиська, но, Ахметка.

– Но, но, – подтвердил татарин. [2]

– К Никите Африкановичу? – обратился ко мне крепыш.

– К нему.

– Ждем, ждем.

В гардеробе он помог мне раздеться. Стряхнул снег о пальто и шапки.

– Ждут вас Никита Африканович. Очень ждут.

Я услышал, как хлопнула входная дверь, – это в трактир вошли Артюхин и Волжанин.

– Пожалуйте…

Татарин повел меня через узкий длинный зал, наполненный папиросным дымом и кухонным чадом. Зал гудел голосами, звенел вилками и ножами, чавкал, вскрикивал, рыгал, пел. На маленькой, забившейся в угол эстраде раскачивался маятником худосочный молодой человек в длинной бархатной блузе с бантом – то ли начинающий поэт, то ли именитый карманник. Худосочный махал руками и что-то говорил, но слов из-за шума разобрать было нельзя.

Толстяк под фикусом тупо и сосредоточенно лил вино из бутылки на голову уткнувшегося лицом в тарелку соседа.

Держа друг друга за грудки, матерились двое «деловых». Жеманясь и хихикая, терлись у простенка молодые люди с крашеными губами и подведенными глазками. Хитрованский босомыжник на потеху публике грыз зубами стопку. Некто багровый и расхристанный хлопал босомыжника по спине и кричал:

– Жри, друг, за все плачу!

Лысый, в офицерском кителе со споротыми погонами, расставив ноги, щелкал языком: «Гоп-гоп-гоп!» Он изображал лошадь: на одном его колене подпрыгивала в такт курцгалопу пьяная до изумления девочка с размазанной по лицу помадой, на другом тряслась, вцепившись в край стола, пышнотелая матрона с валиком волос над выщипанными бровями. Видно, лошадь проскакала уже не одну версту: голый череп офицера был в крупных каплях пота, пот струнками скатывался по щекам к плохо выбритому острому подбородку. «Гоп-гоп-гоп…»

Офицер мешал проходу. Татарин без видимого напряжения – лишь задергал ногами висельник на безволосой груди, – сдвинул стул со всеми тремя в сторону:

– Свинья пьяный!

Чудом удержавшись на стуле, офицер поднял глаза и неожиданно трезвым голосом скорбно сказал:

– Там – германцы, тут – татары…

– Не связывайся с Ахметкой, Петенька, – изувечит, – обняла его за шею пышнотелая.