Я знаю, как ты дышишь - Костина Наталья (полные книги .TXT) 📗
— Нога болит? — Это дежурное, потому что надо же с чего-то начать? Надо приладить наживку, прежде чем забрасывать удочку, хотя ужасно совестно ловить на это немножко невзаправдашнее сострадание своего настоящего друга! Это… это называется НЕ ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ! По-ментовски, ага… Мерзкие вы, менты, полицаи, с примочками своими полицейскими! Да, так оно и есть… ВСЁ правда!
— Болит… — Голос у Сашки смурной, как низкое небо, серый, печальный…
— Сань, пусть тебе хоть таблетки обезболивающие какие!..
— Да пью…
— Я у Тима спрошу, может, он каких-то сильных принесет, которые после операции прописывают?
— Кать, ну что ты так волнуешься! Не надо мне сильных таблеток! Еще привыкну… Оно ж и должно болеть! Наверное…
Катя почему-то очень ясно видит, как Сашка морщится, потому что и вправду болит, и он дома один — Даша на работе, дочки-близняшки в садике… На столике рядом с кроватью все, что может понадобиться: книги, зарядка для мобильного, вода, чай, кофе, бутерброды, конфеты, печенье, апельсин… таблетки, влажные салфетки, детская раскраска, которую вчера притащила то ли Санька, то ли Данька, капли в нос — потому как Дашка в последний момент обеспокоилась — вдруг у него нос забьется, а он не знает, где капли, и будет страдать? А ей не позвонит, потому что звонить бесполезно: занятия, она выключает телефон. И она бегает по квартире, ища эти проклятые капли, потому что и сама не знает, куда их сунула, а Санька и Данька стоят в коридоре одетые и вздыхают. Никогда у него не случалось аллергического насморка — это у нее, Даши, бывает такое, так как она с химикатами постоянно, — но она чувствует себя виноватой, когда уходит от него каждый день. И потому она все оглядывается в дверях, и все возвращается — ей кажется, что она в очередной раз забыла дать ему что-то важное.
Катя сейчас точно так же чувствует себя виноватой — и потому, что сейчас спросит… ей нужно об этом спросить. Выяснить — вдруг условие спрятано именно там? И она узнает, и начнет решать, и найдет-таки этот ключ, вход, шифр, пароль!..
— Саш, я тебя сейчас спрошу, но, если не можешь, не говори, — скороговоркой начинает она. — Помнишь… — Она резко тормозит и затем выдыхает, будто отпускает педаль и плавно перекатывается через препятствие: — Помнишь, когда стреляли? Вы определили тогда… кто? — Вот оно — слово «кто», оно входит, будто ключ со всеми своими бороздками, и поворачивает… поворачивает…
— Думаю, Сорокина меня не убьет, если я скажу, да и тайны особой тут нет, — говорит простодушный Бухин, поскользнувшийся на банановой кожуре, — комедийный сюжет, ха-ха-ха… нет, не смешно! Больно, и на заваленном столике — карамельки, полупустая облатка анальгина и совсем новая еще какого-то обезболивающего, и вода, и апельсин, и книга… Но все равно придется вставать, стуча гипсовой ногой; неловко вписываться в поворот, хвататься за стену, пристраивать костыли — один непременно поедет и упадет, и дверь туалета из-за него не прикроешь как следует, хотя незачем ее прикрывать, никого нет дома… и долго еще не будет — до самого вечера. И он успеет прочитать всю книгу, и начать еще одну, и соскучиться, и приткнуть на живот ноутбук — хотя нет ничего гаже бесцельного и ленивого блуждания в Сети…
Все это Катя видит, будто ей демонстрируют документальный фильм на белом экране выпавшего снега… Или так выглядят слова, которые Сашка говорит… выглядят ПО-НАСТОЯЩЕМУ? Это их подлинные лица — слов, их облик, а не звук — ничего не передающий, ненастоящий… Потому что слова, оказывается, — это совсем не то, как они звучат!
— Короче, Кать, это совсем не в тебя стреляли. Просто случайный выстрел был — мальчишка пятнадцатилетний взял отцовское ружье — папаша охотник. Оно должно в сейфе храниться, но не было никакого сейфа — ну у кого он вообще есть, этот сейф? Лежало где-то в шкафу… Пацан взял и от нечего делать прицелился через окно. Говорит, куртка оранжевая была хорошо видна, он прицелился и нажал как бы стреляет, прикольно! А оно заряжено было, двадцатый калибр, и действительно ахнуло! Это же ты в оранжевой куртке была? Приколист сопливый… Но стреляли не в тебя и не в подругу твою, можешь успокоиться…
Да, она все правильно угадала — но ключ! Сложный ключ со многими бороздками, который она только что соорудила, чтобы войти ВНУТРЬ зеркала, внутрь этого дела… Ключ проворачивается впустую, ничего не цепляя, и еще, и еще, пока не вываливается и с лязгом не падает на пол. Она ничего не открыла этим ключом, потому что он вообще не от этого замка!.. Он ни от какого замка. И даже не ключ… так… сувенирная штука — из тех, что сделаны неизвестно зачем.
— Спасибо, Саш. Я спрошу у Тима насчет лекарства и заеду завтра, хорошо?
— Да не надо, Кать!
Как он не может понять — это ей надо привезти ему лекарство, это она чувствует себя обязанной!
— Ты мне лучше какую-нибудь книжку привези. У тебя новенького ничего нет?
Он прекрасно знает, что она не слишком сильна в чтении, но она неожиданно говорит:
— У свекрови навалом всяких новинок, по-моему! Вечером попрошу ее озвучить весь список. «Пятьдесят оттенков серого» для начала подойдет?
— Теперь уже ты прикалываешься или свекровь скомпрометировать хочешь?
— И то и другое, — чуть помолчав, сознается она.
Со свекровью у нее до сих пор напряженные отношения. Ей все время кажется, что Лидия Эммануиловна как-то по-особенному на нее смотрит.
— Кать, — прощается Бухин, — Спасибо, что позвонила! Привет всем нашим!
— Да, — рассеянно говорит она. — Да! Конечно!
По снегу внизу уже кто-то прошел… Протянулась первая цепочка… Разрушили? Или, наоборот, соединили? Указали направление?
— Ты что там мерзнешь на балконе? — вдруг раздается голос сзади, и она вздрагивает, потому что была уверена — Тим давно уснул и теперь не проснется до утра. — Бессонница? Ты смотри, как красиво! Снег выпал! А ты не спишь… О чем думаешь?
— О том, что мы все — ключи… — честно призналась она.
— Друг от друга?
— Возможно, что и от множества других вещей также… От тайн, бóльшую часть которых никто никогда не узнает… даже самые близкие люди.
— У тебя есть от меня тайны?
— Конечно! — удивилась она. — Как и у тебя от меня… и это правильно. Есть вещи, которые нам не хотелось бы обсуждать даже наедине… Вещи, которые и тебе, и мне хотелось бы забыть!
— Я ничего не забыла! — резко сказала женщина, которая когда-то была их мамой. И вдруг, на одну секунду, она словно выпала из реальности и подумала: нет, это все происходит не со мной! ИХ мама не могла говорить таким голосом! И… у нее не может быть такого лица: пустого, ничего не узнающего… ЧУЖОГО.
— Не морочьте мне голову! — снова произнес скрипучий голос, и она открыла глаза. — Ты зачем явилась?!
— Ей сегодня хуже, — почему-то виновато сказала сиделка, бесшумно взявшаяся неизвестно откуда.
— Ты ее все равно не поймаешь… она хитрая… хитрая! Приходила… вчера? Нет… позавчера! Купите мне календарь! Я не понимаю, какое сегодня число! Зима! Холодно! Много слов… не помещаются! Слово равно числу! Имя — это тоже число! Я хочу календарь! Мне нужно понять!
— Мы сейчас возьмем краски и будем рисовать! — мягко сказала сиделка, и Жанна взглянула на нее в немом удивлении. — И сразу все поймем… а календарь купим… обязательно купим… завтра!
Девушка… Жанна внезапно забыла ее имя и тут же подумала, что имя должно быть равно числу — боже, в этом что-то есть! Илья… Илья бы точно сказал — в этом есть не что-то, в этом есть все! Да, точно, девушку звали Саня… нет, Соня! Только одна буква… один какой-то знак… и все иначе! Звук… имя… личность… Какой знак, какая личность?! Куда ее заносит?! Неужели она тоже сходит с ума?! Да, в каком-то смысле сходит… нет, ее СВОДЯТ с ума! Очень целенаправленно. Методично. Устремляя только к одному выходу… Гонят, как волка в капкан… Будто к пропасти, в которую она упадет… непременно упадет… Потому что уже стоит на краю!