Парфюмер звонит первым - Литвиновы Анна и Сергей (электронные книги бесплатно TXT) 📗
С компьютера в своем кабинете в «доме два» Ибрагимов запросил «картотеку». Архив службы недавно был компьютеризирован, но многие сотрудники называли его по старой памяти «картотекой».
Ибрагимов не знал в точности, сколько личных дел содержится в ней: эти данные были засекречены для всех, кроме высших руководителей службы. Но полковник не сомневался, что раньше, в советские времена, их были миллионы. По заведенному порядку дело заводилось на каждого гражданина, который разрабатывался комитетом: и на тех, кто вербовался спецслужбой в качестве сотрудников, и на тех, кто, напротив, представлял (или мог представлять) угрозу для режима.
Нынче времена бумажных технологий прошли. Старые дела, закрытые по разным причинам, переводить в электронный вид не стали. Одновременно, ввиду начала реформ, оттока кадров и всяческих перестроений, значительно уменьшилось и само количество личных дел. Теперь в памяти суперкомпьютера службы хранились уже не миллионы, а всего лишь десятки, ну, или, возможно, сотни тысяч папок.
Ибрагимов задал в локальном поисковом сервере фамилию и имя: Леонид Шангин. Если молодой человек ни разу не попадал в поле зрения чекистов, запрос придет с ответом: «Не найдено», чего в принципе и ожидал Ибрагимов. Однако спустя полминуты компьютер выплюнул плашку: «По вашему запросу обнаружен объект», а затем следующую: «Введите код вашего допуска». К личным делам персон, хранящимся в «картотеке», был допущен лишь высший состав службы – сотрудники, начиная с заместителей командиров отделов и выше. Полковник ввел в компьютер свой личный пароль, состоявший из неудобочитаемого сочетания двенадцати символов – русских, латинских букв, цифр и служебных знаков.
«Доступ открыт», – сообщил в ответ компьютер.
Дело Леонида Шангина начиналось с фотографии. Снимок официального образца являл молодого человека лет двадцати с открытым, располагающим лицом. Вид у юноши был довольно-таки раздолбайский: одет в майку, в ухе сережка. Ибрагимов таких не любил.
Вслед за фотографией открылась «объективка»: ШАНГИН Леонид Иванович, 1978 г р., русский, проживает по адресу: г. Москва, ул. Декабристов, дом… квартира… Родители – отец Шангин Иван Филиппович, кандидат технических наук, доцент МИФИ; мать – Шангина (Борисова) Инна Петровна, бухгалтер в ООО «Техперспектива-два». Не женат, проживает с родителями.
«Объективка» была составлена в мае 1998 года, и в ту пору гражданин Леонид Шангин являлся студентом четвертого курса Академии народного хозяйства.
На сем коротенькая «объективка» на Шангина исчерпывалась, и далее в деле следовал документ за номером два. Это был рапорт агента под кодовым именем ЧЕРТЕЖНИК. Он сообщал в своем рапорте, что гр-н Шангин в ходе обучения в академии проявил исключительные способности: коэффициент умственного развития превышает сто пятьдесят, контактен, остроумен, обладает быстрой реакцией. Отличную учебу сочетает с занятиями в студенческой самодеятельности. Увлекается восточными единоборствами. В контактах с криминальной средой, а также с экстремистскими или асоциальными элементами не замечен. Наркотиков не употребляет. Исходя из вышеизложенного агент делал вывод о возможности дальнейшей разработки Шангина. При этом, правда, автор рапорта оговаривался, что разработке Шангина может помешать его эмоциональная нестабильность, неразборчивость в сексуальных связях и пристрастие к спиртным напиткам.
Ибрагимов посмотрел на дату. Рапорт Чертежника был составлен в то же время, что и «объективка»: в мае девяносто восьмого года.
Документом номер три в деле Шангина значился рапорт вербовщика, скрытого под псевдонимом МИНСКИЙ. Он был длиннее, чем два предыдущих документа. Как понял Ибрагимов, Минский явно знал свое дело и, похоже, был при этом изрядным занудой. Он подробно расписывал обстоятельства всех трех своих встреч с объектом, а также то, под каким прикрытием он выступал во время этих контактов (друг Чертежника, владелец компьютерной фирмы). Сообщал и о том, какие темы в беседах с Шангиным обсуждались, какие его личностные качества прокачивались и как тот реагировал в ходе исследования на те или иные ситуации.
Ибрагимов быстро, наискосок проглядел странички рапорта: слишком много прочел он в своей жизни подобных документов, слишком похожи они были один на другой. Внимание, память, ригидность, эмоциональная стабильность, умение переносить боль и преодолевать препятствия – ничего не подозревающего новичка, интересного спецслужбам, подвергали втайне от него самого разнообразнейшим испытаниям. Причем опытный вербовщик устраивал дело таким образом, что объект даже заподозрить не мог, что его «прокачивают».
Ибрагимов знал, что обычно в среднем на каждые четыре-пять человек, втайне испытанных вербовщиком, приходится лишь один, удовлетворивший его требованиям и получавший предложение работать на спецслужбу. Остальные, как правило, даже не подозревали, что ими интересовались могущественные чекисты.
В данном случае Шангин, похоже, ничего не узнал, потому что вывод офицера под псевдонимом Минский оказался для него неутешительным. «Несмотря на высокие умственные и физические кондиции объекта, – писал вербовщик в резюмирующей части своего рапорта, – эмоциональная нестабильность Шангина, его тяга к «красивой жизни», позерство, а также алкогольные эксцессы НЕ ПОЗВОЛЯЮТ сделать вывод о возможности его привлечения к дальнейшей работе – в любом качестве».
Рапорт Минского со столь суровой оценкой «объекта» датировался семнадцатым ноября девяносто восьмого года, а двадцатого ноября на рапорте вербовщика была начертана резолюция старшего офицера: «Бесперспективен. Разработку прекратить. Дело – в архив». Таким образом, не успев начаться, карьера Шангина в качестве секретного сотрудника была закончена. Правда, существовала еще одна возможность, но ее Ибрагимов отмел как чрезвычайно маловероятную – тем паче, что более ни единого документа в деле Шангина не содержалось.
Ибрагимов закрыл компьютерную папку. Итак, теперь он с чистой совестью может позвонить Ходасевичу. Шангин проверен, и он не является ни сотрудником комитета, ни представителем криминалитета, экстремистских или радикальных групп.
Однако не успел Ибрагимов набрать номер, как полковник Ходасевич вышел на связь сам. Звонил Валерий Петрович по открытой сети, и голос его звучал безмятежно.
Слишком безмятежно, отметил про себя Ибрагимов. Вполне возможно, что сия преувеличенная расслабленность – равно как и обращение по имени – являлась признаком того, что Валерию Петровичу срочно необходима помощь товарища и куратора.
– Олежек, твой старый друг тебя травмирует. Я из Кострова звоню.
– Привет, толстяк, – поддержал неформальный тон Ибрагимов. – Как тебе там отдыхается?
– Великолепно. Гуляю по городу, купаюсь, смотрю кино.
Ходасевич подтвердил опасения Ибрагимова: что-то у него там, в Кострове, происходило неладное. Об этом свидетельствовало кодовое слово «великолепно», равно как и упоминание о «купании» – насколько Ибрагимов знал Ходасевича, тот никаких водных процедур, кроме как в собственной ванне, не терпел.
И в данном контексте фраза Валерия Петровича о том, что тот «смотрит кино», заслуживала особенного внимания. Ибрагимов понял это и спросил:
– Что же ты такого там посмотрел?
– Боевичок один занятный.
– Наш или голливудский?
– Наш, наш. Отечественный.
– А про что?
– Ты кино про конвой Пи-Кью-семнадцать смотрел?
– Нет, но о чем фильм, представляю.
– Вот и этот примерно про то же.
В фильме «Тайна конвоя PQ-17» речь шла о судьбе каравана с оружием, которое союзники доставляли по ленд-лизу в воюющую Советскую Россию. Таким образом, не сказав открытым текстом ни слова, Ходасевич дал понять Ибрагимову, что он, видимо, заполучил в Кострове какие-то факты о нелегальной торговле оружием. Причем фраза Валерия Петровича о конвое, похоже, несла двойную смысловую нагрузку. Вполне вероятно, он имел в виду, что доставка оружия идет по реке или морю.
