Тайна дела № 963 - Заседа Игорь Иванович (серия книг TXT) 📗

Фальстарт.

Федя устоял, и это мне понравилось. Выходит, не соврал Крюков.

Но финишировал Федя только третьим, хотя, как мне казалось, бежал во всю силу. Впрочем, для выхода в финал этого хватило.

Оставалось ждать вечера, чтобы увидеть действительную мощь нашего спринтера.

Я оглянулся, ища глазами Сержа, но, к разочарованию, не обнаружил моего толстячка. Не оказалось его и в номере. Не увидел я его и в пресс-баре, столь любимом Казанкини. Впрочем, как выяснилось чуть позже, поиски мои были обречены на неудачу: Серж улетел в Париж еще ночным рейсом, не оставив мне записки и не позвонив…

– Ты остаешься, Сань? – спросил я Лапченко, с комфортом расположившегося в ложе прессы. Спросил, и без его ответа понял: Саню теперь и краном с места не сдвинешь…

В пресс-центре я столкнулся нос к носу с Дейвом Дональдсоном. Мы сразу узнали друг друга.

– Хелло, мистер Олех Романько! – взорвался Дейв и бросился обнимать меня с такой страстью, что можно было подумать – встретились близкие родственники, не видевшие друг друга вечность.

Я и не думал сопротивляться.

– Я только-только с самолета. Вот, держите, газета. Материал произвел эффект разорвавшейся бомбы. Мне тут в пресс-центре, не успел я заявиться, сообщили, что трижды звонил Лондон. Уже говорил с шеф-редактором. Мне даны все карт-бланши! Вы не передумали, мистер Олег Романько?

– Дейв, зовите меня по имени, иначе я скоро так зауважаю себя, что мы с вами потеряем общий язык!

– Нет, нет, что вы, мис… о, извините, Олех!

Он мне все больше нравился, этот английский «гробокопатель», как величают на Островах репортеров, имеющих дело с криминальными историями. Что-то было в нем искреннее, чистое, восторженное, идущее от самого сердца.

Я взял «Дейли тайм», и на первой же полосе увидел заголовок: «Взрыв на Турецкой площади в Вене. Кто убил Майкла Дивера? Мафия рвется в спорт». И чуть ниже, мельче: «Наш специальный корреспондент Дейв Дональдсон уже в Вене, чтобы держать вас в курсе этой загадочной истории. Только в «Дейли тайм»!» Я поспешно пробежал глазами три десятка строк и облегченно вздохнул: вчера забыл предупредить Дейва, чтоб он нигде пока не называл мою фамилию, но он и сам догадался это сделать.

Но договорить нам не дали. Неприметный, в сером стандартном костюме с неброским однотонным галстуком, средних лет, среднего роста мужчина подошел к нам и негромко осведомился, обращаясь к Дейву:

– Извините, вы – мистер Дейв Дональдсон?

– Да, я собственной персоной, но чем могу быть вам полезен? – выпалил репортер, с удивлением разглядывая незнакомца.

– Я – комиссар криминальной полиции Райх. Не будете ли вы столь любезны уделить мне несколько минут?

Дейв дернулся было ко мне, с языка его чуть не сорвались опрометчивые слова, но в последний момент прикусил язык, что, однако, не ускользнуло от внимания комиссара – он изучающе осмотрел меня с головы до ног. Я поспешил сказать:

– Я буду или здесь, или на трибуне, Дейв.

– Да, подождите меня, Олех!

Я взял в руки третью банку пива. Появление комиссара заставило лихорадочно работать мозги. Ясно, что Дейва пригласили на беседу не за то, что он в неположенном месте оставил свой «кар» (скорее всего, он еще не успел им тут обзавестись, подумал я, но ошибся – Дейв нанял автомобиль еще в аэропорту Швехат), или чтобы провести светскую беседу о том, как работают их коллеги в Лондоне. Его расспрашивают о погибшем водителе, и ему доведется выложить то, что знает, в противном случае, по местным законам утаивание подобных сведений приравнивается к недоносительству и подлежит уголовной ответственности.

Мои предположения оправдались.

– Я рассказал им предысторию. Другого выхода не было, он прижал меня к стенке. Зато комиссар кое-что сообщил и мне: взрывчатка американского производства, где-то около двух десятков килограмм. Устройство с часовым механизмом. Да, они обнаружили водительские права Майкла Дивера. Да, комиссар интересовался, кто вы. Я сказал, советский журналист, и он успокоился. Но, как мы и уславливались, я не связывал ваше имя с этой историей.

– Спасибо, Дейв.

Мы проговорили еще около получаса, кое-что пришлось освежить из той лондонской истории и кое-что добавить нового. Парень просто с трудом усидел на месте. Я по-хорошему позавидовал ему: раскопать такой материал!

– Я быстро отстучу это в Лондон, чтоб успеть в вечерний выпуск – и сразу сюда. Впрочем, – озабоченно спохватился он, – позвоню с автомата, черт его знает, не подслушают ли здесь. Мне конкуренты ни к чему! На вечерние финалы народ валил валом. Пратер и без того в выходные дни, да еще весной, гудит, как растревоженный улей, а нынче мы с Саней с трудом протолкались к пресс-центровскому входу, преодолев цепь зевак, взявших в кольцо турникет. Можно подумать, что отсюда появится сам Джон Бенсон или Карл Льюис, чтоб раздавать автографы!

Нет, есть что-то особое в таких состязаниях, собирающих лучших из лучших – будь то футболистов или хоккеистов, пловцов или баскетболистов, теннисистов, гандболистов или велосипедистов, – притягивающее, заставляющее человека молодеть, если он переступил порог юности, и ощущать подъем душевных и физических сил, если ты молод, и жизнь у тебя впереди. В душе у нас живет до последнего дыхания вечная мечта о силе и мужестве, о всеобщем братстве, и мечта эта тем сильнее, чем меньше тебе удалось приблизиться к ней. И тогда сбывшаяся мечта других, обретшая свои реальные черты на твоих глазах, заставляет человека забывать, что он – лишь свидетель. Здесь нет чужих праздников – здесь все твое!

Я с грустью подумал, что Серж уже не увидит этого праздника, не вдохнет воздух победы – пусть чужой, пусть невероятно далекой для тебя, но он так сладок, так легкокрыл, этот дух, что и твое сердце отзывается на него бешеными ударами, разгоняющими застоявшуюся, ленивую кровь. Я не осуждал Сержа, у каждого есть свой предел, и плохо, если ты не уловишь, когда пересечешь невидимую черту. Казанкини понял, что дальше ему по этой дороге не идти и лучше честно сойти, чем подвести ожидания тех, кто верит тебе и надеется на тебя.

И хотя в том автомобиле место с водителем должен был занять «мистер Олег Романько», Серж не выдержал. Ну, да бог с ним…

В пресс-центре мы задерживаться не стали. Лишь взяли стартовые протоколы, даже в бар не заглянули – так не терпелось побыстрее окунуться в атмосферу предстартовой лихорадки, охватывающей не одних участников, но и тех, кто наблюдает со стороны, с трибун.

Мы успели занять места в третьем ряду пресс-ложи, дававшие возможность видеть участников финала от старта до финиша. Неподалеку от нас, правее, следовательно, ближе к финишу, сидел Крюков. Он помахал мне рукой, силясь улыбнуться, но улыбки не получилось – напряжение свело мышцы его лица в какую-то гримасу, точно Крюков передразнивал кого-то. Легко догадаться, что переживает тренер, когда на старт выходит ученик, которому ты много раз рассказывал, что и как нужно делать, заставлял его вновь и вновь преодолевать себя, выдавливая по капле неуверенность, страх, безволие, накачивая мышцы ног и сердца. И вот он остался один на один с теми, чью волю, мышцы, надежду нужно одолеть, победить. И никто не в силах помочь, подсказать, как это сделать именно теперь, здесь, на Пратере. А если… если не удастся, если коса найдет на камень? Такие мысли нужно от себя гнать, иначе сиди дома у телевизора и сопереживай…

Не знал я тогда, что иные мысли не давали покоя Вадиму Крюкову, мучили почти физически, до сердечной боли и тошноты: для него этот финал, как последний экзамен, после которого ты – или триумфатор, или жалкий фигляр, чья физиономия будет вызывать в лучшем случае сочувствие и жалость. Он поставил на карту больше, чем мог, чем имел право, но Крюков давно переступил черту, за которой уже не было предела…

Участники выстраивались на старте, подгоняли колодки, входили в роль. Успокаивались судьи, утихали трибуны, приостановились выступления в других секторах. Все ждали финала стометровки.