Бойтесь данайцев, дары приносящих - Литвиновы Анна и Сергей (бесплатные версии книг TXT) 📗
Поехали. В автобусе меж парнями завязался общий разговор. Конечно, они вместе уже больше двух лет, все друг про дружку знают. По салону летали шутки, хохмы, подначки. Девушки сидели на своих первых местах, не оборачиваясь, напряженные – как-то их здесь примут? А эпицентр мужской беседы, Галя сразу поняла, находится вокруг Юрки Первого. И не то чтобы это была магия славы, скорее – магия личности. При этом чувствовалось, что шутки и его, и других произносятся все-таки с учетом женских ушек, с расчетом произвести впечатление.
– Юрка, расскажи, как ты с английской королевой встречался! – попросил Самого Первого кто-то из нелетавших. Галя спиной почувствовала: номер был из тех, что исполнялись в этой проверенной аудитории уже неоднократно. Ну, так почему бы не выступить еще раз, на бис – ради них, девчат?
– Что тут рассказывать, товарищи? – зажурчал приятный тенорок первого космонавта. – В Лондоне приглашают нас на прием к самой королеве Елизавете, можно сказать, Второй. Надо ехать, оказать уважение! Приезжаем мы с товарищами во дворец.
– В карете? – спросил, замирая, кто-то.
– В «Роллс-ройсе», чудило, не хватало еще мне, советскому летчику, в карете таскаться!.. Итак, прибываем во дворец. Кругом великолепие, самый настоящий Эрмитаж. Проводят нас в комнату. Можно даже сказать, зал. Золото, мишура всякая. Одно слово – дворец. Тут она выходит. Здравствуйте, говорит, дорогие товарищи и друзья.
– Ну, как она? Как выглядела?
– Не старая еще тетя, лет тридцати пяти. Держится важно, но просто. Платье длинное, бриллианты. Говорит: рада вас приветствовать, мистер мэйджор, то есть товарищ майор. Приглашает за стол. Садимся. А всяких ножичков, вилочек, ложечек возле тарелки – мама дорогая! Я королевке тогда так и говорю, наклонившись ближе к уху: Лиза, говорю я, я простой советский летчик и не привык принимать пищу такими странными приборами. Она смеется: я и сама не знаю, как большинством из них управляться. Мне специальный мажордом указывает. Поэтому вы, майор, не стесняйтесь и кушайте все таким манером, как вам удобно. И чувствую я – только, тш-ш, Валентине ничего не говорите – тут проскочила между мной и королевою, как писалось в старинных романах, искра!
– Травишь, Юрка! – в восторге выкрикнул кто-то. А другой и вовсе некультурно добавил: – Брешешь!
– Не хотите, не верьте, искру, как говорится, к делу не пришьешь. Да и чувство наше, сами понимаете, было обречено с самого начала. Кто я – и кто она? Я советский летчик, член КПСС, представляю передовой отряд строителей коммунизма, она – императрица Елизавета Вторая, отживший, можно сказать, класс. Поэтому в ходе нашего рандеву в глазах ее нет-нет да и проблеснет, как говорится, печаль. Но мы тем не менее, скрывая наши чувства, ведем светский разговор. Подали чай. Я ей говорю: «Лиза, хочешь, я научу тебя, как пьют чай на моей родине, в СССР?» – «Хочу», – отвечает она мне. «Бросаешь, – говорю, – в чай ломтик лимона, выпиваешь, а потом съедаешь лимон». – «О, – говорит она, – я попробую». И повторяет за мной. Выхлебывает чай безо всякого ихнего, принятого в Британии, молока и говорит: «Необыкновенно вкусно, майор. Теперь я буду пить чай только так». Тут вы, если Хемингуэя читали, понимаете, что многое говорится глазами, между строк. А глаза ее шепчут: не забуду тебя, любимый! – Весь автобус аж повалился от хохота, а Самый Первый невозмутимо продолжал: – Настоящего офицера должна отличать решительность, и тогда я королевку под столом, пока никто не видит, – цоп за коленку!
Автобус буквально взвыл: «Гонишь, Юрка! Травишь! Брешешь!»
– Я ведь должен был проверить, товарищи: королева настоящая женщина, или так, прикидывается? Или это мужик замаскированный?
– И что? Проверил? А что она?
– А она – вот ведь выдержка, настоящая английская, королевская! Ни один мускул на лице не дрогнул. Как будто не случилось ничего. Но Елизавета, я вам замечу, на ощупь самая настоящая женщина. Даже лучше, чем вприглядку.
– А что же дальше, Юрка?
– А что дальше? Я ведь говорил – да вы и сами понимаете, товарищи: наше чувство было обречено. Послала она мне один печальный, прощальный взгляд – мы встали, откланялись, и наши дороги разошлись, как говорится, навсегда.
Автобус, не особо соблюдая правила уличного движения, скоро миновал недавно построенную автомобильную кольцевую и выехал на Щелковское шоссе.
Галя наслаждалась рассказом, шутками, новым и прекрасным обществом. Однако чувство ее омрачало одно обстоятельство, которое рисковало поставить крест на ее новой, не успевшей начаться жизни: она была беременна.
Москва.
Владик
С Галей он успел встретиться на территории ОКБ до ее увольнения. Подстроил встречу – как она пару дней назад. И вытребовал у нее согласие: пока она будет готовиться в космонавтки, он единолично возьмет на себя заботы об их общем сыне Юрочке. «Ты видела квартиру, что я снял, – прекрасный дом. Мы будем там жить вдвоем. Я договорился с заведующей – мальчика берут в ведомственный садик в Подлипках. Садик прекрасный. Я сам буду его отводить и забирать».
– А если он, упаси бог, заболеет?
– Стану брать больничный. Говорят, теперь и отцам дают.
– Но у тебя на работе все время авралы. Раньше засиживался до утра. А что с Юрочкой будет?
– Теперь не буду засиживаться.
– А если тебя в командировку на полигон отправят?
– Вызову из Энска бабушку, Ксению Илларионовну. Или даже маму уговорю отпуск без содержания взять. Они внучка своего любят.
– На все у тебя есть ответ.
– Это свидетельствует о том, как хорошо я продумал ситуацию.
– Зачем тебе все это надо?
– Как зачем? Юра мой сын. И я люблю его. И хочу, чтобы он любил меня.
– Будешь против меня настраивать?
– С ума сошла! Ты станешь к нам приезжать по воскресеньям. А я буду говорить ему, что мамочка в важной командировке, но скоро, очень скоро вернется к нам.
И она согласилась – в сущности, для нее это был лучший выход.
И для Владика началась нелегкая судьба отца-одиночки. Он стал замечать, что дамочки в коридорах или столовой ОКБ стали поглядывать на него с интересом и сочувствием – в трудовом коллективе, как в большой деревне, личные тайны (в отличие от совсекретных производственных) разлетаются быстро. Зато никто не мешал ему воспитывать сына и общаться с ним так, как он хотел – без мамок, нянек и даже мамы. В шесть тридцать утра малыша следовало поднять – теплого, сонного; умыть, причесать, одеть – чтобы поспеть на Лосинку на электричку в семь тридцать две и оказаться вовремя, до восьми, в садике. И ни в коем случае не позже шести забрать.
Зато – можно было разговаривать с ним. И слушать его словечки. И учить его всему. И рассказывать сказки, петь на ночь песенки.
Юрочка постоянно его спрашивал: «А когда мама придет?»
– В воскресенье.
– А няня?
– А няня не придет.
– А дядя Иван?
– А ты хочешь, чтобы он пришел?
– Нет.
Сердце наполнялось теплом.
– А почему тогда спрашиваешь?
– Просто так. А давай считать, когда мама придет.
– Давай. Сегодня четверг, это раз, потом ты поспишь, и будет пятница, это два, потом суббота – это три, и, четыре, оп-ля, воскресенье!
– А четыре – это много?
– Нет, совсем немного.
Впервые личная жизнь Иноземцева озарилась настоящим смыслом. Галя была не в счет. Любовь к ней давно забылась. И Мария тоже была не в счет. Чувство к ней называлось страстью, если не грубее – похотью. Он о ней и не вспоминал больше. Выбросил из головы сразу, как вернулся в Москву и узнал, что она уехала.
В противовес семье, в производственной деятельности Владик несколько потерялся.
Корабль «Восток», над которым он под руководством Константина Петровича Феофанова раньше работал, теперь прекрасно летал с космонавтами, готовился к новым экспедициям и никакой модернизации не требовал. Проект корабля «Север», над которым Иноземцев трудился до того, как его услали на полигон, прикрыли. Вместо него стали создавать целое семейство похожих: один, под индексом 7 К?ЛОК, – для облета Луны, второй – для посадки на ее поверхность (7 К?ЛК), третий – орбитальный военного назначения (7 К?ВИ), четвертый – орбитальный «мирный» (7 К?ОК). (Спустя годы полетит лишь один, последний, и получит в открытой печати наименование «Союз».) В эту работу Владик, занимавшийся на полигоне практической деятельностью – испытаниями систем перед пуском, – никак не мог вписаться. Все он себя чувствовал на службе каким-то неловким, оторванным от жизни, когда вместо конкретного, в металле и пластмассе, выполненного изделия приходилось придумывать и рисовать тонкими линиями на ватмане нечто такое, что облечется в материю в далеком будущем (да и облечется ли?).
