Боулинг-79 - Литвиновы Анна и Сергей (лучшие книги без регистрации .txt) 📗

Пару лет назад

Лилька позвонила ему, когда он отсыпался после суток на стоянке.

– У меня мало времени, слушай внимательно, – с места в карьер начала она.

Валерка спросонья не узнал ее.

– Кто это?

– Ой, да ты что, спишь там? – расхохоталась она. – Или выпимши?

– Выпимши, выпимши, – пробурчал Валера. – Я ж тебе говорил: я завязал двенадцать лет назад. Или не говорил?

– Молоток, – бросила она, совсем в духе их студенческой юности. – А теперь слушай. Завтра у тебя запись в восемь ноль-ноль. Утра. Значит, в «Останкине» нужно быть в семь. Инструктаж, грим, репетиция… Ну, ты же старый артист (в смысле опыта, конечно), ты меня понял…

Валерка проворчал:

– А раньше не могли съемку назначить?

– Не бурчи, звезда!.. Мы по шесть программ в день пишем. Люди с шести утра до трех ночи на ногах. Теперь, что ты наденешь?

– Ну, не знаю… Костюм, наверное…

– Ни в коем случае, – отрезала она. – Костюм совершенно не в твоем стиле.

– Ну, тогда джинсы…

– Тоже нет. Джинсы на экране плохо смотрятся. Надевай простые брюки. И рубашку с распахнутым воротом и без всяких галстуков. И с длинным рукавом.

– Как с длинным? Ведь тридцать градусов жары!

– Ну и что? В эфир программа может осенью пойти. Будешь выглядеть как дурак в летней маечке.

– Хорошо, – пробурчал он.

Валерка уже жалел, что связался с телевидением. Но не хотелось делать обратный ход. К тому же его участие в программе давало ему шанс еще раз увидеться с Лилей. Хотя он понимал: они, конечно, теперь не пара. Совсем не пара. И шансов на то, чтобы между ними что-то повторилось, – ноль целых ноль десятых. Но все равно – а вдруг?..

Лиля продолжала наставлять его:

– Рубашку надевай ни в коем случае не белую…

– Почему?

– Будет бликовать в камеру… Синюю тоже не надо… А то сольешься с фоном… И красную не надевай. Этот цвет убивает лицо, особенно возрастное.

– Что ж тогда?

– На радугу на досуге посмотри. Там еще большой выбор остался… И возьми с собой – обязательно! – запасную одежду. Вдруг придется играть две передачи. Надо будет переодеться. Чтобы зрители думали, что между двумя записями действительно неделя прошла…

– Зачем такие заморочки?! Я не уверен, что вообще играть буду!

– А ты верь. Верь в себя – и все получится.

– Да уж.

– Ладно, у меня еще полно дел.

– Постой!

– Что?

– Слушай, Лилька, а давай вместе сходим куда-нибудь. Вдвоем.

Она кокетливо пропела:

– Куда, например?

– Ну, не знаю…

Валерка смешался. С того момента, как он последний раз ходил в ресторан, прошла целая вечность – лет десять.

– Может, в «Ёлки-палки»?.. – неуверенно предложил он.

Она расхохоталась.

– Подумать только, «Ёлки-палки»!

– А что я не так сказал? – ощетинился Валерка.

– Ладно, не обижайся. У меня другая идея. Если ты вдруг выиграешь (а ты можешь выиграть), поведешь меня в ресторан – но по моему выбору. Идет?

– Запросто. Тем более что вряд ли я выиграю.

– Ну, а не выиграешь, я приглашу тебя в кафе. Чтобы компенсировать твои моральные и материальные издержки. Только не завтра, а дней через пять, когда весь этот дурдом с записью программ закончится. Договорились?

– Идет.

– Все, привет семье.

Лиля положила трубку.

В ее кабинете уже давно, почти с самого начала разговора, торчала редакторша по игрокам, глупышка Настена. Лиля вела разговор, не стесняясь ее присутствия. Володя научил ее не чураться своих рабов. И уж тем более рабынь.

Но идиотка Настена сама могла – услышав, что разговор начальницы носит личный характер, – взять и выйти. А она, наоборот, торчала, раззявив рот. Да и по окончании разговора продемонстрировала свою глупость (или, может, напротив, утонченную хитрость?):

– Ой, Лилечка Станиславовна, а зачем вы сами игрока инструктировали? Это ж моя работа.

Лиля сделала вид, что не заметила реплики. Нахмурилась.

– Где, Настена, списки завтрашних игроков?..

…А Валерка, нажав на «отбой», обнаружил себя стоящим в одних трусах босиком на голом линолеуме в кухне – настолько он был увлечен разговором с Лилей.

Окна Валеркиной съемной квартиры выходили на север, и солнце в них никогда не попадало. Летом это было благом.

Он стоял и смотрел, как во дворе в мусоровоз грузят контейнеры.

И как ребятишки гоняют мяч внутри хоккейной коробки. Пыль стояла столбом, однако многие парни все равно были в футболках с надписями «Рональдо», «Креспо», «Жо».

Жизнь промчалась в одну секунду, подумал Валера. Как и не было ее. Пролетела со скоростью курьерского поезда. Сверхзвукового самолета.

И оказалось, что за двадцать пять последних лет ему особенно и вспомнить-то нечего. Все эти годы жизнь его била и плющила, испытывала на излом. А он сражался с ней. Изворачивался и сопротивлялся. Дрался за нее. Сначала ради семьи. Потом, когда семьи не стало, – ради дочки. И в меньшей степени для себя. И не потому, что очень уж самого себя любил, а из элементарного инстинкта самосохранения.

А самое яркое в его жизни, оказалось, происходило тогда, когда он был студентом. Хотя совсем не была та житуха намазана сплошным медом. И кипели, сплетенные в клубок, нешуточные страсти…

1979 год: Москва

К сентябрю Валерка вчерне закончил сценарий литературно-музыкальной композиции о войне.

Когда он писал его, часто вспоминал своего деда. И это давало ему вдохновение и силы.

Дед был удивительно добрым и веселым человеком. И он, кажется, больше всех домашних любил Валерку. Он прямо-таки весь лучился любовью, когда разговаривал, играл, возился с внуком.

Дед был чрезвычайно худ: кожа да кости. Валерка никогда в своей жизни не видел столь тощих людей. Разве что в кинохронике из Освенцима.

Причину худобы деда ему шепотом объяснила бабушка: война, фронт – а все равно маленький Валерка не до конца понял: разве нельзя было потом отъесться? Все-таки столько лет прошло… Можно было бы забыть и переучиться… Но нет: после каждого приема пищи дед смахивал со стола в ладонь хлебные крошки и отправлял горсть в рот. Валерка спрашивал его: зачем он это делает? Ведь дома хлеб есть: и черный, и белый, и даже «калорийная» булочка с изюмом! А если вдруг в хлебнице пусто, можно сходить в магазин, всего тринадцать копеек стоит целый кирпич. Дед отшучивался: привычка.

«Какая привычка? Отчего привычка?» – наседал маленький Валерка. Дедуля уходил от разговора.

Тогда мальчик стал выпытывать у бабушки. Та долго не открывала ему правды. Но когда Валерке исполнилось лет тринадцать, он задал другой вопрос: ведь наш дед воевал, почему же у него только одна медаль? И ту вручили не на фронте, а много лет спустя, к 20-летию Победы…

И тогда бабушка рассказала ему: дед воевал, однако ему даже стрелять, кажется, не пришлось. В первую военную осень, в октябре сорок первого, он попал в плен. И пробыл в немецких концлагерях аж до самой Победы. И войну встретил в Берлине – только не солдатом, а военнопленным.

После плена дед вернулся домой: счастье-то какое!.. Их жизнь с бабушкой начала налаживаться. Но тут – его взяли. Уже – наши. Арестовали за то, что он побывал в плену. И уже в советских лагерях дедушка провел до пятьдесят шестого года.

Девять лет он сидел у нас – за то, что четыре года пробыл в фашистском плену. Тогда это поразило Валерку. Неужели наши были еще свирепее, чем эсэсовцы?..

О том, что происходило с ним в годы заключений, дед не рассказывал никогда и никому из домашних. Только, по крошке, – бабушке.

И лишь после его смерти бабуля начала потихоньку делиться тем, что дед поведал ей ночами, шепотом…

«В нашем, сталинском лагере у деда начинался туберкулез. А работали они на лесоповале. Свою норму выполнять он не мог. Потихоньку превращался в настоящего доходягу. И тогда трое латышей – из латышских стрелков, а, может, из лесных братьев – стали выполнять норму за него. А потом вдруг дедуле повезло: в канцелярии лагеря потребовался переплетчик, чтобы привести в порядок дела заключенных. Дед вызвался – он вообще был мастером на все руки. И началась совсем другая работа – в помещении, в тепле. А дневальный каждое утро приносил ему ведро каши. И случилось чудо: туберкулез у него зарубцевался. А потом Сталин умер, и деда реабилитировали… Я сама видела на рентгене в его легких зарубцевавшиеся каверны…»