Предатели по призванию - Щербаненко Джорджо (книги онлайн полностью бесплатно .TXT) 📗
Разбудили его две вещи: вспыхнувший свет и удар кулаком в челюсть.
9
Это были они, Адель и Туридду, одурманенные, с остекленевшими, как у чумных собак, глазами и абсолютно голые, а стало быть, одержимые сексуально-садистскими страстями. Энтони Паани сразу понял, что находиться в одном доме с этими маньяками опаснее, чем в клетке с двумя разъяренными тиграми: наркотическое безумие – самый страшный вид помешательства.
– Предатель, заложить нас хотел! – Туридду еще раз ударил его по лицу, но уже не так сильно. – Мы тебя в Рим повезем, а ты нас там сдашь своим, это у тебя на уме?
– Зачем вас сдавать, вы же мои друзья? – возразил капитан, сохраняя «незаменимую выдержку», как было записано в его характеристике, несмотря на два удара в челюсть и полное сознание того, что с ним может произойти.
– Думал, мы не поймем, а мы поняли, – сказал Туридду, но бить больше не стал. – Я сегодня за тобой следил и понял, что ты мне враг и, как только мы перейдем линию фронта, тут же подведешь нас под пулю. – Он засмеялся и смех его был похож на судорожный кашель. (Да, они не так уж глупы, раскусили его, так чего же теперь им надо?..)
– Мне холодно, – сказала Адель, – спустимся вниз, к камину.
В миниатюрном замке Мирамаре имелась гостиная с забытым крохотным камином; услышав про него, капитан догадался, чего им надо.
– Вставай, – приказал Туридду.
Энтони Паани вытер окровавленный рот и тут же встал: маньякам лучше повиноваться без промедления.
– Ты тоже раздевайся! – крикнула она. – Внизу жарко.
В своей бесстыдной наготе она показалась ему еще безобразнее; и голос и жесты были искажены наркотической одурью. На капитане была только шерстяная майка и старомодные длинные трусы; он снял их.
Туридду и Адель повели его вниз, на первый этаж; убогий каминчик действительно полыхал вовсю, и было не просто жарко, а казалось, еще немного – и дом вспыхнет.
– Садись и выпей, – сказала она, неестественно кривя губы.
Он сел и выпил полстакана кирша.
– Пей все.
Он пил, а они стояли над ним, омерзительно голые, ничего омерзительнее этой наготы он в жизни не видел, особенно страшно было смотреть на нее: кожа вся в каких-то пятнах, должно быть, грязная, грудь обвислая и морщинистая, как у старухи, на судорожно трясущейся голове всклокоченная, темно-рыжая грива волос.
– Еще пей.
Он выпил еще: кирш был отличный, настоящий (наверно, из запасов гестапо), а он всегда был не дурак выпить, и, раз уже приходится умирать, так надо хоть перед смертью доставить себе такое удовольствие.
– А теперь говори, где деньги. Слышишь, скажи, куда девал деньги, и мы тебя отпустим, – потребовал Туридду Сомпани, бретонец Жан Сенпуан, появившийся в Италии в самые смутные дни войны. – Ты хотел нас заложить в Риме, мы это поняли, но мы тебя прощаем. Рим отменяется, но мы тебя прощаем, а ты должен сказать нам, где спрятал деньги, мы все здесь обшарили и не нашли. Скажешь, куда их спрятал, – отпустим, не скажешь – тебе же будет хуже.
– Мы его так отпустим, – добавила она заплетающимся голосом. – Пусть голый убирается.
– Где деньги? – повторил бретонец Жан Сенпуан.
– У меня больше нет денег, они давно кончились, – ответил капитан Паани.
Здоровый и уже обрюзгший человек хотел обрушить ему на голову бутылку кирша, он инстинктивно пригнулся, и удар пришелся по шее; бутылка разбилась, а она, Адель, ударила его босой ногой в лицо; удар босой ногой, как это ни странно, может быть гораздо сильнее, чем удар ботинком, во всяком случае, лицо капитана было все залито кровью, при этом мизинец Адели Надежды, угодив в правый глаз, выбил его вместе со струей кирша.
– Зачем бутылку угробил?! – хрипло заорала она. – Как ты не понимаешь, он не должен терять сознание.
К несчастью своему, капитан Паани был очень силен физически («Чрезвычайно крепкий организм, отличающийся высокой сопротивляемостью и огромной мышечной активностью» – так написал в своем заключении полковник медицинской службы) и сознания не потерял; его оглушило, но сознания он не потерял и отлично видел все, что делала Адель.
Она вспрыгнула на диван, где лежала сумка с ее вязанием, вспрыгнула, как огромная отвратительная обезьяна; телеса ее тряслись, озаренные ярким пламенем камина, она нагнулась, опять же по-обезьяньи, порылась в сумке и вытащила несколько спиц. Капитан сразу все понял.
Обезьяна соскочила на пол: перед камином на столике лежали раскрошенные ломти хлеба, один ломоть она насадила на спицу и, взявшись за эту импровизированную ручку, стала калить спицу на огне.
– Теперь-то ты скажешь, где деньги.
Бретонец глядел на нее в восхищении.
– Куда ты их засунул? В глаз? – рассмеялся он своим хриплым, кашляющим смехом. – Дай-ка я посмотрю.
– Не трогай его, не то он потеряет сознание или сдохнет.
– Так куда? В... – Сенпуан-Сомпани снова закашлялся.
– Стой! – озверело крикнула она и тоже закашлялась, показывая капитану раскаленную докрасна спицу. – Вот этим я проколю тебе печень, если не скажешь, где деньги.
– Почему печень? – спросил бретонец, который, скорее всего, и не был никаким бретонцем.
– Потому, что он будет мучиться, но сознания не потеряет, так делали в Югославии с немецкими офицерами. Подержи его. – Туридду его держал, а она поднесла к его лицу раскаленную железку. – Где деньги?
Конечно, он мог бы им сказать, но понимал, что это ничего не даст, что они его все равно убьют, а потом еще станут плевать на его письма к жене. Единственное, чем он мог себе помочь, – это с презрением думать об их бессильной ярости, когда они не найдут ни лиры.
– У меня нет денег, – кратко ответил он.
Потом он увидел, как вязальная спица потемнела и на всю длину ушла в его правый бок; у него уже не было сил ни кричать, ни вырываться, он только простонал:
– Сюзанна!
– Сюзанна, о Сюзанна! – пропела она, судорожно дергаясь над ним. – На следующей спице ты скажешь, где деньги.
– Великолепно! – восхитился бретонец, все сильнее сжимая свою жертву, хотя капитан и так уже не мог и не хотел сопротивляться.
– Где деньги? – прорычала она, хватая другую спицу.
Капитан Паани не ответил. Он не потерял сознание, но сделать ничего не мог – мог только видеть своим единственным глазом и мучиться.
– Он ведь не умрет, правда? – спросил Туридду: ему не хотелось, чтоб он умер так скоро.
– Нет, – успокоила она, – и сознание не потеряет, только бы спица не попала в вену, а то будет внутреннее кровоизлияние. А так можно продолжать хоть два, хоть три дня. – Она приставила к боку капитана красную спицу. – Где деньги?
– У меня нет денег. – Нарастающая боль пронзила все его существо, он содрогнулся.
Она снова воткнула спицу до упора, а бретонец крепко держал капитана под мышки.
– Где деньги?
От боли сознание прояснилось, и он даже как-то внутренне окреп.
– У меня нет денег, – сказал он, глядя на грязную обезьяну, насаживавшую хлебный мякиш на третью спицу. Чтобы поскорее кончить мучения, он пригрозил им: – Если вы не поторопитесь убраться отсюда – вам конец. Мои друзья ищут меня и с минуты на минуту будут здесь.
Угроза была не беспочвенной: Рим наверняка предупредил своих людей, и подпольщики, разыскивая его, вполне могут набрести на этот особняк.
Они в самом деле пришли, но только на следующий день: он все так же лежал раздетый на кресле перед погасшим камином и столиком с остатками хлеба с черного рынка, банкой немецкой икры, половинкой выжатого лимона и нераспечатанной бутылкой кирша; в кусок засохшего сыра был воткнут медицинский шприц, а рядом на тарелке стоял пузырек со спиртом и вата.
Капитан был еще жив: синьорина Адель Террини из Ка'Тарино отсоветовала своему дружку убивать его – пускай мучается.
Подпольщики перевезли его в надежное место, где был врач. Тот вытащил три вязальные спицы, моля Бога, чтобы не открылось кровотечение. Оно не открылось. Потом врач впрыснул ему морфий и глюкозу, благодаря чему капитан дожил до Эпифании; когда все послушные детишки всех освобожденных стран получали маленькие подарки, капитан умирал и, зная, что умирает, мысленно прощался с женой Моникой и дочерью Сюзанной.
