Малайский крис (Преступления Серебряного века Том II) - Зотов Михаил (библиотека книг .txt) 📗
Там его выслушали с большим любопытством и затем накрыли всю мастерскую, когда Ваньки там не было. Старуху и другого рабочего, которым был на этот раз Федька, забрали и фабрика была перенесена хитрованцами в другое место.
Ма<рфу>шка знала, что Ванька работал на фабрике. Он, по его словам, часто носил оттуда деньги.
Она возымела подозрение, не он ли донес на фабрику полиции и она еще пуще стала следить за своим благоверным.
Поздней ночью на дворе одного из ночлежных домов собралась большая куча хитрованцев.
— Дела плохи, — говорили некоторые из них, — среди нас завелся настоящий Каин-предатель. Скоро совсем житья не будет. Надобно его поймать и сплавить с Хитрова рынка.
— А где его поймаешь, — ответили другие, — придется прямо хоть с Хитрова долой убираться. Тут житья нет.
В толпу говоривших протискалась женщина. То была Марфушка.
— Братцы, — завизжала она, — я знаю этого Каина. Он мой как раз благоверный, Ванька Лысый.
— Лысый, — проговорили недоверчиво некоторые, — а ты почем это, холера, знаешь?
— Послушайте, — кричала Марфушка, — разве не он был в компании, когда посадили в шары [1] Степку?
— Ну он. А что же из этого?
— А разве не он был в компании, когда закрыли нашу паспортную фабрику? Он. Он и доносит все. Скажите, откуда у него деньги? Он их из полиции получает за наши головы!
Доводы были более чем убедительны и хитрованцы решили следить за Каином.
Спит Ванька на своей наре на Хитровом и видит он страшный сон.
Стоит он на какой-то обширной сплошной поляне, а кругом воет вьюга, заметает все следы и валит всюду снег в сугробы.
И вот прямо к нему идет какой-то архиерей.
Он вглядывается и видит, что это Николай Угодник.
— Слушай, Ванька, — говорит он ему, — не будь Каином, а покайся мне в своих грехах и не смей подводить свою нищую братию. Это большой грех.
— Стану я тебя слушать, — отвечает Ванька, — если за донос мне столько денег дают, что я могу всю Хитровку вином опоить. Буду кляузничать, да и все тут.
— Нет, не будешь, — отвечает Николай Угодник. — Ей, волки, ступайте сюда и разорвите окаянного предателя Каина, губителя своей же братии.
И откуда ни возьмись, появилась огромная стая волков. Стоят кругом него, зубами щелкают и один из волков впился ему в ногу.
И Ванька проснулся весь в холодном поту.
Около него сидела его Марфушка с большим ножом в руке и колола им его в ногу:
— Признайся, — шипела она, — ты предал, Каин, Степку? Ты отдал товарищей дубакам (полиции) из тех, кто паспорта делал?
Но Ванька не признавался, хотя в душе уже решил не баловать более и не выдавать товарищей.
И Марфушка оставила его, грозя смертью в случае, если она узнает что.
И она узнала.
К ней как-то привязался какой-то чиновник из сыскного отделения, из неважных. Они вместе кутнули и сыщик по секрету рассказал Марфушке, как они накрыли фальшивых паспортистов и как навел их на этот путь свой же брат, босяк.
Марфушка сообщила обо всем ею слышанном хитрованцам.
Темный-претемный подвал на Хитровом рынке. Если вообще люди задумывают что-либо темное, они всегда уходят куда-либо под спуд, во мрак и там вершат свои дела. Так было и в данном случае.
На грязном полу сидит человек десять обитателей Хитрова рынка и среди ник сидит и Ванька.
— Ванька, — говорит ему старший из босяков, — ты Каин- предатель. Мы хорошо знаем, что ты, именно ты предал фабрику паспортов дубакам, и думаем, что ты же предал и Степку. Покайся и ступай с Хитрова подобру-поздорову. Нам таких не надо.
— Он предал меня, душегуб, Каин проклятый, — раздалось из двери.
Оттуда вышел или, скорее, прямо выскочил Степка.
Его только выпустили из шаров по недоказанности вины.
— Не признаю себя виновным, — отвечал дерзко и высокомерно Ванька Каин, — вам же будет плохо, если меня убьете.
Босяки стали совещаться.
Затем двое бросились на Ваньку, ударом кулаков свалили на землю и один воткнул ему в рот дырявую шапку, а другой перетянул горло веревкой и связал ему на спине руки.
Ванька Каин отчаянно отбивался.
Но веревка взвилась кверху на крюк, вбитый в потолок и скоро Ванька уже болтался на самодельной виселице. Он взмахнул в воздухе два или три раза ногами и успокоился.
Каина повесили.
Когда он уже остыл, у него изо рта вынули шапку и доложили местному дворнику, что один из босяков повесился.
И кто же будет расследовать, что сделали с бывшим человеком? Кому он нужен и на что годен?
И Ванька Каин погиб.
А. Г
СОРОК РАЗ ЖЕНАТЫЙ, ИЛИ НЕВИННЫЕ ЖЕРТВЫ РАЗВРАТА
Большой кулак в деревне Илья Федотьич, большой проныра и ловкач. Уж на что кузнец Егор продувная бестия, и тот его не продует. Все чего держит в руках, все перед ним дрожат.
Изба Ильи Федотьича лежит как раз посредине села. Она новая, только что крытая соломой, с покрашенными ставнями.
Илья Федотьич даже не занимается сам полевыми работами. У него постоянно двое рабочих, скота сколько угодно. Одним словом, царит в селе.
Но человек Илья Федотьич не особенный. Очень уж он крут. Никому и копейки медной не даст, никому приветливого слова не скажет. Одним словом, целыми днями ходит сентябрем.
Женился Илья Федотьич на богатой крестьянке, дочери бывшего сельского лавочника. Лавочник умер, оставив все своей дочке, а та приголубила к себе молодца Илью Федотьича и он на ней женился.
Никто не знает в селе, кто такой Илья Федотьич и откуда. Знают только, что он долго был в Питере, занимался там извозом, работал также где-то в Москве, сколотил какую- то деньгу и потом приехал в деревню, где и женился на богатой лавочнице.
По большой проселочной деревенской дороге идет бедная, усталая баба с ребенком в руках и котомкой за спиной. Уже темно. На дворе осеняя погода, немного накрапывает дождь, дует пронзительный ветер.
Баба, по-видимому, устала. Она еле передвигает ноги, оглядывается и крестится. Ребенок плачет.
Где-то вдали мелькнул огонек. Баба прибавляет шагу и подходит к большому одноэтажному зданию с соломенной крышей.
Это деревенский постоялый двор. Во дворе под навесом фыркают кони, слышится говор.
Баба боязливо оглядывается и входит в ворота, затем идет к крыльцу.
Войдя в душную большую горницу, где пахло потом и щами, она брезгливо оглядывается.
— Пустите переночевать, соколики! — говорит она.
— Иди, бабушка, — отвечает ей хозяин, — вот тут лавочка, ночуй. Только тебе будет немного не очень-то ладно. Вот у их народу то тут сколько. Конца его нет, чай, спать всю ночь тебе не дадут.
Баба раздевается, кладет ребенка на лавку и начинает его кормить грудью.
— Откуда идешь, голубушка? — спрашивает ее хозяйка.
— Издалеко, родимая.
— А куда?
— Да вот в Горохово. Вот уже второй год, как у меня муж пропал. Илья Федотьич звать его. Пропал и сгинул, как в воду. Совсем случайно повстречался мне мои зятек и говорит, что твой муж тут живет, в Горохове, да второй раз женился. Иду, уличу его и попрошу хоть на ребенка-то денег малую толику дать.
— Ишь, грех какой! Да тот твой Илья Федотьич вон в соседней деревне живет, денег у него прямо куры не клюют. Страсть их сколько. Ей, Егорович, знаешь что?
— А что?
— Да вот старуха говорит, что Илья-то Федотьич, ваш- то кулак, два раза, значит, женат. Вот и супружница-то его законная тут налицо.
— А не врешь ты, баба? — спрашивает ее толстый, рябой мужик с неприятным лицом.
— Вот провалиться на этом месте, не вру.
— Ну хорошо, мать моя, — возразил ей Егорыч, — я как раз на твоего Илью Федотьича зубы точу. Так ты иди, голубушка, ко мне и мы уже с ним справимся, голубчиком. Довольно ему нам всем глаза морочить. Пойдем.
И Егорыч, не дав даже и оправиться бабе, повел ее домой, все опрашивая о том, как живется, как она жила с Ильею Федотьичем и давно ли он оставил ее.
